Не в Эммене ль покой, не Мориц ли сумел
Спастись так много раз от вражеского кова
И избежал его совсем недавно снова,
Обычай Морица воистину ль таков,
Что видит он весь мир при помощи очков,
В которых ночью спит,- ему безмерно тяжки
Не христианнейшей державы ли замашки,
Пред воинством его, столь прежде яр и горд,
Не христианнейший владыка ли простерт?
Пиши он летопись - он в том не знал бы равных.
Венец таких бесед - подъятье чаш заздравных.
Да процветает князь! В такой момент не пьют
Лишь недочеловек и самый грязный плут.
Сто лет живи, наш князь, прославься паки, паки,
Да сдохнут с голоду гишпанские вояки,
А каждый твой солдат - да будет вечно сыт!
Коль скоро ты скорбишь - то вся страна скорбит!
Тут чашей обнести столы велит обычай,
Какую осушить нельзя и глоткой бычьей,
Голландцы честию обязаны питью!
За княжескую мощь я ныне мощно пью!
Сколь в разрушенье нас искусен тьмы владыка:
Все то же самое не выпивши скажи-ка,
Все мысли обнаружь, коль в том пришла нужда,
В трактире только смех ты вызовешь тогда.
О здравье помыслы - на дне ли винной склянки?
На счастье набрести немыслимо по пьянке,
Уж если болен князь - то разве же не вздор
За здравие его валиться под забор?
Кто мудростью такой утешиться надумал,
Мечтая: "Заплачу лишь за одну еду, мол",
Но, увидавши счет, вопит, сколь хватит сил,
Тому дадут ответ: *За то, что ты не пил".
Кредит неведом здесь: всегда плати по счету.
Он ненавидит скряг, но расположен к моту;
Всего один вопрос ему терзает ум:
Зайдет иль не зайдет кутила-толстосум?
Каштанам рифма есть, но гость, который ловкой,
Положим, устрицы не оснастит рифмовкой,
Рифмуя на пари, - ему не миновать,
Платя за выпивку, учиться рифмовать.
Чем старше он, тем цвет лица его пунцовый
Густеет, будто он - и впрямь петух бойцовый;
Он копит яхонты на собственном носу,
А позже - прячет в гроб добытую красу.
Из гроба он речет: трактирщик знал отраду
Лишь в дни, когда кормил клиентов до упаду.
Великий счетодел лежит навеки тут:
Рожден средь горьких слез - почил средь острых блюд.