Баулы были погружены, с особой тщательностью уложен кожаный футляр со скрипкой, и Вивальди, как обычно, занял место у дверцы с окошком, через щели которого проникал свежий воздух. Здесь легче дышалось, ибо со временем воздух в закрытом экипаже становился спёртым. Карета была не заполнена. Два стеклодува из Мурано, спорившие о качестве стекла, женщина с девочкой и адвокат, узнавший музыканта по его выступлениям в Пьета. К счастью, он сошёл в Падуе. Уставший от его любопытства, Вивальди облегчённо вздохнул, принявшись за чтение пяти либретто, которые прихватил с собой в дорогу, чтобы одно из них выбрать для Рима. Как обычно, Камилла навязала дорожную корзину с нужными лекарствами на случай приступа астмы, поджаренные хлебцы из арсенальской пекарни, домашнюю колбасу, крутые яйца, фьяску вина и молитвослов.
Трясясь и подскакивая на ухабах, Вивальди старался представить, сколько же ему пришлось накатать миль в дороге за десять лет, начиная с «Отгона в деревне», робко представленного им в Виченце, где мало кому он был известен как оперный композитор. За это время было сочинено пятнадцать опер, и почти все пользовались неизменным успехом. А сколько написано концертов, сонат, мотетов, месс для Пьета, не говоря уже об оратории «Триумф Юдифи», которая единодушно признана критикой подлинным шедевром.
Ему вспомнились хоровой псалом «Dixit» для двух хоров и оратория «Judicabit», о которой критика писала как о Страшном суде, начинающемся дуэтом двух труб, которые предваряют трагическую тему. Как бы хотелось по возвращении в Венецию исполнить это произведение в соборе Святого Марка по какому-нибудь торжественному случаю!
В Риме его уже знали по опере «Тит Манлий», поставленной в театре Делла Паче при содействии Бони и Джорджи. Рекомендательное письмо к принцессе Марии Боргезе должно было открыть перед ним двери в театры и римские салоны, как заверил автор письма Алессандро Марчелло. Но более всего его радовало то, что вскоре он окажется в городе своего великого учителя Корелли. Жаль, что его уже нет в живых, но Антонио дал себе слово обязательно посетить его могилу в Пантеоне и помолиться на ней. Как знать, может быть, удастся повидать старину Гаспарини, который, говорят, давно оставил Флоренцию и обосновался в Риме.
Несмотря на испытываемую радость от предстоящей встречи с Римом, утомительные дневные переезды по ухабистым дорогам в душной карете так измучили Вивальди и лишили сил, что уже на полпути он начал сожалеть о предпринятой им авантюре. Внезапно начались приступы астмы, и он был вынужден их переждать на одной из почтовых станций, чтобы только через пару дней продолжить путь. Он с удовольствием вновь побывал накоротке во Флоренции и полюбовался зелёными холмами Тосканы.
Больше всего ему досаждали пассажиры, с которыми приходилось часами трястись в почтовой карете. Это общество болтливых, грубых и необразованных типов постоянно менялось от одной почтовой станции к другой. А о возницах, вечно подвыпивших, и говорить нечего — того и гляди карета свалится под откос. Его единственным спасением были либретто, молитвенник в руках или лёгкая дремота, чтобы как-то отвадить пристающих с разговорами попутчиков. Особенно невыносимы были ночлеги на постоялых дворах при почтовых станциях. В тосканском городке Радикофани на Апеннинах ему даже пришлось делить ложе с храпящим скототорговцем и всю ночь промучиться, борясь с клопами и блохами. В сравнении с этой захудалой ночлежкой снимаемая им комнатушка в Мантуе могла бы сойти за королевские покои.
Наконец-то начался спуск по дороге, которая сплошь состояла из глубоких колдобин, размытых горными ручьями участков и непролазной грязи, когда часто приходилось выходить из экипажа, чтобы лошади, понукаемые возницей, могли сдвинуть карету с места. Ему припомнились дороги Святейшей республики Венеция, по которым худо-бедно можно было передвигаться при любой погоде и в любое время года.
После Витербо началась «римская земля», как об этом гордо заявил молодой сосед, явный римлянин по выговору. Через запылённые слюдяные оконца взору предстала на фоне невысоких гор унылая равнина, казавшаяся пустынной. Ни птиц, ни людей, и лишь вдали на вершине холма покажется какая-то хижина или отара овец с одиноко стоящим у дороги закутанным в овечью шкуру пастухом с посохом. Издали пастуха можно было принять за изваяние, настолько выразительна была его колоритная фигура. А чуть далее на голой земле белеют разбросанные мраморные плиты древних захоронений и впечатляющие руины античного акведука, по которому когда-то живительная влага горных источников доставлялась в Вечный город.
Глядя на пустынную картину, Вивальди невольно задумался: ведь здесь веками жил народ высочайшей культуры, была великая цивилизация, а ныне пустота и порождающее уныние и тоску безлюдье. Словно угадав ход его мыслей, молодой римлянин заметил:
— Тех людей сгубила малярия. Но по весне жизнь снова оживает в этих краях, и поверьте, вся долина чудесным образом преображается, покрываясь ярким разноцветьем.
В лучах заходящего солнца засверкали воды Тибра, петляющего по равнине среди плакучих ив. Навеянное безлюдьем состояние подавленности и тоски тут же оставило Вивальди. От предчувствия долгожданной встречи с Вечным городом в голове неожиданно возникла радостная мелодия в темпе Allegro con brio, которую не было даже времени записать на клочке бумаги. Вскоре колёса кареты застучали по античным камням моста Мильвио. Наконец он в Риме, позади 420 миль нелёгкого пути. На фоне неба, освещённого лучами заката, замаячил величественный купол собора Святого Петра.
Трясясь в почтовой карете, Вивальди возлагал большие надежды на рекомендательное письмо к принцессе Боргезе. И действительно, как по мановению волшебной палочки, перед ним открылись двери в римские музыкальные салоны и дворцы аристократии, где ему был оказан самый радушный приём. Он никак не мог предполагать, что в папском городе его имя пользуется такой известностью. При встрече многие не скрывали своего восхищения оперой «Тит Манлий», поставленной на сцене театра Делла Паче, и особенно хвалили третий акт. Ему лестно было это слышать, так как к двум первым актам приложили руку два местных музыканта, выступивших также в роли импресарио.
В первые дни пребывания он всё ждал, что после нанесённых визитов появится какое-то конкретное предложение, а пока предпочёл покататься в пролётке по Риму и познакомиться поближе с его античными памятниками. К счастью, зима выдалась мягкая и стояли солнечные дни. Правда, дороги в городе мало чем отличались от тех, по которым пришлось ещё недавно колесить. Те же рытвины, колдобины, лужи и грязь. К тому же всюду беспорядочная езда, когда экипажи, повозки и тележки никак не могут разъехаться на улицах, запруженных прохожими, торговцами и нищими. Его удивило, что даже на Форуме среди колонн и изваяний римских императоров пасутся овцы, а кое-где устроена городская свалка. Рядом с великолепными дворцами ютятся обшарпанные домишки бедноты, а дровяные и сенные склады встречаются вперемежку с античными руинами и церквями. Сразу после заката Рим погружается в кромешную темноту, и тогда приходится спешно возвращаться в свою гостиницу в двух шагах от порта на Тибре. Римляне называют этот район Рипетта, где одна из площадей украшена египетским обелиском, величественной мраморной лестницей и фонтанами. Недавно, как ему рассказали знакомые, лестница и фонтаны были отреставрированы по указанию папы.
В городе с засильем в нём прелатов и монахов Вивальди, облаченному в сутану священника, было гораздо легче проникнуть в интересующую его среду, нежели в партикулярном платье, и оно не вынималось пока из баула. Он не переставал удивляться самому себе. Ещё недавно вопреки советам своего практичного отца он отказывался посещать высший свет Венеции. Теперь же былая робость им вконец преодолена, но он во всём оставался верен девизу «следовать за Богом».
В поле его зрения, безусловно, были театры. Их здесь оказалось меньше, чем в Венеции, и фасады выглядели столь же скромно и невзрачно, как и венецианские, никак не предваряя пышного убранства театральных залов с тяжёлым занавесом, бархатной обивкой кресел, лепниной и позолотой лож и красивыми светильниками из лучшего хрусталя. Почти все они называются по имени их владельцев. Театры Альберт и Тординона с ужасными лестницами и узкими коридорами. Театр Делла Паче, где был дан его «Тит Манлий», такой же уютный и небольшой, как Сант’Анджело. Значительно больше был другой театр, основанный кардиналом Пьетро Оттобони, литератором и меценатом, одним из попечителей академии Санта-Чечилия. В своё время, когда кардинал жил в Венеции в квартале Каннареджо, рыжий священник пару раз побывал у него со скрипкой. Ему запомнилось, что кардинал водил дружбу с Корелли, который давал концерты в его римском дворце.
На одном из приёмов Вивальди познакомился с аристократом Федерико Альвери Капраника, пригласившим посетить его театр близ церкви Санта-Мария ин Акуиро. Театр, напоминающий в плане букву «U», был встроен в старинный дворец, принадлежащий роду Капраника. В нём расположились шестьдесят две ложи, богато декорированные лепниной. Над внутренним убранством зала и освещением поработал известный архитектор Филиппо Ювара. Хозяин театра тут же предложил Вивальди написать оперу и увертюру для римского карнавала.
Среди взятых с собой из дома пяти либретто, зачитанных им в дороге до дыр, Вивальди выбрал «Геракл на Термодонте» венецианского поэта второй половины прошлого века Джакомо Буссани. Чтобы ублажить избалованную римскую публику, которой нравятся частые смены декораций, о чём его предупредил Алессандро Марчелло перед отъездом, он остановился на «Геракле» с десятью различными сценами действия. Например, первый акт эффектно начинается с приплытия по реке Термодонт армады военных кораблей и высадки греческого десанта. Действие развёртывается на фоне девственного леса. Зная о строгости цензуры в папском Риме, Вивальди делает приписку к партитуре: «Встречающиеся в тексте слова „идол“, „рок“, „обольщение“ и т. д. используются в поэтическом смысле и никоим образом не отражают истинных чувств того, кто живёт как ревностный католик». Вскоре опера была закончена, но конечно же не за пять дней, как «Тит Манлий».
Вивальди писал её на подъёме, вызванном радостным ощущением того, что наконец-то состоялась столь долгожданная встреча с Римом. Оформление спектакля полностью взял на себя сам театр. Но перед автором неожиданно возникли трудности с женскими партиями. В отличие от Венеции в папском Риме доступ на сцену женщинам-певицам строго настрого заказан, а посему пришлось заручиться согласием исполнить партию Антиопы оказавшегося, к счастью, не занятым в других спектаклях баловня римской публики Фарфаллино. Чтобы сделать приятное своему покровителю принцу Филиппу Дармштадтскому, из Мантуи был выписан известный тамошний кастрат Пиначчи.
На премьеру собрался цвет римской аристократии. Но как и следовало ожидать, в отличие от лож, партер окрасился в черные, белые, красные и фиолетовые цвета сутан аббатов, епископов и кардиналов. Для своего римского дебюта Вивальди пришлось выложиться более обычного. Рим ждал от него многого, и ему предстояло оправдать эти ожидания.
Не без еле сдерживаемого волнения он занял место за дирижёрским пультом. Выждав, пока в зале не утихнут скрип кресел и шушуканье, маэстро взмахнул палочкой, и полилась музыка. После каждой арии зал взрывался аплодисментами. Но особый фурор вызвали арии «Он так любим» и «Моя возлюбленная горлица», сопровождаемые стоящим на сцене солирующим скрипачом, которому вторила первая скрипка оркестра. В центральной ложе восседал кардинал Оттобони. Когда отзвучали последние аплодисменты, он подошёл к рыжему священнику и, выразив ему своё восхищение, пригласил в ближайшие дни к себе во дворец для важного разговора. После спектакля венецианский посол Пьетро Каппелло устроил в честь Вивальди большой приём в величественном дворце Сан-Марко. Среди приглашённых были шесть кардиналов, принцесса Палестрина, маркиз Габриэли, граф Франджипани и другие видные представители высшего света. На том приёме римский художник Пьер Леоне Гецци успел сделать профильный портрет рыжего священника и преподнёс его ему в дар. Гецци прославился своими карикатурами на известных людей из мира искусства и аристократических кругов.
Оставшиеся дни пребывания в Риме прошли среди приёмов и званых обедов, от которых никак нельзя было увильнуть. Постепенно рыжий священник вошёл во вкус, посещая один светский раут за другим. Через несколько дней после премьеры Вивальди оказался во дворце кардинала Пьетро Оттобони. Он происходил из знатного венецианского рода. Но после 1712 года оказался в опале из-за поддержки в Ватикане позиции Франции, давней соперницы Венеции в спорах за обладание Паданской равниной. Его обвинили в нанесении урона политике Венецианской республики, и ему было запрещено впредь появляться в родном городе. Пригласив к себе знаменитого земляка-музыканта, кардинал, возможно, хотел тем самым загладить свою вину перед правительством Венеции. В его дворце собралось блестящее общество. Когда дворецкий объявил о появлении Вивальди, рыжего священника тесно обступили дамы. И как ни старался он отвести глаза от излишне откровенных декольте некоторых собеседниц, ему пришлось отвечать на их вопросы о Венеции, о карнавалах и театрах. От наседающих дам его спасло только то, что двое слуг в ливреях принялись зажигать дополнительные свечи в светильниках и на пороге зала появился сам хозяин дома. Ответив на приветствия и обменявшись несколькими фразами с каждым из приглашённых гостей, кардинал взял Вивальди под руку и проследовал с ним в свой кабинет. Завязался разговор о Венеции, переживаемых ею экономических трудностях после злополучного Пассаровитского договора, но главное — о музыке и незабвенном Корелли, которому кардинал всячески протежировал. Известно, что кардинал был неравнодушен к опере и его перу принадлежало несколько либретто. Одно из них — «Статира» — было положено на музыку А. Скарлатти лет пятнадцать назад.
Пребывание в Риме оказалось весьма полезным и обнадёживающим для Вивальди. Он обещал кардиналу Оттобони и аристократу Капранике вернуться в самое ближайшее время с новой оперой и ещё кое с чем. Оказавшись наконец в Венеции, он вполне мог бы сказать отцу:
— И всё-таки прав был я.
Обратная дорога оказалась куда менее утомительной, поскольку вела к дому после римского триумфа да ещё с туго набитым кошельком в кармане и заказом на написание новой оперы. И на этот раз его возвращение в Венецию после трехмесячного отсутствия было настоящим сюрпризом для домашних, так как за всё это время он отделался лишь парой строк, отосланных с оказией. Привыкший за последнее время подплывать на гондоле к Сан-Проволо, он обнаружил свою оплошность и приказал гондольеру грести к новому дому в приходе Санта-Марина. Дома была только сестра Маргарита.
— Побегу на Сан-Марко оповестить отца! Мама с Дзанеттой у моста стирают бельё, а Изеппо в церкви.
По случаю его возвращения был устроен настоящий праздник, на который собрались все Вивальди от мала до велика. Всем не терпелось услышать что-то о Риме, папе и римлянах. Несмотря на усталость после дороги, Антонио пришлось весь вечер делиться римскими впечатлениями, рассказывая о соборе Святого Петра, театрах, дворцах и нравах римлян. Не умолчал он и о том, что продажность задела все слои общества, проникнув даже в церковные круги. Обратившись к отцу, Антонио вспомнил, что повстречал в Риме Гвидо, сына маркиза Бентивольо, который, несмотря на увлечение сына игрой на мандолине и любовь к музыке, настоял, чтобы тот пошёл по церковной стезе.
— Теперь Гвидо занимает в римской курии высокое положение, — пояснил Антонио, — и он часто сопровождал меня на приёмы.
— А вот у моего бедного сына, — сказала Камилла, — маркизов и кардиналов в роду нет. Иначе он получил бы хороший приход.
Однако затянувшийся разговор утомил Антонио. По настоянию матери он удалился в свою комнату, где его ждала широкая постель — не чета жёсткой лежанке с насекомыми, на которой пришлось заночевать Вивальди на последней почтовой станции.
На следующее утро Вивальди засел за написание благодарственных писем принцессе Боргезе и кардиналу Оттобони. Покончив с письмами, он отправился на почту. Весть о его римском успехе разнеслась по городу быстрее обычного. О нём был наслышан и давний его приятель гондольер Меми, спросивший первым делом, видел ли он папу.
— А у нас, маэстро, — сообщил он, — вымостили новыми плитами площадь Сан-Марко. Сейчас все об этом толкуют.
Вивальди ещё не довелось там побывать и полюбоваться площадью, заново вымощенной серыми гранитными плитами с вкраплениями кусков белого мрамора по рисункам искусного мастера Андреа Тирали.
— Маэстро, слышали о недавнем пожаре в монастыре Инкурабили? — продолжал делиться новостями словоохотливый Меми. — К счастью, никто не сгорел.
Видимо, вести о триумфе рыжего священника в Риме дошли и до Пьета. Уже в мае попечительский совет девятью голосами «за» при одном воздержавшемся проголосовал за возобновление контракта с Вивальди. Перед ним были поставлены довольно обременительные новые условия, согласно которым ему вменялось «ежемесячно сочинять по два концерта независимо от того, находится ли он в Венеции или за её пределами. Кроме того, он должен провести лично по крайней мере три или четыре репетиции каждого нового концерта». Кажется, попечители наконец-то осознали, что в их заведении преподает музыкант высокого класса, и старались выжать из него как можно больше.
Как и дома, его появление в Пьета было встречено бурно и радостно. Воспитанницы приюта испытывали к своему наставнику чувства искренней любви и обожания. Они засыпали его вопросами о Риме, музыке, театрах. Но не удержались и от некоторых щекотливых подробностей своей жизни, рассказываемых вполголоса и с оглядкой по сторонам. Недавно произошёл скандал с одной девушкой, замеченной в компании синьора Градениго в квартале злачных мест. А вот новый капельмейстер Груа проявляет повышенный интерес к Сюзанне и Пьерине, поглаживая и пощипывая их при всяком удобном случае. После всего рассказанного и услышанного Вивальди было не до репетиции.
Не смирившаяся с крахом мечты о церковной карьере старшего сына Камилла возлагала теперь надежды на Изеппо, изъявившего желание стать священником. Несколько лет он был служкой в церкви Сан-Проволо, а теперь помогает на литургии настоятелю Сан-Джованни ин Олео, хотя тот часто бывает им недоволен и корит за нерадивость. Для поступления в духовную семинарию необходимо заручиться свидетельством о рождении Изеппо в законном браке, его здоровье, умственном и физическом, равно как и о том, что он не происходит из евреев, сарацинов или прочих еретиков. Одним словом, требуется доказательство его истинно христианского происхождения. Ранним октябрьским утром Джован Баттиста, Камилла и двое свидетелей, знакомые прихожане плотник Пьетро Мистрозан и цирюльник Пьетро Такео, направились к нотариусу за искомым документом в надежде, что их младший сын непременно будет зачислен в семинарию при монастыре Сан-Франческо делла Винья.
Тем временем Вивальди продолжал упорно трудиться дома и в приюте Пьета над сонатами и концертами, не оставляя мысли о театре. Памятуя о данном обещании Риму, он читал и перечитывал множество либретто, чтобы выбрать из них подходящее для театра Капраника в дни римского карнавала. Одновременно ему приходилось поддерживать отношения с заальпийскими музыкальными кругами, среди которых его партитуры пользовались необыкновенным спросом. Постоянно приходили прямые или косвенные просьбы о приобретении его рукописных партитур. Однажды он повстречался с именитым гостем из Богемии графом Винчеславом Мурзиным, который попросил маэстро выслать принцу Антону Ульриху шесть своих концертов и три увертюры, выписав вексель на 400 флоринов. Чешская знать в Европе считалась самой подготовленной в музыкальном отношении. Нередко в Богемии музыке обучали даже лакеев, конюхов, кузнецов, садовников, но отнюдь не из-за филантропических соображений, а чтобы всегда иметь под рукой дешёвый придворный оркестр для проведения музыкальных вечеров в замках.
После долгих поисков Вивальди остановился на либретто венецианского каноника Николо Беренгани «Джустино». Оформление оперы он поручил мастерам на все руки братьям Мауро, которые делают эскизы, расписывают декорации, устанавливают их, а порой выступают и в роли хореографов. В новой опере тринадцать сцен, из которых наиболее важные — это осада Константинополя и появление богини Фортуны, сидящей на вращающемся колесе в окружении своих Гениев. Договорились, что один из братьев Мауро присоединится к Вивальди в Риме.
По причине тумана, не покидающего лагуну, или из-за волнений в связи с предстоящей дальней дорогой астма вновь дала о себе знать.
Что же делать? Знающие люди посоветовали изменить маршрут и вначале отправиться морем до Кьоджи, а оттуда на перекладных через Равенну и Римини прямиком до Рима. Такой путь несколько короче и менее утомителен. Утром безотказный Меми довёз Вивальди до порта, а там маэстро должен пересесть на отплывающее судно.
Вновь оказавшись в римском театре Капраника, Вивальди никак не ожидал, что до постановки «Джустино» ему предстоит ещё написать новую работу к открытию карнавала, а времени нет. С владельцем театра была достигнута договорённость, что для облегчения задачи будет сочинено нечто вроде «pacturro». В качестве либретто было предложено сочинение венецианского аббата Франческо Сильвани, весьма плодовитого автора. Его либретто «Тигран, или Триумф Любви над Ненавистью» — это полная драматизма история отношений между царём Армении и Понтийским царством. Музыку второго акта написал Вивальди, а остальное было поручено римским композиторам Бенедетто Микели и Николе Ромальди. Помня об удачном выступлении в роли Антиопы в «Геракле» певца из Перуджи Джачинто Фонтана по прозвищу Фарфаллино, Вивальди решил его занять в двух новых постановках: в роли Ипполиты в «Джустино» и Клеопатры в «Тигране». Однако с «Джустино» неожиданно возникли трудности. Цензура узрела в либретто «некоторые утверждения, противоречащие „законам Природы и Божественного начала“». Срочно требовалось вмешательство некоего влиятельного лица, и результат не замедлил сказаться. Разрешение было вскоре получено, поскольку вдруг выяснилось, что либретто посвящено графине Фаустине Маттеи Конти, представительнице одного из самых влиятельных римских семейств и любимой племяннице нынешнего папы Иннокентия XIII, в миру Микеле Анджело Деи Конти.
В последние годы резко активизировалась деятельность оперных театров в Риме, чьи спектакли обрели устойчивое постоянство. Обычно в них ставились оперы композиторов неаполитанской школы. Неожиданное появление Вивальди в театрах Делла Паче и Капранике, пока лишь с двумя операми, внесло свежесть, необычную мелодичность звучания и вдохнуло новую жизнь в оперу, что было восторженно встречено римской публикой. Те, чей слух был приучен к восприятию исключительно мелодики Скарлатти и Корелли, столкнулись вдруг с новым стилем. Один из римских критиков после премьеры «Джустино» назвал такой стиль ломбардским, в котором «ритм подчинён главным образом раскрытию выразительности музыкальных образов». Дело в том, что для римлян Ломбардия — это вся Паданская равнина, за исключением Пьемонта.
В те памятные для Вивальди дни Рим жил ожиданием развязки. Папа Иннокентий XIII тяжело болел, о чём знал весь город. Его смерть наступила в ночь на 7 марта 1724 года. Как и большинство римлян, Вивальди направился в собор Святого Петра, где оказался зажатым в толпе священников, монахов, монахинь и простолюдинов. С трудом удалось разглядеть поверх моря голов траурный катафалк с телом покойного. От напирающей толпы дышать было нечем, и он почувствовал приступ удушья. Кое-как протиснувшись к стене, Вивальди присел на корточки, чтобы прийти в себя и отдышаться. Дыхание понемногу восстановилось, ему удалось вырваться из цепких объятий толпы и очутиться на воле. Не найдя поблизости извозчика, он поплёлся в сторону своей гостиницы вдоль набережной Тибра. Там он нашёл приглашение кардинала Оттобони в ложу для именитых гостей, чтобы присутствовать на церемонии похорон. Дабы вновь не испытывать судьбу, Вивальди от приглашения вежливо отказался, сославшись на недомогание. Хватит с него нынешних мучений в соборе, где он чуть было не отдал Богу душу.
Потянулись дни долгого ожидания результата конклава — выбирали нового папу. Все театры были закрыты, а римляне с интересом следили за другим зрелищем, с нетерпением ожидая появление белого дыма из трубы над Сикстинской капеллой, что означало бы — престол занял новый понтифик. Который день появлялся только чёрный дымок, и любопытство римлян всё более возрастало. В толпе на площади строились различные догадки о будущем избраннике на папский престол.
Воспользовавшись этой паузой, для него столь удачно затянувшейся, Вивальди дни напролёт работал в своей комнатушке в гостинице, которую вернее было бы назвать постоялым двором. Чтобы немного развеяться, он время от времени совершал прогулки в коляске вдоль Тибра по аллее с могучими платанами. Однажды с посыльным пришёл заказ на написание нескольких арий на стихи известного поэта-иезуита монсеньора Барбьери, заплатившего 100 дукатов. Через пару дней за ним была прислана карета из дворца Колонна, где в узком кругу приглашённых состоялось прослушивание нового вокального цикла, тепло принятого слушателями.
Наконец 29 мая 1724 года из трубы повалил белый дым, к великой радости ликующей толпы, и с балкона собора Святого Петра над площадью разнеслось: Habemus рарат — папа избран. Им стал Бенедикт XIII, четвёртый понтифик из римского рода Орсини. Посещая аристократические салоны в эти праздничные дни, Вивальди пытался как можно больше разузнать о личности нового понтифика. Каков же он, этот папа доминиканец, много занимающийся благотворительностью, поклонник поэзии, живописи, а может быть, и музыки?
Спустя пару недель после избрания папы в гостиницу к Вивальди пришёл посыльный от кардинала Оттобони с приглашением срочно прибыть к нему во дворец. Кардинал сообщил о предстоящей аудиенции папы Бенедикта XIII, до которого дошла молва о необыкновенном венецианском музыканте-виртуозе в сутане и который изъявил живейшее желание с ним познакомиться.
— Только прошу вас не надевать парик! — предупредил кардинал, взглянув на взлохмаченную рыжую голову Вивальди.
Папа объявил настоящую войну парикам и длинноволосым, строго-настрого запретив священнослужителям носить бороды. Пожалуй, впервые рыжий священник почувствовал оторопь. Даже на премьере своей первой оперы «Оттон в деревне» в Виченце он не испытывал такого внутреннего трепета, смешанного со страхом. Как он предстанет перед Его Святейшеством? Безусловно, ему и в голову не придёт скрывать свой сан. Все вокруг и кардинал Оттобони постоянно обращаются к нему, называя доном Антонио, на его партитурах напечатано, что их автором является священник Антонио Вивальди.