«Плейбой». Что вы можете сказать относительно высказываемого мнения, что Джон Леннон находится под сильным влиянием Йоко?
Леннон. Если вы считаете, что меня водят, как пса на поводке, только потому, что я с ней вместе что-то делаю, тогда идите-ка вы на… Потому что… вашу мать, ребята, вы же ни хрена не понимаете! Я ведь живу не для вас. Я живу для себя, для нее, для нашего малыша… Если вам это неясно, значит, вы ни хрена не понимаете… Если уж вам хочется, тащитесь от Мика Джеггера, а меня оставьте в покое, ладно? Идите и милуйтесь со своими «Роллинг уингз».
Интервьюер решил утихомирить Джона, сменив тему.
«Плейбой». А как вы…
Леннон. Постойте. Давайте уж закончим, раз начали. Я не хочу это так оставить. Никто никогда мне не говорил, что я нахожусь под влиянием Пола. Почему никого не интересовало, что это там происходит между Джоном и Полом? Все вот восхваляют «Роллинг стоунз» - что те уже сто двадцать лет вместе. Ура! Представляете, Чарли и Билл все еще не развелись! А в 80-е начнут спрашивать: «Слушайте, а чего это они все еще вместе? Они что, сами по себе не могут?» И будут показывать фотографии худющего мужика с напомаженными губами, который все крутит задницей, и четырех мужиков с подведенными тушью глазами, которые пытаются выглядеть крутыми… Да это они скоро станут посмешищем - они, а не семейная пара, которая поет, живет, что-то создает вместе
Джон не следил за музыкальными новинками, появлявшимися в годы его домашнего затворничества. Пожелай он послушать музыку содержательную, ему следовало бы следить за реггей - музыкой, родившейся в трущобах Ямайки, чьи неторопливые и иногда невнятные стихи и ритмы символизировали возможность социального взрыва. Но сам он это прекрасно понимал. «В последние десять лет если мне не хватало чего-то английского, так это реггей», - признавался он в 1980 году. Ему бы надо было послушать в 1975 году «Изящное пугало» Боба Марли - злые лиричные песни об угнетенных и непокорных. Ему бы стоило в 1977 году познакомиться с песней «Равные права» Питера Тоша, которая, казалось, была обращена непосредственно к автору песни «Дайте миру шанс»: «Все кричат о мире, но никто не кричит о справедливости». Не мешало бы ему узнать и панк-рок - «Боже, храни королеву» «Секс пистолз» и вещи «Клэш» 1977 года. В этой музыке нашел мощный выход гнев рабочей молодежи против господства монополий над популярной музыкой. Панк-рок предлагал, по словам критика Саймона Фритца, «новое звучание, новые формы, новые тексты». Джон ощущал свою близость к британским панкам. В 1980 году он смотрел несколько панк-рок-концертов по видео: «Я подумал: черт побери, да ведь и мы себя так же вели в «Кэверн», пока Брайен не запретил нам рыгать, храпеть и сквернословить на сцене… Да, это здорово. Мне нравится!» Он вспомнил о том, как он с Йоко и с «Пластик Оно бэнд» выступал в лондонском театре «Лицеум» в 1969 году: «Это было очень крутое выступление - из зала даже уходили. Но те, кто остался, получили свой кайф - это точно! Там у сцены собралось человек двести - все ребятишки лет по тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Знаете, я даже слышу какие-то отзвуки наших ранних вещей в панк-роке и в новой волне. И мне это приятно. Интересно, не было ли кого-то из этих ребят тогда у нас на концерте?»
Ему стоило бы послушать и «Мрак у городской черты» Брюса Спрингстина в 1978 году. Спрингстину удалось то, чего не смог сделать Джон: его музыка уходила корнями в рабочую среду, откуда тот был родом. Как в 1982 году говорил сам Спрингстин, «когда я был еще мальчишкой, мне не терпелось сбежать из той дыры, где я жил. Но теперь, когда я могу поехать куда захочу, меня все тянет туда, обратно». У Джона было прямо противоположное стремление: чтобы обрести себя, он должен был оторваться от своих корней. Спрингстин черпал материал из собственного жизненного опыта и превратился в подлинного «героя рабочего класса». Он пел о повседневной реальной жизни рабочих - об их страданиях и поражениях. Он делал это без цинизма, со страстью, искренне - и с любовью к рок-н-роллу. Джон в 1980 году слышал его «Голодное сердце»: «По-моему, это потрясающая пластинка. Для моего уха она звучит так же современно, как и моя «Начиная все заново».
Если бы Джона интересовала биография «Роллинг стоунз», он смог бы сделать вывод, что Мику Джеггеру уже давно нечего сказать, хотя в 1978 году «Стоунз» удалось-таки вернуть к жизни свои изрядно обветшавшие ритмы и темы в «Каких-то девчонках».
В августе 1977 года умер Элвис - растолстевший, несчастный, одурманенный наркотиками. Джон не забыл, что и он когда-то шел по той же дорожке. «Королей всегда убивают их придворные, - сказал он тогда. - Королей закармливают, пичкают наркотой, травят лестью, любым способом пытаясь покрепче привязать к трону. Многие, находясь в таком состоянии, так и не приходят в сознание». Но он сумел избежать такого удела. «Йоко так много сделала для меня. Она меня спасла. Она показала мне, что это такое - быть Элвисом Битлом и каково это быть окруженным сатрапами и лицемерами, которые только и мечтают, чтобы сохранить все как есть - навсегда».
Джон понимал, насколько его восхождение к славе, которое он совершил вместе с «Битлз», походило на взлет Элвиса, совершенный им за шесть лет до «Битлз». И тот и другой были парнями из простых семей, и тот и другой завоевали мир мощью своей творческой и эмоциональной энергии и музыки. Оба покупали себе роскошные автомобили, фешенебельные имения. Но если Джон мужал и изменялся, то Элвис деградировал как личность и как художник. Джон был непокорен, неудовлетворен и полон амбиций, а Элвис, казалось, вполне довольствовался своей жизнью. Джон мечтал стать больше, чем «битл», он хотел быть художником, писателем, хотел участвовать в общественном движении своего времени, потом он захотел остаться просто любящим отцом и мужем. Джон превозмог звездную болезнь, а Элвис - нет.
В незабываемой статье Грейла Маркуса об Элвисе подчеркивается, что «культура, из недр которой он вышел, представляла собой такой запутанный клубок разнонаправленных импульсов, что она сумела затормозить его эволюцию и погубить, с такой же легкостью, с какой его породила». По сравнению с культурным и психологическим климатом Тупело и Мемфиса, где формировался Элвис, культура английского пролетариата давала молодежи куда больше. Вообще британский рабочий класс пропорционально занимает куда более заметное место в обществе, чем их американские братья, и английский пролетариат куда лучше организован. И как следствие, культура рабочих Англии более цельна и богата. Американские рабочие разъединены по расовому, региональному и этническому признаку. В Англии низы среднего класса тяготеют к пролетарской культуре - как Джон в юности, а в Соединенных Штатах вектор направлен в противоположную сторону: рабочий класс тяготеет к культуре среднего класса. Леннон был выходцем из английской пролетарской семьи, а Элвис - дитя отнюдь не «американского рабочего класса». Он вышел из среды белых рабочих Юга. С точки зрения господствующей культуры Америки культура, породившая Элвиса, примитивна и безгласна. И Элвис так и остался деревенским парнем, недалеким обывателем, выбившимся в люди из самых низов.
Трагедия Элвиса заключалась в том, что ему пришлось играть написанную для него роль. Он снимался в дешевых фильмах и пел сентиментальные баллады, став олицетворением разбогатевшего провинциала. Он никогда публично ничем не возмущался, не протестовал, оставаясь тихоней, уважавшим власть. Но, приходя домой, он накачивался до одури наркотиками, которые в один ужасный день погубили его.
В 1980 году Джон с Шоном отправились на Бермудские острова. За пять лет Джон не написал ни единой песни, а оказавшись на Бермудах, он зашел как-то в диско-бар и услышал «Рок-омара» группы «Б-52». Песня походила на сочинения Йоко десятилетней давности. Джон был поражен. «Возьми-ка гитару и позвони маме», - сказал он своему спутнику.
Песни вдруг стали сочиняться одна за другой, по его словам, «как понос». Вечерами он звонил домой Йоко и пел ей по телефону новые вещи. А она сочиняла ему свои. Недели через две оказались написанными двадцать две песни.
На альбоме «Двойная фантазия» Джон вновь вернулся к рискованным экспериментам, которые всегда отличали его лучшую музыку. В замечательной песне «Глядя на колеса проезжающих автомобилей» он поет о том, что отказывается от роли «крутого» рок-кумира. Это своего рода манифест, где Джон нарушает многие табу традиционной культуры, отвергая стереотипные представления о социальной роли мужчины в современном обществе - агрессивность, амбициозность, стремление к успеху и господству. «Говорят, я с ума сошел - если делаю то, что делаю», - поет Джон, рассказывая, как он отказался от карьеры суперзвезды и превратился в образцового отца семейства. Эти слова напоминают строчку из «Вообрази себе»: «Вы можете сказать, что я мечтатель». И дальше: «Когда я говорю, что у меня все путем, на меня смотрят с удивлением: «Ну конечно же, ты несчастлив - ведь ты больше не играешь в свои игры…»
В песне «Глядя на колеса проезжающих автомобилей» Джон заявил, что он просто порвал с классической традицией мужского рок-н-ролла, традицией, которую продолжали ad nauseam [До тошноты (лат.)] сотни «крутых» рокеров. То, о чем Джон сказал десять лет назад, приобрело в «Двойной фантазии» новый смысл: он больше не верит в Элвиса. «Глядя на колеса…» показала, насколько глубокой была приверженность Джона феминизму и насколько решительно он отверг идеал «крутого мужика». Эта песня явилась более радикальной по своему пафосу, чем «Женщина - это черномазый в этом мире», потому что в ней отразилась эволюция его личности.
Альбому «Двойная фантазия» можно было бы дать подзаголовок «Я понял: часть вторая». Во многих песнях Джон поет с нежностью и благодарностью о Йоко и о своей любви к «красивому мальчику» Шону. Во всех этих песнях Джон демонстративно отказывается от стандартной тематики мужской рок-музыки. Но это уже едва ли могло кого-то удивить - ведь Джон нарушил многие табу еще десять лет назад, выпустив альбом «Пластик Оно бэнд». Тогда многие критики по достоинству оценили достижения Джона. Теперь же на новую пластинку рецензенты откликнулись кто с недоумением, кто с ужасом, а кто и с возмущением: этот нежный муж и отец опроверг все их ожидания. Они еще могли понять крики боли и отчаяния по поводу утраты матери, но теперь они не были в состоянии переварить песни, исполненные благодарности к жене.
Когда «Фор топc» исполняли «Не могу жить без тебя», критики что-то не писали, что в этой песне выражен страх мужчины перед угрозой расторжения брака. Когда Джеймс и Бобби Пюрифай исполняли «Я твоя марионетка», никто не заикнулся, что в подобных чувствах лучше бы исповедаться психоаналитику. Но когда Джон спел «Женщина, понимаешь ли, в душе мужчины таится маленький мальчик», критики подняли крик по поводу «инфантилизации» рока и устроили форменную обструкцию этому белому. С их точки зрения, мужчина, который отказывается ежеминутно кичиться своей силой и мужеством, мужчина, которому ведомо ощущение неуверенности в себе и которому требуется поддержка женщины, выказывает слабость и беспомощность. Но именно этому глубоко укорененному в общественном подсознании предрассудку Джон бросает вызов в «Двойной фантазии». И именно потому, что брошенный им вызов не был ни агрессивным, ни догматичным, критики затруднились дать ему адекватную оценку.
Те, кто утверждал, будто этот альбом является примером «инфантилизации» рока, оказались глухи к богатому разнообразию эмоций Леннона. «Виллидж войс» писал, что альбом воспевает любовь настолько всемогущую, что «в ней нет места ни страданиям, ни конфликтам». Для уда Саймона Фритца новые песни Леннона звучали как воплощение «покоя и счастья». Эндрю Копкинд почувствовал лишь «безмерную сентиментальность». Стивен Холден назвал пластинку «поп-сказкой об абсолютно гармоничном гетеросексуальном союзе». Но ведь в этом альбоме Йоко обращается к Джону со словами: «Почему от тебя веет таким холодом?» Джон отвечает ей в одной из лучших песен: «Так, говоришь, тебе мало? А что же ты тогда скажешь о всех наших ссорах, ссорах, ссорах?» В другой песне Йоко поет: «Я ухожу - все это становится уже совсем фальшивым». Неужели это можно назвать картиной безмятежного семейного счастья?
Даже если остановиться только на песнях Джона, можно задаться вопросом: точно ли в них изображен «малыш» Джон и «мама» Йоко? В «Красивом мальчике» он, например, только любящий отец, обращающийся к сыну. В «Глядя на колеса…» он - бывший рок-певец, отринувший мир «крутых» рокеров… В «Начиная все заново» он - проситель, мечтающий забыть обо всем на свете и отдаться любви. В песне «Я теряю тебя» его обуревают злость и отчаяние из-за их «ссор, ссор, ссор». Остается «Женщина», где он говорит: «Вряд ли я смогу выразить свои растрепанные чувства…» Спросите у любой матери - давно ли она слышала от своего ребенка подобные признания?
Во многом, впрочем, тематика последних песен Джона не стала новой в поп-музыке. Смоуки Робинсон пел песни, где извинялся за свои «растрепанные чувства». Стиви Уандер пел «Разве она не мила» - о своей новорожденной дочери. Джон и сам когда-то в «Вечере трудного дня» говорил: «Когда я прихожу домой, жизнь кажется просто прекрасной», предвосхищая собственные настроения, когда через двенадцать лет он станет «домохозяином».
Лучшая песня альбома - «Я теряю тебя», так считал и сам Джон. Он хотел выпустить ее на «сорокапятке», но боялся потерпеть неудачу в то самое время, когда пытался вернуться в рок, готовя совместный с Йоко альбом. Эта песня, которую он исполняет спокойным, чуть приглушенным голосом, - один из лучших вокальных номеров Джона: «Я знаю, я тебя обидел, но, черт возьми, сколько уж времени прошло с тех пор… Не хочу больше об этом слышать!» Он злится и знает, что она тоже злится, и в конце концов страх пересиливает гнев, и снова и снова звучит рефрен: «Я теряю тебя».
В «Дорогой Йоко» Джон шутит по поводу боязни развода. Конечно, это несколько нервическая фантазия, но он сумел воплотить ее в очень привязчивой мелодии. Песенка напоминает «О, Йоко!» из альбома «Вообрази себе» десятилетней давности.
Джон настаивал, что «Двойная фантазия» - не гимн частной жизни, а продолжение его давнего замысла связать воедино проблемы личные и политические. В последнем интервью «Роллинг стоун» он доказывал, что существует прямая связь между политическими проблемами, поставленными в его прежних вещах, и проблемами личной жизни, отраженными в «Двойной фантазии». «Не мы первые сказали: «Вообрази себе, что нет разных стран» или «Дайте миру шанс». Мы просто несем этот факел, который передается из рук в руки… Это наша работа». А в одном из радиоинтервью он заявил: «Этот альбом не призывает вообразить, что весь мир стал таким, потому что я уже об этом говорил. А теперь я говорю: давайте посмотрим на нас обоих - мы хотим показать, как мы сами пытаемся вообразить мир без войны, как мы сами живем в таком мире!
Когда я это сочинил, - продолжал Джон, - я представлял себе людей своего поколения, поколения 60-х, которым сейчас за тридцать, около сорока - как мне, у кого есть семья, дети, которые уже через многое прошли в жизни. Я пою для них…»
Итак, Джон по-прежнему ощущал ответственность перед своей аудиторией, что и делало его подлинным лидером. Он по-прежнему оставался верным своим слушателям и стремился воспользоваться своим музыкальным талантом, своей славой, чтобы говорить правду о событиях современной истории. «Двойная фантазия» стала столь же мощным выражением этой приверженности, что и «Дайте миру шанс» двенадцать лет назад.
Ни Мик Джеггер, ни Боб Дилан не сумели сохранить верность своим идеалам, благодаря которым они стали героями 60-х годов. После Алтамонта Джеггер вовсе уклонился от ответственности, предпочтя удел просто выжившего - музыканта, которому хотя бы иногда удавалось сочинять талантливые песни. Что же до Боба Дилана, то после 1964 года он то и дело «предавал» своих поклонников, пытаясь избежать какой-либо ответственности.
В больших интервью 1980 года, которые Джон давал, рекламируя «Двойную фантазию», у него часто спрашивали, как он оценивает собственную общественную активность в 70-е годы. Он отвечал по-разному. Еще в 1970 году в интервью «Леннон вспоминает» он говорил: «Я возлагаю большие надежды на свое творчество, и в то же время меня часто посещает отчаяние при мысли, что все мои сочинения - просто говно». Десять лет спустя он лелеял те же самые надежды и испытывал те же опасения. Журнал «Ньюсуик» опубликовал первое за пять лет интервью с Джоном, где тот признавался, что «все это просто говно». «Этот мой радикализм был фальшивкой… Какого черта я боролся с американским правительством - только из-за того, что Джерри Рубин не всегда получал то, к чему стремился, - приличную чистенькую работу?» (Рубин в то время получил должность в одном из банков на Уолл-стрит, чем вызвал бурный восторг реакционеров.) А Джон словно забыл, ради чего он боролся: не ради Джерри Рубина, а чтобы приблизить конец войны во Вьетнаме, за гражданские права женщин. Джон, наверное, думал: «Я запродался - но вот Джерри запродался еще дороже», однако это было слабое утешение. Что бы там Джон ни воображал, это заявление не делало ему чести, было плохой прелюдией его возвращения в рок.
Но в другом интервью он высказался еще более резко: «Все сегодняшние рок-критики - мои ровесники: им тридцать восемь - сорок лет, и все они только и мечтают, чтобы 60-е вернулись. Может быть, они даже мечтают о новой войне - лишь бы возродилось антивоенное движение, чтобы мы опять отрастили себе длинные патлы и стали всех призывать к миру и любви. Но ведь 60-е нам уже не нужны!»
Когда журнал «Плейбой» попросил его оценить свою песню «Власть - народу!», он ответил, что и она тоже «говно». «Песня по-настоящему не получилась. Я тогда в этих делах мало что смыслил. И написал я ее как в бреду, просто из желания понравиться Тарику Али и его дружкам… Сегодня я бы не стал ее сочинять».
В конце ноября 1980 года Джон и Йоко планировали принять участие в демонстрации в Сан-Франциско. Демонстрацию проводили японские рабочие трех корпораций, расположенных в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, которые осуществляли импорт и продажу японских продуктов питания в Соединенных Штатах. Крупнейшая из трех компаний-импортеров, «Джапан фудс корпорейшн», являлась филиалом японской транснациональной корпорации «Киккоман», известного производителя соевого соуса. Эти корпорации контролировали примерно 90% экспорта японских продуктов питания в США. Рабочие и администрация американских филиалов этих корпораций были в основном японцы. Рабочие отвергли предложение администрации о трехпроцентном росте зарплаты, так как это было значительно ниже темпов роста инфляции и ниже процентной ставки роста зарплаты белых рабочих. Забастовка началась 13 ноября. Забастовщики понимали, что им необходимо добиться своего к декабрю, когда импорт японских товаров достигнет максимального уровня. Руководитель лос-анджелесского отделения профсоюза японских рабочих заявил, что будет просить Джона Леннона и Йоко Оно поддержать забастовщиков. Йоко приходилась ему двоюродной сестрой. Профсоюзный лидер Шинья Оно был известным в Лос-Анджелесе рабочим-активистом. В лос-анджелесском «Маленьком Токио» этого сорокадвухлетнего профсоюзного организатора называли «японо-американским Вуди Гатри». В 60-е годы он был студенческим вожаком в Нью-Йорке, редактировал «Стадиз он зе лефт», первый журнал «новых левых», и потом стал одним из лидеров «уэзерменов» - экстремистской фракции «Студенты за демократическое общество».
По просьбе Шинья Оно Джон и Йоко сделали заявление для печати: «Мы с вами всей душой. Мы сами являемся жертвами преследований и предрассудков, будучи азиатской семьей в Западном мире. Очень печально, что в этой прекрасной стране, где демократия лежит в основе государственности, нам все еще приходится вести борьбу за равные права и равную оплату труда ее граждан. Ваш бойкот оправдан, коль скоро это последнее средство восстановления справедливости и достоинства Конституции во благо всех граждан США и их детей. Мир и любовь вам. Джон Леннон и Йоко Оно. Нью-Йорк, декабрь, 1980». Это было последнее публичное политическое заявление Джона. Джон и Йоко обещали Шинья, что приедут помочь в организации митинга и демонстрации и привезут с собой сына.
Демонстрацию наметили на один из дней после 8 декабря. Джон, Йоко и Шон купили билеты на самолет. «Джон с радостью готовился к этой поездке, - рассказывала потом Йоко, - ведь его сын был наполовину азиат. Он очень хотел пойти с ним на демонстрацию»,
В последний раз Джон и Йоко участвовали в уличной демонстрации в 1973 году в центре Манхэттена - это была демонстрация протеста против минирования гавани Хайфона. И вот он опять собирался выйти на улицу, на этот раз с пятилетним сыном на плечах.
Лос-анджелесские забастовщики хотели, чтобы одновременно с ними выступили и рабочие Сан-Франциско. Они попросили Джона подготовить еще одно заявление, адресованное сан-францисским забастовщикам. Джон и Йоко договорились с одним из руководителей забастовки передать ему это заявление по телефону 8 декабря. Он просидел дома у телефона целый день.
А в это время Джон и Йоко в Нью-Йорке дали очередное интервью-рекламу «Двойной фантазии». Джону задали вопрос о песне «Власть - народу!». Теперь, преисполненный новых надежд, он говорил о том, как на протяжении десятилетия сумел сохранить старые идеалы и приверженность радикализму: «Оглядываясь назад, я думаю, что, если бы мне пришлось сегодня говорить то же самое, я бы сказал, что у народа есть власть. Не власть оружия - у народа достаточно власти, чтобы создать то общество, какое он хочет». Он подтвердил приверженность феминизму: «Сегодня я больше феминист, чем тогда, когда пел «Женщина - что черномазый…». Я был тогда феминист рассудком, а теперь я феминист в душе… Я пытался жить по заповедям, которые проповедовал. По-моему, нам пора отказаться от идеи мужского превосходства. Смотрите, к чему мы пришли за тысячи и тысячи лет! Мы что же, так и будем продолжать дубасить друг друга до смерти? Неужели мне надо обязательно мериться с вами силой мускулов, чтобы между нами установились нормальные отношения? Неужели мне обязательно надо тащить ее в койку только потому, что она - женщина? Неужели нельзя строить наши отношения каким-то иным образом? Не хочу я жить и притворяться, что я Джеймс Дин или Марлон Брандо!»
Это было его последнее интервью. Через шесть часов Джон Леннон был убит…
Судьба связала Марка Дэвида Чэпмена с Джоном Ленноном далеко не случайно. Как музыкант и личность Джон много значил для молодых людей, чье детство, отрочество и юность пришлись на 60-е годы. Чэпмен был одним из них. В здоровом состоянии Чэпмен являлся страстным поклонником Леннона. Но когда он оказался во власти душевной болезни, фигура Леннона. приобрела для него поистине устрашающее значение…
Отношение Чэпмена к Леннону сформировала информационная культура, чье влияние прослеживается во всех сферах жизни нашего общества. За пределами повседневности, ограниченной семейным кругом, работой, общением с друзьями, наша пресса создает как бы вторую реальность: мир знаменитостей и звезд - людей, которые становятся нашими хорошими знакомыми - словно соседи или близкие приятели. Поклонники получают подробные сведения о жизни и увлечениях своих кумиров. В итоге фанатам начинает казаться, что они знают о своих идолах больше, чем о собственных друзьях и соседях.
Это ощущение близости к «звездам» тревожно даже для тех из нас, кто обладает сильной психикой. Для тех же, кто лишен теплоты и близости отношений с реальными людьми, кто утратил связь со своей семьей, со своими друзьями, воображаемая близость к кумирам может стать всепоглощающим заменителем пустой, бессодержательной и даже страшной повседневности.
Эмоциональное воздействие знаменитостей на поклонников проистекает даже не только от сведений об их жизни: идолы популярной культуры становятся олицетворением фантазий и желаний обывателей. Поп-звездам в жизни дано все: красота, талант, энергия, удача. Они отдаются творчеству и страстным любовным увлечениям. Они на короткой ноге со всем миром. Для тех же, кому собственные желания представляются недостижимыми, идолы, персонифицирующие эти желания, могут приобрести колоссальное значение.
Кумиры становятся для поклонников не просто олицетворением желаний - они создают ожидания. Голливудские красотки должны всегда оставаться красивыми, боксер должен всегда побеждать. Когда же ожидания не оправдываются, большинство поклонников испытывают разочарование. Те же, кто утратил связь с реальностью, испытывают в буквальном смысле ужас - кумиры, персонифицирующие их затаенные желания, превращают их в кошмар.
Джон Леннон в роли кумира не знал себе равных. Он не предлагал своим поклонникам стандартный вариант биографии и любовных похождений рок-звезды. Напротив, он открывал им - во всяком случае, старался открыть - свои подлинные чувства. Он давал им понять, что не похож на прочих рок-звезд, он не был на короткой ноге со всем миром, его обуревали страхи, он испытывал чувство слабости, которое упорно стремился побороть. В то время, когда отношения между родителями и детьми переживали кризис, он дал пример глубоко интимных отношений с близкими. Он дал пример откровенной исповеди.
Леннон персонифицировал некоторые очень глубокие и неотвязные желания своих фанатов: не просто стремление иметь эффектную внешность или вести увлекательную жизнь, но и быть искренним, правдивым в своих взаимоотношениях с окружающими. Для многих поклонников Джона его борьба явилась подтверждением их идеалов. Его жизнь была важна не только как источник новых этических ценностей, но, скорее, как яркое воплощение этих ценностей, получивших широкое хождение в культуре 60-х годов.
В результате Джон нес на своих плечах особенно тяжкое бремя ожиданий. Именно в силу особой интенсивности связанных с его личностью ожиданий и эмоционального отношения к нему и возникла, так сказать, «предательская литература» о нем - книги, статьи, мемуары, в которых содержалась попытка доказать, будто он является поддельным богом, будто он лгал, фальшивил и «запродавался» всю жизнь.
Марк Дэвид Чэпмен ощущал близость к Джону. Джон воплощал его внутренние желания, которые приобрели извращенный характер под воздействием психической болезни. Как заявил судебно-медицинский эксперт, «он обожествлял и обожал Леннона». Но ощущение близости представляет опасность для параноиков, а Чэпмен был форменным параноиком. Он убедил себя, что «Джон оказался «липовым»! Он решил, что человек, воплощавший его затаенные мечты и желания, его предал. И он купил пистолет и отправился к «Дакоте».
Чэпмен родился 10 мая 1955 года и вырос в пригороде Атланты. В 1965 году, в самый разгар битломании, десятилетний Чэпмен впервые ощутил свой разлад с внешним миром. Во время следствия он рассказывал психиатру, что в детстве создал воображаемый мир человечков, которые жили на обоях в гостиной родительского дома. Он главенствовал над ними, и они «почитали его как короля». Чтобы доказать свою благодетельность, он «устраивал для своих подданных концерты». В этих придуманных концертах принимали участие «Битлз». Итак, уже тогда «Битлз» ассоциировались в его сознании с благом. Как вспоминал его бывший одноклассник, Чэпмен в школе был уверен, что Леннон - самый одаренный из «Битлз».. Чэпмен заканчивал некоторые письма к друзьям цитатами из Леннона. Чэпмен научился играть на гитаре. За год до того в прессе много писали об употреблении Ленноном ЛСД - и Чэпмен стал принимать ЛСД и другие галлюциногены и, как говорили его приятели, «чуть не окочурился».
В пятнадцати- или шестнадцатилетнем возрасте Чэпмен увлекся религией, стал поклонником новомодного культа Иисуса. Он распродал свои «битловские» пластинки, постригся и проклял Леннона за его заявление о том, что «Битлз» популярнее Иисуса. В школьном христианском хоре он пел: «Вообразите себе, что Леннон мертв». Приятели Чэпмена вспоминали, что в это время он «заболел» проблемой противоборства добра и зла: «Он хотел доказать, что он - хороший человек, чуждый порока».
Так Чэпмен причастился к своему параноидальному миру, весьма далекому от культуры 60-х. Он определял для себя добро в категориях нравственной чистоты, самопожертвования и святости. Леннон же проповедовал прямо противоположное мировоззрение. С его точки зрения, мир не делился на святых и грешников. Как он не раз заявлял: «В этой жизни мы все в одной компании». Он считал, что все люди имеют возможность творить как добро, так и разрушение и что все мы обязаны стремиться к самосовершенствованию и все несем ответственность друг перед другом.