Как-то Федорова и меня вызвал к себе командир дивизии полковник А. А. Корягин. По его озабоченному виду мы поняли, что он намерен сообщить что-то важное.
- Полетите на разведку в район никопольского плацдарма, - сказал полковник. - О результатах будете докладывать командующему фронтом генералу Толбухину. Особое внимание обратите на переправы через Днепр и возможные пути отхода противника.
Весь следующий день мы утюжили небо над никопольским плацдармом. Сфотографировали переправы через Днепр, разведали все дороги на левом и правом берегах реки. На одной из них обнаружили большую колонну вражеских войск, двигавшуюся на запад. Стало ясно, что противник начал отход с плацдарма.
Возвратившись из разведки, мы пересели на связной самолет и направились в Акимовку - большое село, расположенное южнее Мелитополя. Здесь размещался штаб 4-го Украинского фронта.
Дом, в котором жил генерал Ф. И. Толбухин, ничем не выделялся среди других - маленький, с соломенной крышей. Удивило нас отсутствие свиты и большой охраны. Нам почему-то казалось, что командующий фронтом обязательно должен находиться в окружении множества людей с солидными воинскими званиями. А он сидел один у окна и брился. Посчитав, что более благоприятного случая не представится, мы попытались тотчас же попасть к генералу. Но нас остановил его адъютант, молодой стройный майор. Он попросил немного подождать и пошел доложить о нашем прибытии. "Плохи дела, огорченно подумал я. - Сейчас нагрянет свита, и тогда мы не скоро попадем к командующему".
Но не прошло и десяти минут, как адъютант вернулся и пригласил нас к генералу. Едва мы вошли в комнату, как командующий встал из-за стола и приветливо поздоровался с нами. Он был среднего роста, полный, с волевым открытым лицом.
Энергичным жестом Толбухин предложил нам подойти к карте и доложить о результатах воздушной разведки. Выслушав наши доклады, он начал задавать вопросы. Командующий интересовался всем: системой обороны противника, переправами, дорогами за Днепром, местами скопления вражеских войск. После каждого ответа он одобрительно кивал головой, изредка вставлял свои замечания. Видимо, доставленные нами сведения ему понравились.
Тактично прервав разговор, генерал Толбухин связался по телефону с командующим воздушной армией и предложил ему послать бомбардировщиков и штурмовиков для нанесения ударов по отходящим с плацдарма колоннам вражеских войск. Именно предложил, а не приказал. Откровенно говоря, нас удивила и восхитила такая демократичная форма постановки боевой задачи.
Примерно около часа мы пробыли у генерала Толбухина. Никто не прервал нашего разговора, и сам командующий ни разу не поторопил нас, хотя у него было, конечно, немало других дел. Невольно подумалось, что генерал принадлежит к той категории руководителей, которые всегда четко планируют свою работу, никогда не допускают спешки, необдуманности и в то же время способны быстро принимать необходимые решения.
Возвратившись из штаба фронта, мы узнали, что полку предстоит не только сопровождать бомбардировщиков и штурмовиков на никопольский плацдарм, но и участвовать в нанесении ударов по отступающим вражеским колоннам. Молодые летчики оживились, настроение у них поднялось. Они радовались; что придется много летать. Да и задач таких многие из них еще не выполняли.
Началась, боевая работа. По нескольку раз в день летчики поднимались в воздух. Они чувствовали себя хозяевами в небе над вражеским плацдармом. Ни огонь зениток, ни наскоки "мессершмиттов" не могли укротить их боевого порыва. Наши истребители бомбили переправы через Днепр, уничтожали из пушек и пулеметов живую силу и технику врага.
...Вот бросил свой самолет в пике Александр Туманов. Под ним - колонна вражеских автомашин. От истребителя к земле потянулись пушечные и пулеметные трассы. Вспыхнула одна машина, другая. Теперь пора выводить самолет из пикирования. Туманов потянул ручку управления на себя, и послушный "як" вышел в горизонтальный полет. Но в этот момент зенитный снаряд попал ему в мотор, и самолет загорелся.
Высота около двухсот метров. Прыгать с парашютом невозможно, да и некуда - везде фашисты. Секунды раздумья, и Туманов направляет свой горящий самолет к переправе. Ему хорошо видны фашисты, в панике бросающиеся в воды Днепра.
- Прощайте, друзья! Погибаю за Ро... - в последний раз услышали мы по радио взволнованный голос Александра Туманова.
Над переправой взметнулся огромный столб дыма и огня. Он встал над водой, словно суровый памятник мужественному советскому патриоту.
Траурным выдался этот день. Люди ходили хмурые, молчаливые. Невозможно выразить словами всю нашу боль и печаль. Мы лишились одного из лучших летчиков - любимца полка.
Вечером в дом, где жили Туманов и я, пришла Шура - его невеста. Я знал о крепкой и чистой взаимной любви этих замечательных молодых людей и постарался успокоить девушку. Но она была настолько убита горем, что, казалось, не слышала моих слов. Я взял фотографию Саши, которая стояла в рамке на моем столе, и молча протянул ей.
Когда Шура ушла, я невольно взглянул на койку Туманова и вспомнил наш вчерашний ночной разговор. Саша вернулся домой поздновато. Тихо разделся, лег и, закинув руки за голову, задумался. Лунный свет скупо освещал его немного грустное лицо, обрамленное кудряшками светлых волос. Вдруг он чему-то улыбнулся и посмотрел в мою сторону. Я понял, что ему. не терпится поделиться своими сокровенными мыслями.
- Что с тобой, Саша? - негромко спросил я.
- Понимаешь, тезка, - ответил он. - У меня сейчас какое-то странное состояние. Будто я парю высоко-высоко над землей. А вокруг звезды. И в свете каждой - ее улыбка.
- Был у Шуры?
- Да. Удивительный она человек, - задумчиво продолжал Саша. - Вроде обычная, неприметная девушка. А вот как взглянет, улыбнется, как-то невольно тянешься к ней. Обо всем забываешь - о времени, делах, даже о товарищах. Нехорошо это - знаю, но ничего поделать с собой не могу. Что это?
- Просто ты ее любишь.
- Люблю? - удивленно переспросил Саша. - Нет, здесь требуется какое-то другое слово. Люди говорят: люблю летать, люблю спать, люблю читать. Издергали и обесцветили это слово! Будь моя воля, я разрешил бы употреблять его только в одном значении...
- Подожди, - возразил я, - реформами в языке потом займешься. А сейчас скажи: что надумал делать?
- Договорились, что после войны поженимся.
- А зачем ждать, если встретил человека по сердцу? Бери пример с Федорова. Смотри, как хорошо получилось у них с Валентиной. Даже свадьбу сыграли.
- Я думал об этом, - вздохнул Саша. - Только ведь война идет, со мной и с ней всякое может случиться. Как потом перенести утрату.
- А Иван - исключение, - добавил он после некоторого раздумья. - Таким, как он, сто лет жить... Заколдованный...
Мне хотелось спросить, почему он считает Федорова заколдованным, но я сдержался. Иван тоже был моим другом, и нехорошо, неприлично рассуждать, даже думать о том, сколько лет он проживет.
- Да и Тимофея Евстафьевича не хочется подводить, - продолжал Саша. Он уже столько взысканий из-за нас нахватал... За одного Ивана два получил.
"В самом деле, - подумал я, - Пасынок - мастер получать взыскания"... И не за какие-то там серьезные упущения по службе, нет. Скорее - за прямоту, за неумение быть дипломатом, за смелость в решении вопросов, выходящих за рамки обычных. Он не побоялся, например, организовать фронтовую свадьбу Федорова или выступить в его защиту на суде. За это и был в обоих случаях наказан. Если Пасынок заметит какое-либо безобразие, он прямо говорит об этом, независимо от того, кем оно допущено. Даже нам, которых он называл другами, крепко доставалось от него, когда мы что-то делали не так, как нужно. Но мы уважали, любили его и до самого конца войны по старой привычке называли комиссаром.
- О чем задумался? - услышал я голос Саши.
- О Тимофее Евстафьевиче.
- Знаешь, а что, если завтра я поговорю с ним?
- Правильно. Сам хотел тебе посоветовать.
- Так и сделаю. - Туманов снова помолчал, потом неожиданно спросил: - А ты с женой когда-нибудь ругался?
Я растерялся от такого вопроса. Почему его вдруг заинтересовала моя семейная жизнь? Потом понял: надумав жениться, Саша хотел побольше узнать о том, как относятся друг к другу два человека, решившие всю жизнь прожить вместе. Хотя среди мужчин и не принято откровенничать по этому поводу, я все же, в порядке исключения, немного рассказал о ней.
- Ругаться вроде не ругался, - ответил я, - но разногласия иногда бывали. Не принципиальные, конечно.
- А без них нельзя?
- Думаю, что нет, - ударился я в философию. - Говорят, на свете нет двух одинаковых людей по взглядам, характерам, наклонностям. А если это так, то противоречия обязательно будут. Сходили, скажем, в кино. Ей понравилась картина, а ему не очень. Начинают спорить. Вот и возникают трения. Иногда из-за таких мелочей даже семья распадается.
- У нас не распадется, - убежденно сказал Саша. - А теперь давай-ка спать. Завтра летать.
Но мне теперь уже не спалось. Неожиданный вопрос Саши разбередил незаживающую рану - тоску по семье. Когда идут бои и нервы напряжены до предела, эта рана словно зарубцовывается. Но стоит тронуть ее в спокойной обстановке, и она начинает кровоточить. Вот и сейчас на меня напала тоска. Вспомнились жена, дочь, дни нашей недолгой семейной жизни. Лишь усилием воли мне удалось отогнать воспоминания и утопить тоску в тяжелом, беспокойном сне.
* * *
А фронтовая жизнь шла своим чередом. По распоряжению командира корпуса была создана специальная группа для ведения воздушной разведки в районе нижнего течения Днепра. От нашего полка в нее вошли Федоров и я. Ставя разведчикам задачу, генерал Савицкий говорил:
- На херсонском направлении противник удерживает небольшой плацдарм. По последним данным, он начал проявлять там подозрительную активность. На днях группа вражеских войск переправилась в районе Очакова через Днепровский лиман и закрепилась на Кингсбургской косе. Не исключено, что фашисты готовят здесь контрудар. Вы должны внимательно наблюдать за этим районом, чтобы вовремя заметить возможное сосредоточение войск противника на правом берегу Днепра.
В течение нескольких дней разведчики корпуса тщательно просматривали местность от Каховки до Черного моря. Мы с Федоровым сосредоточили внимание на районе Очакова: ни один вражеский корабль не должен был подойти к нему незамеченным. Вылетали по два-три раза в день. Но ничего подозрительного так и не обнаружили. Не могли похвастаться результатами разведки и другие летчики группы. Видимо, повышенная активность противника на этом направлении была демонстративной, рассчитанной на то, чтобы ввести в заблуждение командование нашего фронта.
С улучшением погоды над правобережьем стали летать и молодые летчики. Вражеская авиация вела себя пассивно, и нам кроме разведки приходилось также штурмовать наземные цели. Эти удары оказались настолько результативными, что передвижение войск противника днем по дорогам совершенно прекратилось. Мы охотились буквально за каждой автомашиной, подводой, небольшими группами солдат, чувствовали себя в воздухе полными хозяевами. Те, кто воевали в 1941 году, утверждали, что нынешняя воздушная обстановка во многом похожа на тогдашнюю. Только теперь наша и вражеская авиация поменялись ролями.
Вскоре полк получил новую задачу - прикрыть понтонную переправу через Сиваш. Построенная ценой нечеловеческих усилий, она связывала наши войска, захватившие плацдарм в Крыму, с Большой землей. По переправе на южный берег Сиваша доставлялись боеприпасы, продовольствие, медикаменты, пополнение. Она должна была сыграть важную роль в подготовке наступления советских войск в глубь Крымского полуострова.