Ещё вчера, погладив сестру по животу, Антонио заверил её, что на полнолуние у неё должен родиться мальчик.
На следующее утро с кипой нот под мышкой он отправился на гондоле в театр Сан-Мозе, который заказал ему оперу. Это означало, что Венеция наконец признала его как оперного композитора. Сам театр был небольшой и пользовался широкой известностью у простого люда, обычно приходившего на представление целыми семьями. Премьера оперы назначена на 16 февраля — начало карнавала. На сей раз Вивальди отказался от услуг Браччоли и выбрал либретто под названием «Обман, торжествующий в любви» венецианца Антонио Марки. Правда, либреттист он был с ленцой. На набережной Скьявони ему принадлежали причалы с гондолами, а это приносило куда больший доход, нежели литературный труд. В основу либретто легла история о соперничестве между Артабаном, вождём населявших Северную Персию диких племён, и армянским царём Тиграном, у которого соперник умыкнул невесту красавицу Дориклею. На роль Артабана Вивальди ангажировал молодого венецианского певца Денцио, которого не раз слышал на домашних концертах во дворце Веньер. Он решил как импресарио делать ставку на молодёжь, которой можно было платить меньше, чем известным актёрам. По расчётам Вивальди, успеху оперы могут способствовать три важных обстоятельства: прежде всего сочинённая им музыка; во-вторых, либретто, написанное хорошо известным среди гондольеров автором. Наконец, участие блестящего солиста Денцио, услышать которого в театр непременно придут многочисленные родственники и друзья певца, чей голос неизменно приводит в восхищение его поклонников.
Вивальди оказался прав. На премьере тенору Денцио пришлось на бис исполнять все свои арии, что затянуло спектакль на целый час. Но публика не спешила расходиться, она привыкла к неожиданным музыкальным паузам, и для неё было удовольствием в зимний вечер провести в хорошей компании любителей оперы лишний часок в тепле.
Слава Вивальди росла, и от либреттистов не было отбоя. Они лезли из кожи вон, чтобы понравиться ему, украшая титульные листы своих либретто такими или подобными им надписями: «Музыка известного композитора и прославленного скрипача дона Антонио Вивальди». Если же шумный успех в Сан-Мозе принёс ему истинное удовлетворение и позволил немного заработать, то с Пьета были связаны одни расстройства. Там его вновь ждал неприятный сюрприз. Попечительский совет в который раз пересмотрел своё решение, видя как pute неплохо справляются в отсутствие наставника, и лишил рыжего священника должности главного капельмейстера. Узнав об этом, Вивальди был вне себя от негодования, обвиняя восседающих в совете попечителей в элементарном непонимании роли руководителя хора, безалаберности и отсутствии вкуса и слуха.
— Они радеют лишь о деньгах! — возмущался он. — Для них хор и оркестр — это лишняя забота и головная боль.
Когда через пару месяцев те же попечители Пьета увидели, как зрители стали обходить стороной воскресные концерты, им пришлось вновь обратиться за помощью к рыжему священнику. Уже 24 мая было принято единогласное решение о его возвращении. Подавив в себе обиду и вспомнив о любимых ученицах, брошенных теперь на произвол судьбы, Вивальди согласился вернуться, даже не потребовав прибавки к жалованью. За ним осталась та же обязанность — преподавать и сочинять духовную музыку. Его ученицам надлежало не только в совершенстве овладевать инструментом и справляться с техническими трудностями, но и понимать стиль и верно передавать дух исполняемого произведения.
Снова оказавшись в знакомой среде, где послушные ученицы смотрели на него с обожанием, дон Антонио с удовольствием возобновил с ними уроки вокального мастерства и композиции. Ему с ними было удивительно хорошо и тепло. Для них он был не просто известным композитором, чьи партитуры издают голландские типографы, а прежде всего милым и чудаковатым наставником, который по-детски заражался весёлым настроением своих смешливых учениц и вопреки правилам композиции сочинял мелодии, подчиняясь лишь неуёмной фантазии. Девушки брались за их исполнение с энтузиазмом, и поначалу создавалась невообразимая какофония, когда фагот, надрываясь, вторил флейте, а скрипка или мандолина спорили с флейтой-осьмушкой.
— Моё имя Иоганн Георг Пизендель. Я прибыл из Дрездена — так представился однажды утром в консерватории Пьета дону Антонио молодой человек с длинной клинообразной бородкой и вьющимися волосами.
Он был элегантно одет и держал в руке тёмный бархатный футляр, в котором, по всей видимости, была скрипка. Этот ранний визит нисколько не удивил Вивальди. По городу уже разнеслась весть о прибытии Фридриха Августа Саксонского, будущего курфюрста. В составе его свиты был известный скрипач Пизендель, которому поручено стать за дирижёрский пульт во время большого концерта Дрезденской придворной капеллы. Немец появился в Пьета засвидетельствовать своё почтение и пригласить коллегу на концерт, который должен состояться во дворце монсеньора Тревизана.
Но не только с этим Пизендель пришёл в то утро. Он лелеял надежду, что дон Антонио, несмотря на всю свою занятость, согласится дать ему несколько уроков исполнительского мастерства и композиции. Ради этого он готов задержаться в Венеции до Рождества и даже вновь вернуться сюда, если бы маэстро соблаговолил выделить для него время. Робко изложив свою просьбу, гость никак не ожидал, что искусный музыкант не только с готовностью согласится, но и сочтёт для себя за честь дать уроки скрипки столь знаменитому коллеге.
Слушая немца, Вивальди немало дивился тому, с какой быстротой его имя обрело широкую известность за рубежом. Многие иностранцы, оказавшись в лагунном городе и побывав на концертах в Пьета, возвращались домой под сильным впечатлением от музыки и виртуозной игры рыжего священника. И хотя его сольные выступления в финале кое-кто считал просто выпендрёжем, на самом деле это была действенная форма саморекламы. Кроме того, Вивальди решил издавать свои произведения в Амстердаме. Издатель Роже был опытным человеком, сумевшим поставить дело на крепкую коммерческую основу.
Многие иностранные музыканты и композиторы, оказываясь в Венеции, частенько обращались к рыжему священнику с просьбой не просто получить ноты его произведений, но и разъяснения и указания, как следует исполнять самые трудные пассажи. Вивальди никому не отказывал.
Пизендель ещё мальчиком попал в придворную капеллу городка Ансбах, где его учителем был великолепный веронский скрипач маэстро Торелли, представитель болонской скрипичной школы. Между наставником и учеником сразу установились не только дружеские отношения, но и сложился славный скрипичный дуэт. На прощание Вивальди вручил гостю пару своих концертов. На одной из партитур было написано крупными буквами над басовыми цифрами — «для болванов».
Поблагодарив за щедрый дар и прочитав надпись, Пизендель от неожиданности покраснел. Заметив его недоумение, автор поспешил успокоить коллегу, пояснив, что эти слова никак его не касаются и обращены к неучам-дилетантам, которые вечно канючат, требуя, чтобы басы были обязательно снабжены цифровыми указаниями, оцифрованы. Так называемый «цифрованный бас» или basso continue являлся неотъемлемой технической и композиционной характеристикой всего периода итальянского барокко. Вивальди в основном был озабочен двухголосым звучанием, а именно: певучестью высоких и низких тонов, причём последние у него выполняли роль гармонической поддержки. Таким образом, басы всегда являлись «цифрованными» даже без цифрового обозначения. Нередко ему приходилось самому садиться за клавесин, чтобы обеспечивать гармоничность звучания, или поручать это наиболее способной из своих учениц — органистке Лючане.
Уделив немцу внимание и дав ему соответствующие разъяснения, он заторопился, ибо все его мысли были заняты предстоящей постановкой новой оперы в Сант’Анджело на либретто Доменико Лалли. У причала набережной Скьявони его ждал, как обычно, весельчак и болтун Меми, ставший как бы его личным гондольером. Вивальди предложил немцу довезти его до Сан-Марко, а сам поплыл дальше к Сант’Анджело. Там его встретил отец с озабоченным лицом. Он сообщил пренеприятное известие о том, что с открытием сезона придётся пока повременить.
Оказывается, из правительственной канцелярии пришёл решительный отказ. Цензура не дала разрешение на постановку новой оперы «Арсида, правительница Понтийского царства» без каких-либо объяснений причин и мотивов отказа.
— Может быть, не понравилось содержание, — заметил Джован Баттиста, вручив сыну злополучный конверт с отказом, — или мы что-то проглядели?
Решено было вновь отослать либретто на апробацию. На этот раз на титульном листе было начертано: «Музыка прославленного скрипача-виртуоза дона Антонио Вивальди». Он решил, что куда больший вес ему придаёт его скрипка, чем преподавание музыки в консерватории Пьета. В конце концов из Дворца дожей пришло ожидаемое разрешение на постановку оперы.
— А что означает эта виньетка на первой странице? — спросил Джован Баттиста сына.
— Разве вы не помните? — удивился тот. — На прежней партитуре «Оттона в деревне» была та же виньетка Д.А.В. из трёх букв. Это же моя анаграмма.
Премьера «Аренды, правительницы Понта» прошла удачно, и дела в Сант’Анджело пошли на поправку. Нанятые певцы, двойняшки Пио и Мария Фаббри, успешно справились со многими смелыми новшествами и трудными пассажами в партитуре. И только сопрано Дотти, племянница убитого рифмоплёта, вызвала неодобрение у части публики. Как всегда, на высоте оказался художник Бернардо Каналь, чьи декорации вызывали восторг публики.
Наступил 1716 год, и почти ежедневно стали поступать тревожные вести из далёкого Эгейского моря. Из доков Арсенала уже отплыли многие военные суда, чтобы противостоять турецкой армаде, которая, как считалось, несколько превосходила флот Венецианской республики. В «Гадзеттино» появились сообщения, что в результате вражеского наступления были захвачены острова Эгина, Тине и пала крепость порта Патрас. Неприятель захватывал один за другим города на Пелопоннесе, завоёванные лет двадцать назад венецианцами. Уже в июле армия и флот оттоманских турок под руководством паши Джанум Ходжи капудана начали осаду Корфу, где находился малочисленный гарнизон под командованием военачальника Антонио Лоредана. Но к нему на выручку поспешали отборные венецианские отряды, направленные фельдмаршалом Матиасом фон Шулембергом, которому недавно было доверено руководство сухопутными войсками Венеции. Потеря Корфу означала бы утрату контроля над входом в Адриатику — в сердце Венеции. Это была серьёзная угроза престижу светлейшей правительницы Адриатики. Но такая угроза скорее всего беспокоила правительство республики, нежели беззаботных венецианцев, веривших в силу и непобедимость своего славного флота, который никогда не допустит, чтобы турки оказались в лагуне. Несмотря на сгустившиеся над головой тучи, они продолжали часами просиживать в кафе и тавернах, обсуждая последние новости с театра военных действий, бесцельно прогуливаться по Сан-Марко, или, как тогда говорилось, «мостить площадь». По вечерам заполнялись залы Ридотто с его столами для игры в карты и лото. К счастью, военная обстановка изменилась к лучшему, и после отчаянной обороны, длившейся сорок два дня, крепость Корфу выдержала и турки были отброшены. Их военной мощи был нанесён серьёзный урон благодаря своевременной помощи со стороны принца Евгения Савойского. Радость правительства республики была безмерна, и сенат принял решение отпраздновать блистательную победу на Корфу не только пышным приёмом во Дворце дожей, но и проведением народных празднеств и гуляний по всему городу. По такому случаю в приюте Мендиканти была исполнена торжественная оратория «Гибель Люцифера», сочинённая Феличе Тревизаном.
Не желая остаться в стороне, руководство Пьета даёт поручение кавалеру Якопо Кассетти написать либретто для оратории во славу победы Венеции над врагом. Либреттист Кассетти был хорошо знаком с Вивальди и помнил об успехе его «Моисея» несколько лет назад. Он снова решил взять за основу библейский сюжет о подвиге Юдифи, спасшей родной иудейский город Ветилуй, осаждённый превосходящими силами ассирийцев, ведомых грозным военачальником Олоферном. Когда у защитников города почти иссякли запасы воды и продовольствия, благочестивая Юдифь, нарядившись в лучшие одежды и дорогие украшения, смело отправляется со своей служанкой во вражеский стан. Потрясённый красотой девы Олоферн остаётся с ней наедине в шатре и, опьянев, засыпает. Юдифь его же мечом отрубает сонному воину голову и возвращается с жутким трофеем к своим ликующим землякам. Тем самым она спасает их от неминуемой гибели.
В этой аллегории под Юдифью подразумевалась вся Венеция, а Олоферн олицетворял собой турецкого султана. Либретто получило название «Героическая оратория о триумфе Юдифи, одолевшей варвара Олоферна». Было начало августа, и готовое либретто следовало представить на одобрение цензоров. Если цензоры в сутанах тут же дали свое одобрение, узрев в подвиге Юдифи чудодейственное проявление высших сил, светская цензура наложила вето, считая, что в делах политических и военных Провидению не следует уделять первостепенное значение. Однако автор в своей объяснительной записке сумел убедить цензоров. Наконец-то либретто было одобрено и Вивальди дано поручение положить его на музыку.
Вместо оркестровой увертюры автор решил начать с хора ассирийских воинов сразу после призывных звуков трубы. В разговоре с отцом он пояснил, что ему в оркестре, кроме трубы, понадобятся гобои, флейты, кларнеты, мандолина и теорба[26]. Мандолина не была привычным инструментом для Венеции. Но в Пьета была одна ученица, которая прекрасно освоила игру на ней, и Вивальди решил воспользоваться этим. Он поручил мандолине солирующую партию, сопровождающую арию Юдифи, в которой героиня поёт о «быстротечности жизни и беге лет», а две флейты одновременно подхватывают мелодию, создавая убаюкивающую атмосферу ночного покоя для засыпающего Олоферна. Оркестр Пьета был расширен за счёт введения новых инструментов, но это не сказалось на силе звука.
— Всё как на палитре художника, — пояснял маэстро на репетиции. — Красок множество, но используются они бережно, постепенным наложением одной на другую по мере того, как сменяется сцена и появляются новые персонажи.
В результате получилось удивительное по богатству музыкальной палитры произведение, лишённое приёмов, бьющих на эффект, с преобладанием нежных оттенков и полутонов, придающих общему звучанию элегический характер.
Учитывая важность предстоящего концерта, попечители Пьета дали рыжему священнику полную свободу действий, не урезая его ни в чём — ни в средствах, ни в количестве репетиций. Для Вивальди в этот напряжённый ответственный момент была важна дисциплина и соблюдение всех его указаний и требований, предъявляемых оркестру, хору и солисткам, которым, как и в оратории «Моисей», приходилось исполнять женские и мужские партии.
Небольшая церковь Пьета в день премьеры была переполнена, яблоку негде было упасть. Перед входом набережная была запружена народом, надеявшимся через растворённые двери услышать отзвуки происходящего в храме. В первом ряду кресел среди почётных гостей находился герой победоносного сражения под Корфу граф Шулемберг. Как истинный австриец, он был ценителем музыки и посещал ранее концерты в Пьета. Собравшиеся предвкушали услышать нечто победно бравурное, торжественно триумфальное, а услышали сдержанные звуки вступления, далёкий трубный клич и трепетную арию Юдифи. В отблеске лунного света, проникшего в зал через высокие окна и распахнутую дверь, звучание оркестра обрело дополнительную чарующую окраску. Несмотря на запрет, после последних аккордов раздались восторженные возгласы и бурные аплодисменты.
Раскланиваясь перед ликующим залом, автор воздержался от ставшего привычным сольного выступления со скрипкой. Вероятно, из-за усталости или пережитого волнения за дирижёрским пультом, а возможно, ему не хотелось своей виртуозной игрой нарушать атмосферу тихого очарования, порождённого музыкой, когда слушатели, затаив дыхание, все как один, подчинились власти льющихся звуков.
На набережной стояла толпа, окутанная опустившимся туманом. Люди молча провожали взглядом счастливцев, которым удалось побывать на концерте. На ветру подрагивало пламя факелов в руках codega, поджидающих возможных клиентов, чтобы проводить их до дома или до гостиницы; из темноты раздавались гортанные голоса гондольеров, приглашающих пассажиров. Зрелище было фантастическое. Здесь же оказались Камилла и все Вивальди, которые чувствовали свою сопричастность к происходящему и жадно ловили каждое слово зрителей, делящихся впечатлениями. Камилла не удержалась и с гордостью повторяла выходящим с концерта:
— Маэстро — мой сынок. Это он сочинил такое чудо…
Тем временем в Венеции вновь объявился немец Пизендель, который хорошо освоился в музыкальном мире лагунного города. Он познакомился с Альбинони и водил дружбу с двумя известными скрипачами Верачини и Тартини. Но главным для него были уроки, которые он брал у Вивальди, жадно впитывая в себя всё то новое, что мог почерпнуть из его фантастического царства звуков. Поэтому его интересовали уроки не только скрипки, но и композиции. Вивальди со временем стал для него наставником и большим другом. Немец неотступно следовал за музыкантом, сопровождая его на гондоле то в Сант’Анджело, то в Пьета, где во время перерывов можно было спокойно побеседовать в ближайшей мальвазии. Однажды он встретил на Сан-Марко друга и наставника, который нервно ходил по площади, семеня ногами, в отличие от гуляющих вокруг вальяжных кавалеров с их томными дамами в роскошных одеяниях и немыслимых париках. Увидев ученика, Вивальди приказал ему следовать за ним, промолвив на ходу:
— Ради бога не оборачивайтесь! За нами следят два подозрительных субъекта.
Они поспешили к причалу, где их ждал гондольер Меми. Вивальди не ошибся. За ними действительно велась слежка. Оставшись на берегу, оба соглядатая проводили взглядом их отплытие. В те тревожные дни Венеция была напичкана агентами секретных служб. Не чувствуя себя в безопасности, правительство республики хотело знать всё обо всех. Среди торговцев, ремесленников и прочего мелкого люда было немало платных осведомителей, сообщавших о встречах и передвижениях представителей аристократии, состоятельных горожан, но прежде всего об иностранных послах. Отчёты платных агентов или, как их называли, riferte могли содержать самую невинную информацию о том, кто с кем часто встречается, кем и что куплено у ювелира или о внезапном отъезде лица, находящегося под наблюдением. Вызывали интерес, например, сведения о дружбе некоего патриция с кем-то из иностранцев, а также отчёты о сомнительных вечеринках артистической богемы. Некоторые такие подробности могли обернуться серьёзными обвинениями и даже арестом.
На следующий день после неприятного инцидента Вивальди от знакомого чиновника из сыскной канцелярии узнал, что те «два субъекта» действительно следили за Пизенделем. Оказалось, немец как две капли воды похож на одного человека, подозреваемого в совершении неблаговидных поступков. Этот тип, как и Пизендель, был невысокого роста, с бородкой клинышком, светлыми вьющимися волосами, что и ввело сыщиков в заблуждение.
Между тем встречи Пизенделя с Вивальди продолжались. Дотошный немец изучал и штудировал не только концерты Вивальди, но и сочинения Альбинони и других композиторов. У него накопилась солидная подборка нот, многие из которых получены были им в дар от авторов. Сравнивая их с произведениями Корелли, он убеждался, насколько повысился за последние годы профессиональный уровень скрипичной музыки благодаря таким виртуозам, как Верачини или Джеминияни. Что же касается неистощимой фантазии Вивальди и его потрясающей техники, то тут ему равных не было.
Всё это не могло пройти мимо внимания знатоков и завсегдатаев художественного салона Розальбы Каррьера, где велось много разговоров об искусстве скрипача Верачини, а также о поселившемся недавно в Падуе некоем Тартини. А те, кому довелось услышать его сонату «Дьявольские трели», взахлёб рассказывали о фантастическом полёте смычка над струнами, словно сам Сатана вселился в виртуоза-скрипача.
— И всё же Пизендель предпочёл брать уроки не у Тартини, а у нашего Вивальди, — резонно заметил один из гостей салона.
В последнее время прежние сомнения венецианских знатоков музыки относительно сочинений рыжего священника полностью рассеялись, и Вивальди сумел покорить сердца самых ревностных своих хулителей.
Пизендель любил поочередно обращаться к сочинениям различных авторов, оттачивая своё мастерство. Немецкий музыкант не переставал поражаться, с каким мастерством Вивальди подбирал нужные инструменты для сопровождения сольного или хорового пения, чтобы полнее выразить настроение и дух исполняемого произведения. Например, в одной из ораторий он первым среди композиторов этого жанра ввёл солирующую партию viola d 'amore, чьё звучание поражало слушателей.
В театре Сант’Анджело во всю шли репетиции оперы «Коронация Дария», написанной Вивальди на старое либретто Морселли. На вопрос, почему его выбор пал на это либретто, он как заправский импресарио отвечал:
— Причина проста — Морселли умер, за его либретто не нужно ничего платить, а для театра это немаловажно.
Правда, и сам сюжет представлял интерес, являя собой переплетение политических и любовных интриг, которые сказались на личных судьбах героев. В работе над новой оперой Вивальди испытывал некоторое беспокойство и тревожные мысли не покидали его. Дело в том, что предыдущая постановка в театре Сант’Анджело оперы Фортунато Келлери «Целомудренная Пенелопа» обернулась крупным скандалом. Хотя все билеты были проданы, певцы отказались выйти на сцену из-за невыплаты оговоренного гонорара и премьера не состоялась. Всех подвёл один прохвост, посуливший золотые горы и сбежавший за день до премьеры с кассовой выручкой. Особенно негодовала болонская примадонна Роза Маньятти, метавшая громы и молнии. Однако вскоре она сменила гнев на милость и дала своё согласие маэстро выступить в его новой опере. Её примеру последовали тенор Дзанон, сопрано Дотти и другие певцы. Этот безобразный случай насторожил Вивальди, и с помощью отца он предпринимал невероятные усилия, чтобы подобное не повторилось.
Но разговоры о несостоявшейся премьере и возможном закрытии театра Сант’Анджело не прекращались. Как-то вечером в известном кафе «Триумф Венеции»[27] на Сан-Марко, любимом месте времяпрепровождения за чашкой кофе венецианцев среднего достатка, посетителей позабавил один из его завсегдатаев, синьор весьма приличной наружности, но, видимо, хвативший лишку. Взобравшись на стул, он прочитал вслух сатирические стишки анонимного автора:
Безвестный рифмоплёт вспомнил и о Вивальди, который, несмотря на недавний скандал, разразившийся в театре, ставит свою новую оперу «Коронация Дария»:
Вопреки распускаемым сплетням и разговорам о закрытии театра премьера «Коронации Дария» состоялась. Как отметил один из театральных критиков в «Гадзеттино», переполненный зал на первом и последующих показах оперы после каждой арии разражался дружными аплодисментами.
— Маэстро, в городе говорят, что у вас родился ещё один племянник? — спросил как-то гондольер Меми, работая веслом, пока Вивальди, едучи в театр, провожал взглядом проплывающие дворцы и набережные, удобно сидя на мягком сиденье в felze (так называются лёгкие деревянные кабинки посреди гондолы). Когда-то для защиты пассажиров от солнца сверху укладывался слой папоротника, давший имя самой кабинке. Позже папоротник был заменён чёрной парусиной под цвет гондолы, надёжно защищающей пассажиров от дождя и лучей солнца.
Года два спустя после появления первенца Пьерино, опять в сентябре, сестра Чечилия разродилась Даниэле. Хотя он не был рыжеволосым, как старший братик, обмывая новорождённого в тазу с тёплой водой, помогавшие роженице кумушки объявили: «Вылитый дядя». Роды и на этот раз, к счастью, прошли без осложнений.