- Раздень девчонку, - приказал Сен-Флоран изумленной Жюстине, - я хочу получить ее из твоих рук. А ты, Лафлер, подготовь мой член.
Поглаживая ягодицы своего наперсника, распутник смотрел, как оживает его инструмент под умелыми руками, затем снова обратился к нашей героине:
- Теперь приготовь проход, оближи влагалище этого ребенка и не жалей слюны.
Направляемый лакеем, Сен-Флоран приступил к атаке и одним толчком овладел редутом; жертва кричала, дергалась, плакала, царапалась - ничто не могло поколебать его, напротив, он хотел сделать себе еще больнее и с этой целью предоставил ей полную свободу действий. Что касается нашей бедной сироты, ей предстояло служить мишенью во время жертвоприношения. Лафлер улегся на кровать, привлек к себе Жюстину, насадил ее влагалище на свое копье и подставил ее зад Сен-Флорану. Тот, взявши в руку длинную стальную иглу и продолжая совокупляться, вернее, раздирать внутренности ребенка, с наслаждением колол прекрасную плоть, белевшую перед ним; при каждом уколе брызгала кровь, и когда ею оказались залиты бедра несчастной и лицо девочки, только тогда он решил переменить позу.
- Приступим к заднице! - сказал он Лафлеру. - Ты будешь содомировать Жюстину в таком же положении, а я переверну свою маленькую потаскушку.
Но сначала девочке было ведено повернуться задом к Жюстине, которой велел увлажнить ей задний проход; Сен-Флоран приступил к содомии, Лафлер тоже вставил кол в заднее отверстие, и теперь перед злодейской иглой предстало влагалище Жюстины.
- Ах, черт возьми, - восторгался Сен-Флоран, - какое наслаждение колоть вагину, прочищая задницу!.. Ну что, щдюха? Сейчас я нашпигую тебя как пулярку - так, кажется, ты выразился, Лафлер?
Скоро все части тела, которые Жюстина предложила своему мучителю, были сплошь залиты кровью.
- Вот в таком состоянии я окажу ей честь еще раз, - произнес Сен-Флоран, выбираясь из заднего прохода девочки и вторгаясь во влагалище, которое только что истязал. - Вот так надо наслаждаться женщиной! Пусть мои бедра пропитаются кровью, которую пролила моя ярость.
Затем он вдруг привстал, выдернул лакейский член из зада Жюстины и вставил туда свой.
- Залезай под нее, - сказал он Лафлеру, - и отплати моему седалищу за то, что я тебе помешал; ты же не думаешь, что мой анус не стоит дырки этой потаскухи?
Теперь роковая игла терзала ягодицы маленькой жертвы; Сен-Флоран возбуждался все сильнее, его сперма уже была готова прорвать преграды; он сношался в зад, его содомировали, он истязал жертву - что еще может быть сладостнее для либертена!
- Эгей!., Эгей!.. Эгей! - выкрикивал он (эту особенность его страсти мы описываем слово в слово). - Эгей! А ну, подайте мне ножи, кинжалы, пистолеты... я буду убивать, я буду уничтожать... я хочу разорвать в клочья все, что попадет мне под руку!
Наконец семя, вырвавшееся из адских яичников этого исчадия распутства, внесло некоторое спокойствие в обстановку и дало жертвам возможность прийти в себя.
- Жюстина, - сказал Сер-Флоран после короткой паузы, - я уже говорил, насколько важно для меня, чтобы предмет моего наслаждения исчез сразу после того, как удовлетворит меня. Вы можете дать клятву, что немедленно покинете Лион? Только в этом случае я верну вам свободу: если через два часа вы еще будете в городе, знайте, что наказанием за непослушание будет для вас пожизненная тюрьма.
- О сударь! Я уйду, я сейчас же уйду... поверьте мне, сударь. Выпустите меня, и вы никогда больше обо мне не услышите.
Бедняжка поспешно оделась, выскочила из дома, где обошлись с ней так жестоко, и помчалась в гостиницу, из которой вышла несколько часов спустя, чтобы переправиться на другой берег Роны.
- О небо! - повторяла она, ускоряя шаг, - Какое извращение! Какой ужас! Это чудовище распаляет свою похоть чужими слезами и страданиями... Пусть падет кара на голову извращенного злодея, который ищет наслаждение на груди, измученной нищетой, который срывает поцелуи с губ, иссушенных голодом, с губ, способных раскрыться для того лишь, чтобы проклянуть его! Скорее, скорее вон отсюда!
Скоро Жюстина оказалась за пределами города. Но не зря было сказано, что ей во всем должны сопутствовать злоключения и что судьба, очевидно, обозлившись на нее, всегда будет разрушать все добронравные планы, которые созревают в ее прекрасной душе.
Не успела она пройти и двух лье, прижимая к себе худосочный сверток, содержавший две рубашки и несколько платков, как ей встретилась старая женщина, которая с печальноотрешенным видом попросила у нее милостыню. Далекая от ожесточения, жестокие уроки которого она только что получила, не ведая другой радости, кроме обязанности помогать людям, она полезла в кошелек достать одно экю и дать нищенке. Но ловкая женщина, которая только надела на себя маску старости и нужды, чтобы обмануть Жюстину, быстро выхватила у нее кошелек, свалила ее на землю сильным ударом в живот и исчезла в чаще. Жюстина поднялась, бросилась по следам воровки, настигла ее и вместе с ней упала в яму, прикрытую ветками.
Глубина была немалая, но падение оказалось мягким, и девушка почти не ушиблась. Она упала вместе с воровкой в просторное подземелье площадью более ста туазов, довольно привлекательное и хорошо обставленное.
- Кто это, Серафима? - спросил высокий толстый человек, сидевший перед горящим камином. - Кого это ты притащила в наше скромное жилище?
- Это очень глупая девчонка, - ответила воровка, - я ее разжалобила, и она подала мне милостыню, тогда я стащила у нее все деньги, она побежала за мной, и вот мы обе здесь. По-моему, эта девка будет для нас полезной, и я не жалею, что встретила ее.
Главарь велел Жюстине подойти ближе.
- Да, эта находка действительно может нам пригодиться; она - не уродка и неплохо послужит всей компании, в конце концов всегда можно придумать, чем занять ее...
Жюстину тут же окружили мужчины, женщины, дети самого разного возраста и разной внешности, но выражение их лиц не оставляло никаких сомнений относительно рода занятий этого общества. Каждый пощупал ее, одобрительно покачал головой, каждый высказал свое мнение, а все дальнейшее окончательно убедило Жюстину, что она попала в очень дурную компанию.
- Сударь, - обратилась она к главарю, не в силах сдержать дрожь, - не будет ли невежливым с моей стороны попросить вас объяснить, с кем я имею дело? Я слышу, что здесь уже решают за меня без моего согласия; разве законы приличия и справедливости не действуют у вас?
- Милочка моя, - сказал атаман, - сначала поешь пирога и проглоти стаканчик вина, потом выслушай нас, тогда узнаешь, куда и к кому ты попала и какое занятие тебе здесь предназначают.
Наша героиня, немного успокоившись после такого вежливого предисловия, съела и выпила все, что ей предложили, и приготовилась слушать.
- Людей, к которым забросила тебя твоя звезда, - начал главарь, втянув в каждую ноздрю по щепотке табака, - называют обычно попрошайками. Да, дочь моя, мы сделали попрошайничество искусством, и благодаря нашим секретам и нашему красноречию мы так умело вызываем у людей сострадание, что можем жить за их счет в роскоши и довольстве круглый год. Как нет на свете добродетели глупее, чем жалость, так нет ничего проще, чем пробудить ее в человеческом сердце. Жалобные завывания, убедительные речи, придуманные болезни, фальшивые язвы, отвратительные костюмы - вот хитрости, которые потрясают душу и дают нам возможность наслаждаться бездельем и праздностью. Нас здесь человек сто, одна треть всегда промышляет, а остальные пьют, едят, сношаются и развлекаются. Взгляни на эту груду костылей, горбов, окровавленных повязок, на эти травы, которые искажают наши лица {Молочай обыкновенный, который в изобилии растет в лесах под Парижем - именно им пользовались эти мошенники, чтобы изменять свою внешность путем втирания его сока в кожу лица. Этот сок, похожий на молоко, относится к классу ядов. (Прим. автора.)}, на детей, которые умеют потрошить кошельки жалостливых женщин-матерей - вот в чем наша сила, наше богатство, вот источник наших доходов. Мы употребляем обычно одни и те же методы, хотя варьируем их в зависимости от обстоятельств: мы бываем убогими и немощными, если встречаемся с сильными людьми, но становимся дерзкими, ловкими грабителями, когда сила на нашей стороне.
- Но вы, по крайней мере, никого не убиваете? - спросила Жюстина, движимая сострадательным беспокойством, которое всегда отличало ее прекрасную добрую душу.
- Естественно, дорогая гостья, - ответил главарь, - это бывает в случае сопротивления или когда мы не видим другого средства, кроме кинжала или пистолета, чтобы добиться своего: мы не считаем убийство чем-то непристойным. Вам часто придется встречать здесь людей, которые уйдут отсюда только в могилу. Неужели вы считаете нас такими дураками, которые, отобрав у человека все, что при нем есть, отпустят его, чтобы он побежал жаловаться на нас и выдал наше убежище? Хотя нас нельзя назвать профессиональными грабителями или убийцами: наше единственное ремесло - это попрошайничество, мы просим подаяние, а там действуем но обстоятельствам. Главное для нас завладеть чужим добром, а каким способом это сделать - зависит от ситуации. Добыча стекается в это подземелье, мы не спрашиваем, получена она как милостыня или взята силой. Вы, наверное, думаете, что с такой моралью и с такой профессией в нашей среде царят всевозможные пороки, и вы не ошибаетесь, если так считаете. Обжорство, пьянство, плутовство, вранье, лицемерие, безбожие и особенно разврат и жестокость - всего этого вы найдете здесь сколько угодно, и наши законы не только не запрещают такие дела, но, наоборот, поощряют их. Поэтому, милая девочка, учитывая ваш возраст и вашу красивую мордашку, вы должны удовлетворить все капризы, все прихоти наших товарищей независимо от пола, возраста или внешности. Когда наш пыл погаснет, мы придумаем для вас занятие: если у вас окажутся нужные способности и таланты, вы займете приличное место в нашей среде. Если же вам не по душе наши обычаи, если наше ремесло вам не по нраву, вы не сможете выходить из подземелья: будете заниматься уборкой и другой черной работой и обслуживать наши страсти.
Вся толпа одобрительно зашумела при этих словах. Главарь собрал приближенных, и теперь его распоряжения обрели силу закона; Жюстине было предписано немедленно разоблачиться и после внимательного осмотра утолить вначале страсти атамана и его окружения, затем всех членов шайки - и мужчин и женщин, - которые ее захотят. Услышав этот приговор, несчастная Жюстина, обливаясь слезами, упала к ногам своих судей, чтобы умолять их избавить ее от непристойностей, которые настолько ей неприятны... В ответ она услышала лишь громкий хохот.
- Ах, невинная курочка, - сказал главарь, - как только ты могла подумать, будто люди, которым ничего не стоит пробудить жалость в других, отличаются сентиментальностью? Знай же, дурочка, что наши сердца тверды как скалы, служащие нам крышей. Мыслимо ли, чтобы бесчисленные преступления, которые мы творим ежедневно, оставили в наших душах хоть капельку жалости? Так что не надо упрямиться, тварь, тебе придется несладко, если ты заставишь меня повторять дважды.
Жюстина не нашлась, что возразить на это; ее нижние юбки упали к ногам и открыли жадным взорам возбужденной толпы самое прекрасное женское тело, какое только ей приходилось видеть. Беззащитная жертва любопытства развратников обоего пола, наша прелестница тотчас оказалась в плотном кольце, и ее принялись ощупывать, гладить и целовать, причем женщины были не менее пылкими, чем мужчины, как вдруг один из них (сын атамана) заметил злосчастное клеймо и обратил на него внимание присутствующих.
- А это что такое, малышка? - удивился один из придворных. - Мне кажется, с такой печатью тебе нечего нас бояться, эти стигматы делают тебя нашей сестрой, стало быть, не стоит строить из себя недотрогу. тогда Жюстина рассказала историю своей жизни, но опять, как в доме Сен-Флорана, сделала это без особой охоты, поэтому ее уверили, что такое невинное приключение не уронит ее в глазах присутствующих и что больше не надо кутаться в одежды целомудрия. Такая сдержанность, сказали ей, судя по тому, что она продемонстрировала, скорее повредит ее репутации, нежели завоюет симпатии.
- Дитя мое, - заявил главарь, обнажая свое плечо, на котором красовался точно такой же знак, - ты видишь теперь, что мы с тобой похожи, поэтому не стыдись больше того, что сближает тебя с твоим вожаком, и знай, что для нас такие печати - вовсе не позор, а заслуженная и почетная награда; поцелуй мою, а я прижмусь губами к твоей. Нас здесь тридцать человек заклейменных: вот каким людям ты даешь милостыню, вот кто обладает талантом разжалобить тебя и выудить экю из твоего кармана от имени Господа, на которого нам наплевать. Пойдем со мной, милый ангел, - продолжал он, увлекая Жюстину в отдельную пещеру, - эти старцы - мои подручные, мы с ними проложим дорожку, расскажем обо всем остальным, потом уступим им место, если оно того стоит.
Всего было шесть стариков, которым предстояло атаковать Жюстину. В подвале, куда ее привели, горели яркие лампы, положенные на пол матрацы представляли собой довольно приличное ложе: это был будуар этих господ.
- Сначала отдайся нашему атаману, Жюстина, - сказал один из них, потом мы будем подходить в порядке возраста. Кстати, обычно мы предаемся утехам плоти на глазах друг друга, поэтому не смущайся, девочка, что мы будем свидетелями твоего послушания.
Гаспар первым приступил к Жюстине, но будучи слишком изношен, чтобы насладиться, он довольствовался предварительными процедурами и, повозившись четверть часа, сбросил скудное семя ей на грудь, между двух упругих полушарий.
Следующий, Раймон, побывал в свете: когда-то он был известным в Париже жуликом. Его страсти были более изощренными и требовали большего: он слизал сперму, оставленную своим собратом, заставил Жюстину лобзать себе задницу и, наконец, кончил ей в рот.
Таро раньше был священником, и вкусы его были более утонченные; он унаследовал наклонности служителей иезуитского ордена, где прошли его юные годы, и поскодьку орган у него оставался еще тверд, содомит овладел задом и орал как дьявол, изливая сперму.
Рибер родился грубым, и его страсти несли на себе отпечаток его злобной души: он заставил Жюстину ласкать себя и осыпал ее пощечинами; ее щеки горели, когда он утолил свой пыл около входа во влагалище, так как не имел ни желания, ни сил удовлетвориться другим способом. Верноль, такой же злодей, как и его товарищ, проявил свою страсть по-иному: он сношал Жюстину во влагалище, теребя при этом ее уши, и камертоном его наслаждению служила испытываемая ею боль.
Можен лобзал зад, кусал ягодицы, он хотел повторить подвиг Гаро: оба отличались теми же пороками, но силы у них были разные. Обманутый в своих ожиданиях, Можен сбросил семя у подножия своего идола, и стоны, которые он испускал, выражали одновременно и его огорчение и его блаженство.
- Заходите, дети, - сказал главарь остальным, выйдя из пещеры вместе со своими приближенными, - это создание стоит того, чтобы его попробовать... Только не толпитесь, соблюдайте порядок и установите очередь. Пусть перемешаются мужчины и женщины, я не против удовольствий, но и в них надо соблюдать хоть чуточку порядка.
Среди них было восемь или девять мужчин, которые знали в жизни только мальчиков, и пять или шесть женщин, которые боготворили Венеру лишь в одеждах Сафо, поэтому осталось около тридцати человек обоего пола, с которыми предстояло иметь дело нашей героине. Все происходило упорядоченно, но от этого она измучилась не меньше. Вынужденная подставлять то влагалище, то зад, зачастую и рот и подмышки, принуждаемая ласкать мужчин и женщин, принимать тысячи поцелуев, один отвратительнее другого, выдерживать побои, порку розгами, пощечины, укусы, щипки, несчастная вышла из этой схватки похоти и жестокости в таком состоянии, о котором лучше не рассказывать читателю. Даже дети осквернили ее своими недетскими прихотями, а Жюстина, вечно сострадательная, вечно рабыня, вечно униженная, отдавалась неизбежному с покорностью, источник которой был далеко-далеко от ее сердца.
Когда все стихло, ее отвели в пещеру, где позволили отмыться и очиститься, и поскольку пришло время обедать, Жюстину усадили за стол вместе со всей шайкой в просторном подземном зале. Разговор вели только о недавно испытанных удовольствиях, женщины выражали свое мнение так же вольно, с тем же бесстыдством, что и мужчины, и бедная Жюстина призналась себе, что даже у монахов обители Святой Марии она не находилась в столь непристойном обществе.
Впрочем, сам обед был великолепен: на столе в изобилии было все, что делало его изысканным и сытным. В пещере по соседству с залом было устроено подземелье, увешанное мясными тушами и дичью, где каждый день занимались кухней один мужчина и трое женщин. Пили много, и застолье сменилось общим сном. Тогда к Жюстине подошел бывший иезуит и тихо прошептал:
- У вас, дитя мое, самая красивая задница на свете, я даже не успел как следует порезвиться в ней, поднимайтесь и пойдемте со мной: пока все спят, мы уединимся где-нибудь в уголке.