Суд над сбежавшим Изеппо состоялся в мае 1729 года. Процесс привлёк внимание многих, так как судили брата известного в городе композитора, а с недавних пор почётного кавалера австрийского двора. Дон Антонио не захотел да и не мог на нём присутствовать, так как разыгравшаяся в эти дни не на шутку астма не позволила ему подвергать себя такому испытанию. На суд пошла сестра Маргарита, которая вернулась вне себя от расстройства и рассказала, что всё закончилось вынесением приговора брату заочно.
Вызванные на суд свидетели хорошо знали потерпевшего Креспана из бакалейной лавки на рынке Риальто, парня тихого и ничем не приметного. По их показаниям, часа в два ночи на улочке близ церкви Святого Иоанна Златоуста Креспан случайно столкнулся в темноте с проходившим мимо подвыпившим Изеппо Вивальди со шпагой. После взаимных чертыханий и угроз между ними завязалась драка. Случайные прохожие пытались их разнять. Разозлившийся Изеппо выхватил нож и пырнул Креспана. Увидев, что тот упал, обливаясь кровью, Изеппо тотчас убежал. На суде было зачитано свидетельство врача, к которому утром обратился за помощью раненый Креспан.
Все свидетели, а их было трое, в один голос подтвердили, что именно Изеппо Вивальди, брат всем известного в городе рыжего священника, первым затеял драку и пустил в ход нож.
В доме Вивальди надеялись, что решение суда не будет слишком строгим. Ведь стычка — без смертельного исхода, рана оказалась незначительной, потерпевшим был не какой-то знатный синьор, а всего лишь простой бедолага из бакалейной лавки. Но приговор суда был суров: изгнание на три года за пределы Святейшей республики. Если же сбежавший Изеппо в течение двух дней после оглашения вердикта добровольно сдастся властям и добьётся прощения от потерпевшего, уплатив штраф в размере трёх дукатов, то в этом случае приговор будет отменён.
Однако, как когда-то случилось с двоюродным братом Джован Паоло, Изеппо той же ночью, когда произошла поножовщина, отплыл на лодке за пределы Венецианской республики.
С некоторых пор и хорошие вести, к счастью, стали приходить в дом Вивальди. Из Амстердама Антонио получил известие об издании op. XI и XII, а в Пьета ему выдали 26 цехинов за данные им два концерта ежемесячно в течение года. Театр Дольфин в городе Тревизо поставил его первую оперу «Отгон в деревне», написанную им для Виченцы. Но самой радостной вестью оказалось приглашение посетить Вену.
— Да ведь это приглашение от императорского двора! Я бы тоже туда поехал, если в Сан-Марко дадут разрешение, — с радостью заявил Джован Баттиста, читая и перечитывая гербовую бумагу, скреплённую имперскими печатями, которую Антонио, вернувшись из Пьета, положил перед ним на стол.
Его желание было продиктовано не столько подвернувшейся вдруг возможностью повидать Вену, сколько беспокойством за сына, у которого обычно болезнь обострялась осенью, а приход осеннего ненастья был не за горами. А вот Антонио, наоборот, беспокоился за отца, которому недавно исполнилось семьдесят три года, и вряд ли дальняя дорога теперь ему по силам. Кроме того, дома за ним постоянный присмотр сестёр Маргариты и Дзанетты. Однако его опасения были совершенно напрасны, поскольку привязанность Джован Баттисты к сыну и гордость за него придавали ему столько сил и бодрости, что он не чувствовал бремени прожитых лет и мог бы вполне вынести дальнюю дорогу. Через несколько дней Джован Баттиста без труда получил в правительственной канцелярии освобождение на год от игры в оркестре Сан-Марко при условии, что, если через год он не приступит к своим обязанностям, его имя будет изъято из платёжной ведомости. Он специально попросил целый год на отлучку, поскольку путь предстоял не близкий, да и с Антонио, не дай бог, всякое может произойти в Вене, как это было когда-то в Мантуе.
Теперь уже Дзанетте пришлось готовить для отъезжающих дорожную корзину.
— Я вам положила горшочек с жареной рыбой под луковым соусом с уксусом и каперсами. Не беспокойтесь — с такой приправой рыба может храниться до десяти дней.
Кроме того, заботливая дочь вложила в корзину дорожную подушку и пару шерстяных пледов, которые сгодятся при переезде через заснеженные горные перевалы.
Едва забрезжил рассвет, сын и отец погрузились в гондолу Меми с двумя небольшими баулами, в одном из которых было больше нот, как всегда, нежели одежды. Нашлось место и для приготовленной Дзанеттой корзины. За день до отъезда Антонио удалось убедить свою подружку француженку отказаться от мысли ехать с ним вместе, тем более что отправлялся он в Вену не один, а с отцом. Кто знает, сколько там придётся задержаться? А за это время она может потерять выгодное предложение в театре.
Джован Баттиста разузнал, что обычно почтовый дилижанс до Удины бывает переполнен, поэтому и решено было пораньше выехать из Венеции. Им предстоит провести в пути дней шесть-семь, если не больше. Всё зависит от погоды, а она в горах неустойчивая. Заняв места друг против друга у окошка, они огляделись. Дилижанс был полон. Здесь ехали прокуратор из Сан-Марко, узнавший обоих Вивальди, пять мужчин, с виду коммерсанты, четыре женщины и два ребёнка, которые, к общей радости, вскоре уснули.
Антонио по привычке взял с собой молитвенник и несколько либретто. Кроме того, при нём были неизменный флакончик с териакой, табакерка и кисет с rape’ про запас. Джован Баттиста удобно устроился, подложив под голову подушку. В полудрёме под стук колёс он представил себе, какие бы на сей раз Камилла дала ему советы: «Будь осторожен. Там волки всюду рыщут, а в горах лёд». А может быть, подняла бы его на смех, сказав: «В семьдесят три сидят дома и не пускаются очертя голову в путь!»
В Удине пришлось пересесть в другой дилижанс, идущий прямо до Вены. Он был намного удобнее и не так загружен. Ночью в гостинице им предоставили отдельную комнату с одной скрипучей кроватью на двоих.
Октябрь выдался мягким и ласковым. В пути они не повстречали ни «волков», ни «льда», лишь немного поморосил дождь. Им никогда не приходилось видеть такие высокие горы, сквозь толщу которых пробивалась дорога. Они казались неприступными, враждебными человеку и без признаков жизни среди скалистых уступов и кустарника. Оставив позади горы и полосу дождя, дилижанс неожиданно вынырнул из полумрака, оказавшись на просторах австрийской равнины, освещённой солнцем. «Эта поездка несколько отличается от предыдущей в Рим, — подумал Антонио. — Правда, и здесь кучера безбожно упиваются пивом». Так, под вечер на узкой горной дороге у одного из них лошади вдруг вздыбились и чуть не опрокинули в пропасть дилижанс, перепугав насмерть всех пассажиров. При воспоминании об оплошности возницы Антонио посетила мысль написать концерт, назвав его «Почтовый курьер». Чтобы не заснуть, он брал в руки молитвенник или либретто, предложив как-то и отцу почитать одно из них, например «Альдивива, готская царица». Но сюжет не понравился Джован Баттисте, и он сказал:
— Зачем ты взял либретто с собой? Ведь сам же во всеуслышание заявил, что с театром покончено.
— Взял, чтобы убить время, — сухо ответил Антонио.
Вена встретила их великолепным закатом, позолотившим своими лучами кресты церковных куполов и медные крыши самых высоких зданий. Остановились в лучшей гостинице австрийской столицы «Золотой вол». Сам город предстал их взору процветающим и полным жизни. После разгрома турок, осадивших город в конце прошлого века, Вена всё больше стала обретать облик подлинно имперской столицы. Здесь бурно развивались культура и искусства. Катаясь в пролётке, отец и сын не переставали удивляться, что даже ночью город весь освещён, не чета Венеции, где даже центр пребывает в темноте и лишь горящие лампады перед изображением Девы Марии или святого Антонио дают какой-то проблеск света в кромешной тьме. Извозчики в любую минуту готовы везти, куда прикажут. Но и кошелёк, как заметил Джован Баттиста, должен быть платёжеспособным.
— Здесь за всё плати, — ворчал он, — даже за проезд через ворота.
По сравнению с Венецией и Римом иностранцев здесь было немного и почти никто не говорил по-итальянски. К счастью, через пару дней в гостинице «Золотой вол» они познакомились с графом Арконати и графом Колальто Винчигуэрра. Оба охотно предложили показать им город. Многие дворцы — недавней постройки, как, например, два бельведера, соединённых прекрасным парком. По мнению Антонио, они похожи на лучшие архитектурные ансамбли Италии XVI–XVII веков. Музыка также испытала сильное влияние итальянцев. Вкус к итальянской опере привила австрийцам в первой половине прошлого века Элеонора Мантуанская, супруга Фердинанда III, страстного меломана, а от него любовь к итальянской музыке передалась Леопольду I, отцу нынешнего императора.
Отец и сын Вивальди обратили внимание на то, что в отличие от Венеции, где театры принадлежат знатным патрициям Гримани, Трону или Марчелло, здесь предприниматели организуют общедоступные концерты с привлечением очень хороших профессиональных музыкантов. Вивальди посетили Опернхаус, построенный лет двадцать назад по воле императора. Театр в истинно итальянском стиле был великолепен.
— В нём могут разместиться наши Сан-Мозе’, Сант-Агостино, а также Сан-Самуэле одновременно, — восхищённо заметил Джован Баттиста.
Над оформлением готовящихся к постановке опер, как пояснил сопровождающий их Арконати, работают два итальянца, Бибьена и Бедуцци, увлекающиеся излишней роскошью. Но Карл VI не стесняет их в средствах. Такое же положение и в Хофмузиккапелле. Поговаривают, что каждый год только на этот театр он затрачивает свыше 200 тысяч флоринов.
— Можно ли вообразить, чтобы наш дож потратил такую сумму на оперу? — не переставал удивляться Джован Баттиста.
Антонио не удалось встретиться с либреттистом Дзено, который с 1718 года состоял на службе австрийского двора. Возможно, по завершении контракта он вернулся на родину, так как есть сведения, что вместо него уже приглашён из Рима знаменитый Метастазио.
Наконец настал момент встречи с Карлом VI. Граф Арконати заранее поинтересовался, может ли на аудиенции присутствовать отец дона Антонио — превосходный скрипач из оркестра Сан-Марко. Ответ был положительный. Во внутреннем дворе их встретил статный офицер имперской гвардии дворца Хофбург. Затем гостей провели через другой, более широкий двор в окружении дворцов эпохи ренессанса и барокко. Пройдя великолепный портал, они оказались в небольшом внутреннем дворике, где Антонио вдруг остановился, услышав издалека нежное пение а капелла.
— Это хор мальчиков из дворцовой часовни, — объяснил Арконати.
— Жаль, что в Венеции нет подобного хора, — сказал Антонио, обернувшись к отцу.
Поднявшись по лестнице, называемой Посольской, они проследовали через анфиладу дворцовых комнат, украшенных коврами, гобеленами, картинами, зеркалами, вазами, пока не оказались в небольшом салоне с позолоченными креслами и клавесином, инкрустированным перламутром.
Здесь их попросили подождать императора. Через пару минут открылась боковая дверь, и появился Карл VI, который подошёл к Антонио с протянутой рукой. Казалось, это была встреча старых друзей, чему невольно поразился не только Джован Баттиста, но и граф Арконати. Естественно, что разговор зашёл о музыке, в частности об оркестре Сан-Марко. Император поинтересовался, сохранился ли среди духовых инструментов корнет. Но более всего его интересовала опера, ибо ему хорошо было известно о страсти к ней итальянцев, а тем более в Венеции.
— Уже много лет, — заметил он, — в Вене сохраняется добрая традиция приглашать к себе лучших представителей итальянской оперной школы.
Карл VI напомнил гостям, что его отец Леопольд I совместно с тосканцем Чести трудился над созданием оперы «Золотое яблоко», пользовавшейся громким успехом в прошлом веке. Вспомнили поэтов Дзено и Метастазио, многих художников и певцов, которые как никто способствовали громкой славе итальянской оперы. Под конец встречи император выразил давнишнее желание побывать на воскресных концертах в консерватории Пьета, о которых он слышал самые восторженные отзывы. На прощание Карл VI пригласил Вивальди посетить Шёнбрунн.
Через несколько дней за Вивальди заехали граф Арконати и граф Колальто, и они отправились в старинный замок, где недавно завершились реставрационные работы по проекту двух немецких архитекторов. Их приняли просто без всякого этикета, и там же в Шёнбрунне они познакомились с известным музыкальным теоретиком Йозефом Фуксом, которого считали последователем Корелли. Как раз в эти дни в кругах венской интеллигенции и аристократических салонах велись оживлённые обсуждения вышедшего в свет последнего фундаментального сочинения Фукса по контрапункту, представляющего собой диалог-спор на латыни между автором и великим композитором Джованни Пьерлуиджи да Палестриной, главой римской полифонической школы XVI века. Было ещё немало приятных встреч. Антонио с радостью повидался со старым знакомым Карлом Людвигом герцогом Мекленбургским, которому в Венеции он давал уроки музыки и продал несколько своих концертов.
Вскоре Вивальди распрощались с новыми друзьями и знакомыми и покинули гостеприимную Вену, увозя с собой незабываемые впечатления и радужные надежды. На обратном пути можно всё хорошенько обдумать.
За время их отсутствия в театрах Венеции ставили всё новые и новые оперы. Сезон уже начался, а для карнавала наверняка намечены оперы buffa и оперы seria. По всей видимости, публика уже перевернула страницу своих симпатий, горя желанием увидеть и услышать что-то новое. Театры Сант’Анджело и Сан-Мозе’ забыли своего автора, чьи произведения пользовались неизменным успехом. Ни один венецианский театр не вспомнил об операх рыжего священника. Публика аплодировала мелодрамам Поллароло, Хассе, Порпоры и двадцатичетырёхлетнего Галуппи, которому Вивальди до отъезда в Вену обещал поставить его оперу «Зло не насытилось местью кровавой».
С того дня как молодожёны Франческо и Елизавета вынуждены были жить в семье Вивальди, отчий дом снова стал тесен. Даже после кончины Камиллы, чью комнату отдали молодой супружеской паре, ожидающей ребёнка, остальные домочадцы размещались с большим трудом. Семейство Вивальди ждала ещё одна новость, внёсшая сумятицу в умы прежде всего Джован Баттисты и Антонио. Однажды за ужином Франческо признался, что за время своего вынужденного пребывания на чужбине он перепробовал множество разных занятий, в результате чего окончательно утратил интерес к профессии брадобрея. Так что теперь после женитьбы ему надоело прозябать в цирюльне и хотелось бы заняться более прибыльным и интересным делом — изданием книг, особенно музыкальной литературы. По его мнению, такого издателя, как Роже из Амстердама, в Венеции пока нет. И он был прав. Однако этот шаг сопряжён с большим риском, хотя можно рассчитывать на помощь двух славных музыкантов в семье. Но как приступить к делу на пустом месте? Нужен начальный капитал. Чтобы успокоить домашних, Франческо заверил их, что пока не оставит цирюльню. Поскольку дома с деньгами всегда туго, он решил побороться на объявленном конкурсе за подряд на мощение площади и набережной. Недавно им получена лицензия на доставку камня, щебня, гранита, то есть необходимого материала для работ по ремонту и обновлению покрытия Сан-Марко и набережной Скьявони, которое заметно повреждено последним сильным наводнением.
И всё-таки наиболее болезненным продолжал оставаться вопрос о новом жилье. Найти его поблизости от Пьета было не так просто, а это бы облегчило жизнь Антонио, который снова приглашён попечительским советом Пьета для возобновления контракта. На этот раз выручил Джован Баттиста. У себя в оркестре он проведал, что прокуратор Фоскари, владеющий большой недвижимостью, располагает свободным особняком в приходе Сан-Сальвадор близ Риальто. Уже в начале мая был подписан контракт на аренду за 136 дукатов в год. Вход в новый дом был с переулка, но почти все окна выходили на Большой канал. 4 мая 1730 года семья Вивальди во главе с отцом, старшим сыном и двумя дочерьми переехала в новое жилище, а в старом доме остался Франческо с семьей. Маргарита с Дзанеттой так и не вышли замуж. Одной вековухе исполнилось пятьдесят, другой — сорок три, и им ничего в жизни не оставалось, как ворчливо прислуживать старому отцу и дону Антонио. «Чтоб без дела не остаться, надобно с прелатом знаться», — любила повторять Маргарита, терпеливо приводя в порядок комнату брата.
Однажды утреннюю репетицию в Пьета нарушил запыхавшийся Джован Баттиста. Ему не терпелось дождаться сына к обеду, так как Антонио часто обедал с ученицами в приютской трапезной. Но новость, которую Джован узнал от знакомого музыканта, вернувшегося из Парижа, настолько его взволновала, что, не выдержав, он помчался в Пьета, хотя знал, что Антонио может рассердиться.
— Что же стряслось такого важного? — холодно спросил Антонио отца, прервав репетицию.
Тот рассказал, что в газете «Le Mercure de France» появилось сообщение о том, что король Франции на одном из вечерних концертов во дворце попросил исполнить ему «Весну», сочинённую неким венецианцем по имени Вивальди. Он однажды уже слушал её и пожелал, чтобы музыканты сыграли по памяти. Опытный маэстро Гильо сумел собраться и исполнить неожиданную просьбу монарха.
Но это ещё не всё, оказывается, знаменитый французский скрипач Жак Обер заявил о своём желании включить в сборник «Лучших концертных сюит и симфоний» музыку Корелли и Вивальди «за их фацию, чистоту и завидную простоту стиля в истинно французском духе». Последнюю фразу для Джован Баттисты перевёл из той же газеты знакомый коллега, знающий французский. Выслушав отца, Антонио никак не отреагировал на сообщение и довольно сухо с ним распрощался, продолжив прерванную репетицию.
На закате он отправился на гондоле к театру Сан-Мозе’ и, не найдя там Анну, пошёл к ней домой. На тройной стук молоточка дверь открыла сестра Паолина, а Анна за клавесином репетировала арию из оперы Адольфа Хассе, поставленную в театре Гримани Сан-Самуэле. Закончив пение, девушка встала и, обняв Антонио, принялась, как всегда, мило щебетать. Оказывается, пока он был в Вене, ей удалось спеть в одной из опер Галуппи, сорвав аплодисменты всего зала.
— А как прошла опера Хассе? — спросил Вивальди.
— Мне столько же хлопали, — ответила она, — как и его жене, сопрано Фаустине Бордони.
Немного подумав, Анна добавила:
— Ей повезло выйти замуж за Хассе. А я вот не могу женить на себе Вивальди! — и залилась своим серебристым смехом.
Он смутился от её слов и перевёл разговор на другую тему, поскольку сам не мог толком разобраться в своих чувствах. Что это — протекция наставника, болеющего сердцем за ученицу, или отеческая привязанность к бедной беззащитной девушке? А может быть… Нет, не стоит сейчас бередить душу и думать об этом. Пока ему хотелось бы пригласить её отправиться с ним в Павию, где в театре Омодео готовится постановка оперы «Фарначе», и она могла бы, как и четыре года назад в Венеции, вновь блеснуть в партии Тамиры.
— Поеду на неделю в Павию, — объявил он домашним. — Возьму с собой Жиро и её сестру Паолину.