- Но сударь, - все-таки осмелилась Жюстина, - если бы я обокрала свою спутницу в Вильфранш, деньги должны быть при мне, так обыщите меня.
Эта неловкая попытка вызвала лишь смех, ей заявили, что она была не одна, что наверняка у нее были сообщники, которым она передала деньги во время бегства. Тогда коварная Дюбуа, знавшая о клейме, которое когда-то сделал нашей героине Роден, разыграла жалость и обратилась к жандарму:
- Сударь, каждый день совершается столько преступлений, что вы извините меня за пришедшую мне в голову мысль. Если эта девушка действительно сделала то, в чем ее обвиняют, тогда это наверняка не первое преступление на ее счету: не может человек вот так вдруг решиться на подобное злодейство. Осмотрите ее, сударь, прошу вас... Если вы обнаружите на ее теле... Но если ничего такого на ней нет, позвольте мне встать на ее защиту.
Жандарм согласился на осмотр и собрался уже приступить к нему, как вдруг Жюстина воспротивилась:
- Одну минуту, сударь, проверка не нужна: мадам прекрасно знает, что у меня на плече есть ужасное клеймо, и знает также, какое несчастье стало его причиной; эта гнусная уловка с ее стороны лишний раз свидетельствует о ее злодеяниях, которые будут раскрыты в храме Фемиды. Везите меня туда, сударь, вот мои руки, вяжите их, только порок стыдится носить оковы - несчастная добродетель страдает от них, но их не страшится.
- Вот уж никак не думала, что попаду в самую точку, - покачала головой Дюбуа. - Но раз уж это создание благодарит меня за мою доброту гнусными инсинуациями, я согласна ехать вместе с вами, если это необходимо.
- Никакой нужды в этом нет, госпожа баронесса, - заверил ее жандарм, наша задача - найти только эту девушку; ее признания, клеймо, которое она носит, являются достаточным обвинением; мы ее забираем, а вам приносим тысячу извинений за столь долгую задержку вашей кареты.
Бедную сироту, заковали в цепи и посадили на лошадь за спину одного из всадников, Дюбуа снова села в экипаж, напоследок оскорбив несчастную тем, что дала несколько экю стражникам, чтобы они смягчили участь заключенной до суда.
- О добродетель! - выкрикнула в отчаянии Жюстина, подвергнувшись столь изощренному унижению. - Неужели ты снесешь и это оскорбление? Неужели порок одержит над тобой победу с такой наглостью и безнаказанностью?
По приезде в Лион Жюстину посадили в темницу для преступников как поджигательницу, девицу дурного поведения, убийцу ребенка и воровку.
В гостинице заживо сгорели семь человек; она сама могла оказаться в их числе: она хотела спасти ребенка, она рисковала своей жизнью. А та, которая учинила эту ужасную катастрофу, избежала бдительности законов, справедливости небес; она торжествовала, она возвращалась к новым злодействам, между тем как невинная и несчастливая Жюстина была на пороге бесчестья и смерти.
Дюбуа сообщила епископу о происшедшем, и тот, взбешенный оттого, что упустил добычу, захотел отыграться хотя бы новыми обвинениями против несчастной. Он тотчас отправил в Лион своего духовника, снабдив его ложными свидетельствами против нее. Таким образом, кроме всего прочего, она обвинялась в том, что обворовала монсеньера, когда тот, проявив милосердие, взял ее в услужение.
Что касается нашей неудачницы, давно привыкшая к клевете, несправедливости и несчастью, с самого детства ступившая на путь добродетели с уверенностью встретить на нем тернии, она испытывала боль, скорее отупляющую, нежели острую; слезы ее, застывая в глубине сердца, не увлажняли ее прекрасные глаза. И как это часто случается с человеком страждущим, когда он проявляет невероятное воображение, пытаясь выбраться из пропасти, в которую зашвырнула его беда, она вспомнила отца Антонина. Как бы ни была призрачна надежда на его помощь, Жюстина не отказалась от искушения увидеть его; она попросила вызвать его, он пришел. Ему не сказали, кто хочет встретиться с ним, и он сделал вид, будто не узнает Жюстину, которая пришла в замешательство от его поведения и поспешила сказать тюремщику, что скорее всего этот добропорядочный священник ее не помнит, так как знал ее много лет назад. Мне не было и двенадцати лет, продолжала она, когда я впервые исповедовалась перед ним, поэтому я прошу оставить нас наедине для конфиденциальной беседы.
Как только тюремщик вышел, она упала перед монахом на колени, увлажнила их слезами и простонала:
- О святой отец! Спасите меня, умоляю вас; вызволите меня из ужасной беды!
Потом она доказала ему свою невиновность, не скрыв и того, что непристойные предложения, которые он ей сделал несколько дней назад, настроили против нее женщину, путешествовавшую с ней, и теперь эта женщина является ее обвинительницей. Монах выслушал очень внимательно и сказал так:
- Ты, Жюстина, как всегда, возмущаешься, когда начинают обвинять тебя в твоих проклятых предрассудках, теперь ты видишь, к чему они привели, и, должно быть, понимаешь, что в сто раз лучше быть счастливой негодяйкой, чем несчастной добродетельницей. Твои дела обстоят хуже некуда, и нет смысла скрывать это от тебя. Эта Дюбуа, о которой ты рассказала, очень заинтересована погубить тебя и будет стараться изо всех сил; Бертран также будет стоять на своем, все свидетельства против тебя, а сегодня чтобы казнить человека, достаточно и свидетельств. Между прочим, мне известно, что епископ Гренобля тайно, но упорно, плетет против тебя заговор, есть слухи, что он даже приехал сюда, желая лично проследить за твоим процессом. Следовательно, ты должна готовиться к самому худшему, и спасти тебя может только одно средство. Я в хороших отношениях с местным интендантом, а он имеет большое влияние на судейских в этом городе. Я скажу ему, что ты - моя племянница и в качестве родственника попрошу прекратить судебную процедуру. Попрошу отправить тебя в лоно моей семьи, затем тебя якобы похитят, но только для того, чтобы заключить в наш монастырь в этом городе, откуда ты никогда не выйдешь... И там - не стану скрывать, Жюстина, - там ты будешь рабыней моих прихотей и будешь исполнять их все без исключения; кроме того, тебе придется угождать и моим собратьям, короче говоря, ты будешь для нас самой покорной жертвой... Ты меня понимаешь, ты не забыла обитель Сент-Мари де Буа... Эта участь нелегка, ты знаешь страсти распутников нашей закалки. Итак, решай сама, не заставляй меня ждать...
- Уходите, святой отец, - с негодованием и ужасом ответила Жюстина, уходите! Вы - мерзкое чудовище, если позволяете себе так жестоко глумиться над моим положением, что заставляете меня выбирать между смертью и бесчестьем. Я сумею умереть, если так случится, но по крайней мере мне не в чем будет упрекнуть себя.
- Как вам угодно, прекрасное создание, - сказал монах, направляясь к двери. - Я не могу насильно вести женщину к счастью. До сих пор добродетельность славно вам служила, так что продолжайте боготворить ее... Прощайте, только больше ко мне не обращайтесь...
Он выходил, когда неожиданный властный порыв бросил Жюстину к его ногам.
- Зверь! - захлебываясь слезами, закричала она. - Впусти же в свое каменное сердце мои горестные вопли, выслушай их и не ставь мне условий, которые страшнее смерти.
От резкого движения спали покровы с ее груди, и она обнажилась белоснежная грудь, залитая слезами, на которую беспорядочно ниспадали прекрасные волосы. Жюстина внушала в эти минуты самые мерзкие желания этому человеку, и злодей захотел тотчас удовлетворить их: он посмел показать, до какой степени его терзает похоть, он осмелился предаться сладострастию при виде цепей, сковывавших несчастную девушку, его все сильнее возбуждал меч, который должен был поразить Жюстину... В этот момент она стояла на коленях, развратник опрокинул ее навзничь и повалился вместе с ней на жалкую соломенную подстилку, служившую ей ложем. Она хотела закричать, он засунул ей в рот платок, связал руки и, лишив ее возможности сопротивляться, задрал ей юбки.
- Ох, черт меня побери, - пробормотал он, - как хорошо сохранились эти прелести!.. Она все еще очаровательна, эта сучка!
Он раздвинул ей бедра... Не встретив сопротивления, он овладел влагалищем - это был разъяренный тигр, схвативший кроткого ягненка. Получив ее несколько мгновений, он уселся ей на грудь, отхлестал ее по щекам членом и наконец сунул его в сведенный судорогой боли и отчаяния рот.
- Я задушу тебя, если ты шевельнешься, - пригрозил он, - пока я не залью тебе глотку спермой: только при этом условии я, возможно, что-нибудь для тебя сделаю.
Но вскоре желания либертена, настолько же необычные, насколько непостоянные, устремились к другому храму. В его мозгу вспыхнуло воспоминание о ее великолепной заднице, он повернул ее к себе, и за жаркими поцелуями последовал яростный натиск. Жюстина извивалась на монашеском колу, пытаясь соскользнуть с него, но она находилась в такой позе, что каждое ее движение увеличивало удовольствие монаха вместо того, чтобы помешать ему. Наконец излилась мощным потоком сперма, и читатель достаточно знает этого персонажа, чтобы догадаться о тех эпизодах, которые сопровождали развязку: это была молния, испепеляющая куст, который в напрасном отчаянии пытается прикрыться слабыми ветвями. Насладившись, монах уставился на свою жертву, и когда в глазах его погасла ярость, наша бедняжка увидела в них отвращение и презрение - увы, таков мужчина.
- Итак, вы не хотите, чтобы я помог вам? - процедил он сквозь зубы, приводя себя в порядок. - Ну что ж. в добрый час; я не буду вам ни помогать, ни вредить - даю вам слово, но если вы проговоритесь о том, что здесь произошло, я обвиню вас в самых страшных преступлениях, и ничто вас уже не спасет. Подумайте над этим, меня считают вашим исповедником, и когда речь идет о преступнике, нам разрешено предать содержание исповеди гласности. Послушайте, что я скажу сейчас тюремщику, и знайте, что я в любой момент смогу вас погубить.
Он постучал в дверь. Появился надзиратель.
- Сударь, - сказал ему подлый монах, - эта добрая девочка ошиблась: она хотела увидеться с неким отцом Антонином из Бордо, но я ее не знаю. Тем не менее она захотела исповедаться, и я ее выслушал. Я покидаю вас, но если суду понадобятся мои показания, я всегда к вашим услугам.
С этими словами варвар ушел, оставив Жюстину в полном замешательстве от такого коварства, возмущенную его наглостью и развращенностью, пожираемую сожалением о том, что она не убила себя вместо того, чтобы сделаться (пусть и не по своей воле) объектом столь чудовищной похоти.
Однако, несмотря на ужасное состояние, Жюстина не хотела сдаваться и вспомнила о Сен-Флоране. Невозможно, подумала она, чтобы этот человек отказал мне в помощи после всего, что я для него сделала. Я оказала ему очень большую услугу, он поступил со мной слишком жестоко, чтобы не сжалиться надо мной в такой критический момент, чтобы не признать, по крайней мере, что я поступила благородно по отношению к нему. Огонь страстей мог ослепить его в тех обстоятельствах, когда я с ним встречалась, но он мой дядя и в этом качестве никакие другие соображения не должны помешать ему помочь мне. Возможно, он снова вернется к своим последним предложениям и поставит условием моего спасения те ужасные услуги, о которых говорил в прошлый раз? Делать нечего, я соглашусь, а когда окажусь на свободе, найду возможность избежать участия в его злодейских делах, в которые он имел низость втянуть меня.
Вдохновленная такими мыслями, Жюстина написала Сен-флорану. Она обрисовала ему свои злоключения, она умоляла его встретиться с ней. Но она недостаточно знала душу этого монстра, решив, что в нее может проникнуть что-то доброе; очевидно, она забыла гнусные принципы этого развратника и его пагубную привычку всегда судить о других по себе, в конце концов и Жюстина, в свою очередь, предполагала, что этот человек должен вести себя с ней так же, как бы она поступила с ним в подобных обстоятельствах.
Он приехал, Жюстина попросила поговорить с ним наедине, и их оставили вдвоем. Судя по знакам уважения, какие ему были оказаны, Жюстина поняла, что он пользуется в Лионе большим влиянием.
- Что я вижу! Это вы? - произнес он, бросив на нее презрительный взгляд. - Выходит, я не совсем понял письмо, я думал его писала женщина, более порядочная чем вы, которой я бы помог от всего сердца, но что хочет от меня идиотка, которую я перед собой вижу? Та, которая виновна в стольких преступлениях, одно ужаснее другого, а когда ей предлагают возможность честно зарабатывать на жизнь, она упрямо отказывается? Нет, большей глупости не видел свет.
- Ах, сударь, - вскричала Жюстина, - я ни в чем не виновна.
- Что же еще надо совершить, чтобы быть виновной? - язвительно продолжал бессердечный человек. - Первый раз в моей жизни я увидел вас среди разбойников, которые хотели меня убить, теперь я нахожу вас в тюрьме, обвиняемую еще в трех или четырех преступлениях и имеющую на плече свидетельство прошлых злодеяний: если вы называете это добропорядочностью, так что же следует считать позором и бесчестием?
- Видит Бог, сударь, - взволнованно заговорила Жюстина, - вы не имеете права упрекать меня за тот период моей жизни, когда я вас узнала, потому что не мне, а вам следовало бы стыдиться этого. Вы знаете также, сударь, что не по своей воле я оказалась среди бандитов, которые поймали вас; между прочим, они собирались лишить вас жизни, я помогла вам бежать... Мы убежали вместе благодаря мне. Что же вы сделали, жестокосердный, чтобы отблагодарить меня за это? Можно ли без содрогания вспомнить о том случае? Вы сами захотели убить меня, вы меня жестоко избили и, воспользовавшись моим состоянием, несмотря на кровные узы, которые связывают нас, вы отобрали у меня самое дорогое; вы совершили беспримерную подлость, забрав у меня те небольшие деньги, которые у меня были, как будто вы стремились к тому, чтобы унижение и нищета нанесли вашей жертве последний удар. А что сделали вы потом, чтобы усугубить мои несчастья? Вы добились своего, подлый злодей, вы можете ликовать, это вы меня погубили, это вы подтолкнули меня к пропасти, в которую я продолжаю падать с того злополучного момента. Но я все готова забыть, сударь, все выбросить из памяти, я даже прошу у вас прощения за то, что помела высказать такие упреки - только ради всего святого дайте мне надежду хотя бы на какую-то признательность с вашей стороны... Соблаговолите приоткрыть вашу душу хотя бы сейчас, когда тень смерти витает над моей головой. Да и не ее я боюсь, а бесчестия: спасите меня от позорной казни; одной этой милости я прошу у вас, не откажите мне, сударь, не лишайте меня надежды, когда-нибудь небеса и мое сердце вознаградят вас за это.
Больше Жюстина говорить не могла: слезы душили ее; вместо того, чтобы прочесть на лице злодея потрясение, которым она надеялась смягчить его душу, она видела лишь сокращение мышц, которые обычно предшествовали излиянию его похоти. Он сидел напротив нее, сверля ее своими черными злыми глазами, и он мастурбировал самым бессовестным образом.
- Ничтожество! - заговорил он, сдерживая тот похотливый гнев, от которого Жюстина так часто страдала в свое время. - Низкая шлюха! Разве ты забыла, о чем я предупреждал тебя, когда ты от меня уходила, разве не запретил я тебе показываться в Лионе?
- Но, сударь...
- Мне наплевать на обстоятельства, которые привели тебя в этот город, главное в том, что ты здесь, а этого в тысячу раз более чем достаточно, чтобы пробудить во мне ярость, чтобы я пожелал тебе виселицы. Однако выслушай меня: я еще раз хочу оказать тебе услугу; твое дело находится в руках господина де Кардовиля, моего друга детства, твоя судьба зависит только от него; я поговорю с ним, но предупреждаю, что ты ничего не добьешься без самого рабского повиновения и не только перед ним, но также перед его сыном и дочерью, с которыми он обыкновенно разделяет свои удовольствия. Я призываю тебя к абсолютной покорности - только этот господин может изменить ход твоего процесса, но если ты заупрямишься, дни твои сочтены. Что до меня, Жюстина, хочу заявить прямо: ты мне отвратительна, и я не хочу иметь с тобой ничего общего, но если мои друзья, которые, кстати, тебя не знают, примут мое предложение, за тобой придут с наступлением ночи. Ты падешь к ногам судей, ты облобызаешь их со всем почтением, ты самым убедительным способом докажешь свою невиновность и сделаешь все, что от тебя потребуют. Вот все, что я могу для тебя сделать. Прощай, будь готова к любым событиям, только не вздумай совершить какую-нибудь глупость, потому что меня ты больше никогда не увидишь.
После этого Сен-Флоран, который не переставал теребить свой член в продолжение этой речи, велел Жюстине обнажить зад: он наградил его несколькими увесистыми шлепками, вонзил в ее тело свои когти и оставил на бедрах несчастной постыдные следы своего злодейства. Потом удалился, наказав тюремщику держать преступницу в строгости, но отдать ее Кардовилю, если за ней придут его люди.
Ничто не могло сравниться с отчаянием ошеломленной Жюстины. Разве весь ее опыт не давал ей бесчисленные основания остерегаться покровителя, которого ей предлагали, и в еще большей степени средств, которыми ей предстояло оплатить это покровительство? Однако другого выхода у нее не было. Надо ли было ей отвергнуть то, что давало надежду на помощь? Речь шла о проституции: ей ясно дали понять это, но тем не менее Жюстина лелеяла мысль о том, что сможет растрогать и смягчить палачей; в конце концов, дело касалось спасения ее жизни, и это обстоятельство было настолько весомым, что естественной и простительной кажется нам ее отступление от прочих, не столь важных соображений... Хотелось бы думать, что это не было отказом от принципов чести: в самом деле, разве лишила Жюстину чести сила, которая на нее навалилась? Виновна ли была она в посягательстве на ее личность? Разве в глазах самого придирчивого человека все ужасы, пятнавшие и осквернявшие ее до сих пор, хотя бы чуточку потрясли несокрушимую основу ее добродетельности?
Такие размышления одолевали Жюстину, пока она одевалась и готовилась следовать за людьми, которые придут за ней. Час пробил, появился тюремщик, Жюстина вздрогнула.
- Идите за мной, - сказал ей Цербер, - за вами пришли от господина де Кардовиля. Постарайтесь как можно лучше использовать этот небесный дар; здесь много таких, которые хотели бы удостоиться этой чести, но им это не суждено никогда.
Принаряженная, насколько это было возможно в ее положении, Жюстина вышла, и ее передали в руки двух рослых негров, чей дикий вид способен был испугать и неробкого человека. Ее посадили в экипаж, не сказав ни слова. Негры сели вместе с ней, опустили шторки, и, по расчетам Жюстины, карета остановилась, отъехав на два или три лье от Лиона.
В неверном лунном свете она смогла увидеть только двор уединенно стоявшего замка, окруженный кипарисами; нашу героиню провели в зал, довольно слабо освещенный, где негры, по-прежнему молчавшие, стали рядом с ней с двух сторон. Через четверть часа перед Жюстиной предстала старая женщина в сопровождении четырех очень красивых юношей лет шестнадцати-восемнадцати, каждый из которых держал уголок большого черного покрывала.
- Вы пришли к последнему моменту вашей жизни, - сказала старуха, - и одежда теперь вам не нужна: сбрасывайте с себя все до последней тряпки. Теперь я отрежу волосы на вашем влагалище, - продолжала дуэнья, когда Жюстина осталась без одежд. Когда и эта процедура была выполнена, она добавила: - Я завяжу вам глаза, и на вас накинут этот погребальный саван.
В таком виде, с завязанными глазами Жюстину привели в салон, где старуха с помощью негров поставила ее в весьма неудобное положение: ее руки, поднятые вверх и привязанные к свисавшим с потолка веревкам, имели не больше свободы маневра, чем ее ноги, крепко прикрепленные к полу. Потом она почувствовала на своем теле множество невидимых рук, которые несколько минут со знанием дела ощупывали ее. После чего с глаз сняли повязку, и она увидела перед собой участников предстоящих утех. В их числе были люди, которые привели ее сюда, поэтому мы представим их всех по очереди.