- Стой! Кто идет?
Наверное, голос выдавал охватившую меня радость - приблизившийся ко мне старшина из походного охранения широко улыбался. Разглядев нашивки на кителе, он отрапортовал:
- Триста пятый отдельный батальон морской пехоты, товарищ капитан первого ранга!
- Командира ко мне! - приказал я и протянул руку вынырнувшему из темноты высокому моряку в плащ-палатке и фуражке с крабом. - Майор Куников?
Я знал, что именно майор Ц. Л. Куников командует 305-м отдельным батальоном, который отличился в боях на Азовском побережье и последним снимался с Таманского полуострова.
Но рослый моряк ответил:
- Никак нет. Я капитан Богословский.
Оказалось, что это начальник штаба, вступивший в командование батальоном несколько часов назад, после того как Куников получил травму при столкновении автомашин и попал в госпиталь.
Уяснив, кто перед ним, капитан доложил, что заместитель командующего НОР по морской части приказал ему занять оборону по северо-восточной окраине Новороссийска, то есть в Мефодьевке. Еще совсем недавно это было бы очень важно. Но теперь в Мефодьевке находились вражеские танки, и выбить их оттуда стрелковый батальон не мог. А южнее противник продвинулся вплоть до порта. В такой обстановке батальон, не дойдя до назначенной ему позиции, попал бы в мешок. Между тем на узком участке между цементными заводами шестьсот бывалых, обстрелянных моряков представляли реальную силу.
Однако молодой комбат был полон решимости любой ценой выполнять отданный ему приказ и явно сомневался в моем праве ставить батальону другую задачу.
Чтобы не тратить время на разговоры, я потребовал у капитана служебную книжку. Адъютант посветил фонариком, и я написал в книжке боевое распоряжение: занять оборону в районе цементного завода Октябрь с передним краем по Балке Адамовича и удерживать этот рубеж во что бы то ни стало. Подписываясь, добавил для большей весомости к наименованию своей должности - и начальник гарнизона. Пометил дату: 9. IX. 42. 01. 00.
Пока комбат читал, я невольно засмотрелся на его лицо, попавшее в луч фонарика, - волевое и одухотворенное, красивое своими крупными, правильными чертами. Такие лица запоминаешь прочно.
Капитан дал прочесть боевое распоряжение стоявшим рядом батальонному комиссару и старшему лейтенанту. Они молча переглянулись, и после этого у комбата В. С. Богословского, военкома И, А. Парфенова и вступившего в исполнение обязанностей начальника штаба В. П. Свирина были ко мне вопросы уже только по существу новой задачи,
Мы провели короткую рекогносцировку. Бойцы, не спавшие уже не первую ночь (в прошлую они сражались еще на косе у Соленого озера), сразу начали окапываться. Под штаб батальона Богословский временно занял пульмановский товарный вагон, стоявший на заводских путях.
Этому вагону суждено было стать памятником. Пробитый несчетными осколками и пулями, он и ныне, спустя более трех десятков лет, стоит у новороссийских цементных заводов. Надпись на мемориальной доске гласит, что здесь советские воины преградили врагу путь на Кавказ...
Не зная еще, как отнесется к моему самоуправству командование НОР, я расстался с морскими пехотинцами капитана Богословского, твердо уверенный в одном: батальон, подоспевший как нельзя более вовремя, поставлен куда надо.
Вернувшись на исходе ночи в штаб базы, я, к огромной своей радости, увидел там невредимого Седельникова. Благополучно добрались до КП и почти все остальные, кто отбился в городе. А обо мне пошел слух, будто я не то в плену, не то убит. Хорошо, что осторожный начштаба Матвеев еще никуда об этом не доложил.
Когда осмотрели при свете диск к ППШ, висевший у меня на поясе, обнаружили в нем три застрявшие пули. Пулевые отверстия обнаружились на кителе, брюках, фуражке. Начмед Квасенко объявил, что я, должно быть, в сорочке родился, а диск взял себе - он собирал предметы, связанные с любопытными околомедицинскими случаями.
Бороденко возвратился несколькими часами позже. Прорыв к городскому КП Ивану Григорьевичу удался, хотя фашистские автоматчики где-то обстреляли эмку чуть не в упор, ранив водителя Цуканова в обе руки. Пока Бороденко докладывал контр-адмиралу Горшкову обстановку, Цуканова перевязали, и он снова сел за баранку. Однако проскочить еще раз на колесах они не смогли. Бросив эмку, стали пробираться дворами, потеряли друг друга, и Бороденко пришел один. Но наш лихой шофер скоро отыскался - он вышел к бухте и, несмотря на ранение, добрался до своих вплавь.
За мое отсутствие в Геленджик прибыли Харьков и Сообразительный со свежим полком морской пехоты. Но тем временем ухудшилось положение на правом фланге НОР, в предгорьях, и полк направлялся теперь туда.
Александр Иванович Матвеев, от которого я обо всем этом услышал, сообщил еще одну новость, только что до него дошедшую: Военный совет фронта отстранил от командования 47-й армией и Новороссийским оборонительным районом Г. П. Котова и назначил вместо него генерал-майора А. А. Гречко, командовавшего раньше 12-й армией.
10 сентября новый командующий НОР приказал снять и вывезти плавсредствами Новороссийской базы войска, находившиеся на западном берегу Цемесской бухты. Это диктовалось трезвой оценкой обстановки, сложившейся по ту сторону вражеского клина, рассекшего территорию города. Закрепившись в центральной его части, включая порт, гитлеровцы окончательно изолировали и теснили к бухте батальоны, которые удерживали Станичку, район кладбища и близлежащие улицы. Этих батальонов было недостаточно для восстановления положения в городе, а здесь, на восточном берегу, они были необходимы, чтобы не дать врагу продвигаться дальше.
Там, за бухтой, было до трех тысяч бойцов. С наступлением темноты началась перевозка их в Кабардинку и Геленджик на сейнерах, катерных тральщиках, понтонах. Днем, когда тихоходные суда были слишком уязвимы для неприятельской артиллерии, эвакуацию продолжали торпедные катера и охотники. Последними командовал старший лейтенант Н. И. Сипягин, принявший за несколько дней до того 4-й дивизион сторожевых катеров. Два катера мы потеряли, но ни одного стрелкового подразделения на том берегу не оставили. Вывезли также тысячи местных жителей. Точный огонь батарей, бивших через бухту, позволил отойти на посадку к пристани рыбозавода и мысу Любви и отрядам прикрытия.
На одном из последних катеров прибыли с того берега контр-адмирал С. Г. Горшков со своей оперативной группой и городские руководители во главе с Н. В. Шурыгиным. Школа No 3 была захвачена гитлеровцами значительно раньше, и штаб обороны города помещался потом, продолжая управлять боями, в подвале другого здания, ближе к бухте.
А на маячке Восточного мола, о чем противник, разумеется, не подозревал, оставались для наблюдения за рейдом до окончания всех перевозок командир ОХРа капитан-лейтенант Данилкин и главный старшина Азаров с рацией. Они покинули порт самыми последними.
К тому времени Совинформбюро уже оповестило страну, что после многодневных ожесточенных боев Новороссийск оставлен нашими войсками. Это сообщение, когда мы услышали его по радио, показалось чересчур поспешным. Во всяком случае, оно было не совсем точным. Врагу удалось овладеть большей частью Новороссийска, но далеко не всем городом. В тот момент в наших руках находилась немалая его территория у восточного края бухты с электростанцией, промышленными предприятиями, жилыми массивами... А за ограду цементного завода Октябрь и в примыкающие к нему кварталы нога фашистских захватчиков не ступила вообще никогда.
О положении, каким оно было в действительности, верно сказано в книге Маршала Советского Союза А. А. Гречко Битва за Кавказ:
Советские войска удержали за собой восточную часть города в районе цементных заводов и Балки Адамовича, не допустив выхода вражеских сил на Туапсинское шоссе.
Балка Адамовича явилась последней чертой, до которой враг смог продвинуться на восток по побережью Черного моря. Заводская окраина Новороссийска стала одним из тех рубежей, где защитники Кавказа окончательно остановили врага.
... Приказав капитану Богословскому занять оборону у цементных заводов (командование НОР признало мои действия правильными, хотя я и превысил свои формальные должностные права), я в дальнейшем ни в какой мере его батальоном не распоряжался. Правда, на позиции у него, непосредственно прикрывавшей нашу базу, бывал еще не раз.
А работая над этой главой, разыскал бывшего комбата в Москве. Вениамин Сергеевич Богословский стал архитектором, строит санатории. Но внешне изменился завидно мало, разве что посолиднел да тронула волосы седина. Все так же выразительны крупные, правильные черты лица, которые тогда, у Балки Адамовича, выхватил из темноты лучик карманного фонарика.
Мы вспомнили и ту далекую ночь, и события последующих дней и ночей. 305-й батальон сыграл в них немаловажную роль.
Не напрасно его бойцы, поборов тяжелую усталость, стали, не дожидаясь рассвета, закрепляться на назначенной им позиции. Через два часа на этот новый передний край Новороссийской обороны обрушился шквальный артиллерийский огонь: враг начинал первую из бесчисленных своих попыток прорваться через Балку Адамовича и завод Октябрь на шоссе, ведущее к Туапсе.
Яростные атаки гитлеровцев повторялись в течение многих дней. Батальон Богословского отражал их потом уже не один. У занятого им рубежа (хорошо, что уже занятого!) сосредоточивались подразделения, отходившие из разных районов восточной половины города. Но сил все равно было немного. А к лобовым атакам противника прибавилась угроза обхода с фланга, через гору Долгая.
Пока у 47-й армии не было возможности прикрыть выходы на шоссе какой-то крупной частью, управление оборонявшимися тут подразделениями взял на себя заместитель командарма генерал-майор А. И. Петраковский. Он приказал Богословскому очистить Долгую от немцев. Комбат мог выделить для этого всего одну роту и сам новел ее на штурм горы.
Отчаянная боевая дерзость помогла морским пехотинцам отбросить гитлеровцев, имевших немалый численный перевес. Но закрепиться на горе нашим тогда не удалось. Через двое суток. Долгую пришлось отбивать снова, причем еще меньшими силами. Комбат отобрал полсотни добровольцев, вывел их уже известными ему тропами к вражеским позициям, и бой начался прямо с рукопашной. В общем, действовали, когда требовалось, и по-партизански. Кстати, в 305-й батальон, состоявший в основном из моряков с азовских кораблей, влился еще на Тамани местный партизанский отряд Отважный-1.
- Там, в плавнях, бывало очень тяжело, - вспоминал Богословский, - но все же не так, как у цементных заводов...
Здесь доходило и до гранатного боя на лестницах здания ФЗУ, в подвале которого находился батальонный КП (из вагона, разбитого артогнем, пришлось перебраться еще первой ночью) и куда ворвались однажды гитлеровцы. Меньше чем за неделю выбыло из строя почти девять десятых первоначального состава бойцов. Таяло и пополнение - четыреста краснофлотцев, - посланное из полуэкипажа... Но сбить батальон с его позиции, окутанной дымом и цементной пылью, фашисты не могли. А моряки предпринимали вылазки и за Балку Адамовича, устраивали за передним краем, в расщелинах горы, снайперские засады, появлялись там, где враг их никак не ждал.
18 сентября фашисты подняли на Восточном молу порта свой флаг. К следующему утру он исчез, став трофеем 305-го батальона.
- Ну, к этому я не причастен! - усмехнулся бывший комбат, когда я напомнил ему этот случай. - Под утро меня разбудил старший лейтенант Ананьин, мой заместитель по артиллерии. Стоит весь мокрый и начинает, ни слова не говоря, раскручивать с себя какое-то полотнище, а на нем - черная свастика... Оказывается, на свой страх и риск переплыл полбухты, вооруженный одним ножом, вылез на мол, снял немецкого часового и вот явился с трофеем.
Да как ты смел, спрашиваю, без моего разрешения?
Разве бы вы пустили? - отвечает. - А победителей не судят!.
А у самого зуб на зуб не попадает: вода в бухте уже остыла, да и норд-ост задул... Насчет того, что победителей не судят, он, чудак, и генералу Петраковскому выпалил, когда тот был у нас час спустя...
Заместитель командарма, конечно, тоже отчитал Ананьина за самовольство, однако велел комбату заполнить на него наградной лист. Молодой офицер был представлен к ордену Красной Звезды. Но получил он орден Красного Знамени так решили старшие начальники. До назначения в морскую пехоту Н. Д. Ананьин командовал артиллерийским подразделением небольшой канонерской лодки Азовской флотилии. У Балки Адамовича в его обязанности входила также корректировка огня береговых батарей. За падением снарядов он обычно наблюдал с заводской трубы Октября - позиции небезопасной, но зато с отличным обзором. Должно быть, оттуда особенно бросался в глаза фашистский флаг на молу, и стерпеть это старший лейтенант не мог.
Вениамин Сергеевич вспоминал, как однажды его вместе с командиром другого батальона, ставшего соседом 305-го, срочно вызвали на КП НОР. Там находились представитель командования фронта и командующий флотом. Комбаты доложили о состоянии батальонов - и в том, и в другом насчитывалось лишь по нескольку десятков бойцов. Затем им объяснили, что положение восточнее Новороссийска остается крайне напряженным, особенно за Шапсугской, откуда противник пытается пробить себе новый выход к морю, и потому на их участок, где враг остановлен, нет возможности дать солидное подкрепление.
- Еще два-три дня продержитесь? - спросил представитель фронта. - После этого сменим.
Комбаты были уверены в одном: люди готовы стоять насмерть, драться до последнего. Это они и доложили старшим начальникам. А им было сказано и разрешено передать бойцам, что о моряках, закрывших для врага стратегически важное шоссе, известно Верховному Главнокомандованию, известно Сталину.
И остатки батальонов, получая скудное маршевое пополнение, держались, ходили в контратаки. НОР помогал им всеми огневыми средствами, какие могли быть тут использованы, вплоть до катюш. Порой гитлеровцам удавалось пересекать Балку Адамовича группами пехоты, однако закрепиться за нею и вывести на шоссе танки - никогда.
Рубеж, обильно политый и вражеской кровью, и кровью наших матросов, был передан затем 318-й стрелковой дивизии полковника В. А. Вруцкого, героя Одесской обороны. И она стояла здесь неколебимо почти год - пока не пришла пора сделать его исходным рубежом наступления.