Ужели Александр от большего вкусил,
Иль Цезарь, - нет, они при благородных женах
Четыре были суть предмета обнаженных;
Он - ныне столь же наг: равняет всех судьба,
На ложа брачные кладя, и во гроба.
Теперь - он муж вдвойне, и холостые годы
Мнит смерти равными: жена - венец природы,
Все спорится в руках хозяйки молодой:
Начищен каждый чан, распределен удой,
Заквашены сыры, порядок в маслобойне,
За бережность во всем не можно быть спокойней,
А также за барыш. Прирост везде такой,
Что должно снедь везти на рынок городской,
Сыр, яйца, молоко - назначены к продаже,
Телегой правит он, она сидит с поклажей,
Там будут торговать, вдвоем, хотя поврозь,
Чтоб полных две мошны скорее набралось.
Но, прежде чем к себе домой они отвалят,
На горожан они ужо глаза напялят,
Уж натаращатся, наскалятся они
На Глупость Пышную столичной суетни!
"Ян Говертсе, взгляни, дружок: на той фуфыре
Пожалуй, вздеты все сорта сокровищ в мире!
Ишь, ухнуто деньжищ на ткань да на шитье!
Камней - ну ровно блох в волосьях у нее!
Пошло на кринолин, видать, полштуки тюля!
Ужо бы телешом поставить нас, мамуля,
Нож нешто ножнами одними знаменит?
Ты задницу покажь, а мой мужик сравнит.
Ты шляпицу сыми, вольно кривляться дуре,
Ты волосню свою пощупать дай в натуре,
А то как с мельницы приперлась, вся в муке!
Да нос еще кривой, да оспа на щеке
Конечно, не видать через вуаль, но сплетням
Я верю: нет вреда в простом загаре летнем,
Но как не прятаться от Божьего луча
Той морде, что просить достойна кирпича?"
"Эх, Трейнтье, - он в ответ, - в бабенках сердце слабо,
Но тут что ни мужик, то - форменная баба!
Вон в ту карету глянь: болван как в сундуке
Сидит, кичится тем, что голова в муке;
Подумать бы ему, да к общему веселью
Недопричесанной себя признать мамзелью;
На воротник взгляни, на рубчики манжет
Подобной чепухи, клянусь, не видел свет.
Ишь, кружева пустил на воротник сорочки!
Нутро - всегда видать по внешней оболочке:
Вот, скажем, Библия: смотри иль не смотри
На переплет, а суть - заведомо внутри.