Зная Овчинникова как хорошего летчика и делового замполита, я был удивлен его репликой.
- Садитесь, Александр Харламович! - сказал я, стараясь сдержаться. Ошибки в авиации могут допускать не только малоопытные летчики, но и авиаторы с большим стажем.
Я назвал фамилии опытных летчиков, которые делают при полетах частые повторные заходы лишь потому, что в авиации мелочей нет. Любая ошибка или пустяковый вроде бы недосмотр может повлечь за собой тяжелые последствия. Назвал летчиков, которым будут даны тренировочные полеты. Овчинникову решил предоставить отпуск в Ленинград на четыре дня.
- Нет, товарищ врид командира полка, - сделав ударение на слове "врид", ответил Овчинников. - Я никуда отдыхать не поеду. Раз назвали меня в числе слабаков, допускающих ошибки в полетах на Ла-5, то позвольте мне сначала доказать, что я этим самолетом владею не хуже других. И вообще, никакой отпуск мне не нужен. У меня хватит сил летать на любые боевые и учебные задания.
Такой ответ поставил нас в тупик. Майор Тарараксин, знавший Овчинникова с момента прихода в полк, примирительно сказал:
- Что ты, Саша, вспылил? Четыре дня отпуска, да еще с выездом в Ленинград... Поспишь, отдохнешь, а полеты от тебя не уйдут, им пока и конца не видно...
Я, как командир, был озадачен больше других. Боролись во мне два решения. Первое - подписать приказ об отпуске и связным самолетом отправить Овчинникова в Ленинград. Второе - согласиться с его требованием, разрешить ему продолжать летать на новом самолете. Я понимал, что Овчинников желает продемонстрировать летное мастерство на более высоком уровне, чем мое. Это, пожалуй, и положило конец моим колебаниям:
- Ну хорошо, Александр Харламович, завтра утром сделаете два-три полета по кругу, получите отпускной - и на У-2 в Ленинград. Это мое окончательное решение.
На следующий день начались учебные полеты, и сразу после взлета Овчинникова я окончательно понял свою ошибку. Опытный летчик-инструктор мог сразу заметить, что пилот нервничает и ведет самолет не совсем правильно, особенно на посадочном курсе. Пришлось взять микрофон и передать Овчинникову, что он идет на повышенной скорости планирования. Капитан не ответил. Обстановка требовала повторить команду:
- "Ноль двенадцатый", уходите на второй круг!
- Сяду нормально!
Я понял, что ответ Овчинникова означает: не нуждаюсь, дескать, в подсказке.
"Капитан закусил удила", - мелькнула у меня тревожная мысль. Видя, что он садится с большим перелетом расчетной точки и обязательно выкатится за пределы посадочной полосы, я третий раз дал команду уйти на второй круг.
Что в этот момент думал Овчинников, можно было только предположить. Мотор взревел, выходя за одну-две секунды на полную мощность. Самолет как бы вздрогнул, медленно пошел в набор высоты, потом перевернулся через левое крыло и вверх колесами врезался в землю.
Вот в тот момент, когда на моих глазах погиб славный боевой товарищ, с которым вместе были проведены сотни боев и дерзких бомбоштурмовых ударов, я понял, как пагубны нерешительность, колебания. Нужно было отдать приказ об отпуске Овчинникова... Я не сделал этого вчера и даже сегодня до начала полетов...
Через час после катастрофы я стоял перед полковником Кондратьевым, докладывал о чрезвычайном происшествии, случившемся по моей вине. Он молча выслушал мое объяснение, показал жестом, чтобы я сел. Достал папиросы, закурил, два-три раза глубоко затянулся, потом сказал:
- Пойдем подышим свежим воздухом, поговорим.
Мы вышли на улицу, и Кондратьев, посмотрев на моросящее небо, заговорил вовсе не о том, чего я ждал.
- Есть народная примета: если в апреле "слепые" дожди, лето будет хорошее. Не знаю, верно это или нет, но нам в нынешнем году такое лето очень нужно. Хорошая погода поможет быстрее переучить все полки бригады на самолеты Ла-5. Такое решение уже принято, да и воевать на "лавочкиных" против "фокке-вульфов", видимо, будет легче в ясную погоду. Нам ведь, Василий Федорович, в этом году необходимо полностью завоевать превосходство в воздухе в районе восточной части Финского залива и на Ладожском озере. Вот почему из-за мелких недостатков нового самолета нам больше людей и технику терять нельзя. Гибель Овчинникова - не случайность. Это старая болезнь опытных летчиков: пренебрегать "пороками" самолетов, на которых они летают... Мой вам совет, товарищ Голубев, - повернувшись ко мне, твердо сказал Кондратьев, - не допускайте послаблений в требовательности к подчиненным, в воспитании молодых. Вы должны чувствовать себя командиром полка и при временном исполнении обязанностей. Ведь именно в полку в полном объеме решается военная судьба людей и достигается тактическая победа над врагом. Поэтому, принимая решение, не торопитесь, а если уж приняли, то не меняйте. Поняли, о чем я говорю?
- Понял, товарищ полковник, - ответил я.
- Ну хорошо, что поняли. Езжайте к себе и продолжайте работу.
Кондратьев молча подал руку, приветливо улыбнулся и твердой походкой пошел в помещение командного пункта бригады...
Чужой
Десять дней в апреле полк воевал с уменьшенной боевой нагрузкой, поэтому удалось полностью выполнить учебный план: провести стрельбы по конусу, воздушные бои и бомбометание на самолете Ла-5.
Вылетая в эти дни на боевые задания, летчики неоднократно встречали в воздухе группы "фокке-вульфов", которые, не принимая боя над нашей территорией и водами Финского залива, старались затянуть самолеты за линию фронта, сбить "лавочкиных" над расположением своих войск. Фашистов, видимо, интересовали конструктивные особенности нового советского истребителя, его летные качества, вооружение, навигационное оборудование, - наши летчики начали успешно воевать на Ла-5 и на других фронтах. На Ленинградском фронте и Балтийском флоте эти самолеты были только в нашем полку.
Утром 10 апреля я доложил командиру авиабригады о завершении программы боевой подготовки молодых летчиков и некоторых выводах о тактике фашистских истребителей. Одновременно сообщил, что из Ленинграда вот уже несколько раз прилетает вновь назначенный инспектор по воздушно-стрелковой службе авиации флота капитан Михаил Мартыщенко. Он старался вылететь на боевое задание за линию фронта ведомым у меня или у любого командира эскадрильи и - вроде в шутку - упрекал нас в боязни перехватывать "фоккеров" как над своей территорией, так и за линией фронта.
"Пора вам дать хороший бой "фокке-вульфам", показать, на что способен Ла-5, а не одной подготовкой заниматься", - сказал мне этот инспектор при последней встрече. А когда я спросил его, почему он желает лететь ведомым только у летчиков - Героев Советского Союза, он ответил: "Не летать же мне ведомым у командира звена или старшего летчика, ведь я начальник службы всей авиации флота..."
- Вы, товарищ полковник, вероятно, будете ругать меня, но я категорически отказал ему в просьбе, сказав, что на боевые задания с любыми летчиками полка будет летать тот, кого мы хорошо знаем и верим, что он по-гвардейски выполнит приказ.
Кондратьев немного помолчал, потом спокойно, но твердо ответил:
- Правильно сделал! Я его знаю. Он скомпрометировал себя еще в первые месяцы войны и был из пятого истребительного авиаполка переведен в группу перегонщиков самолетов с тыловых аэродромов на фронт. Там, во время одного из перелетов, потерял ориентировку, попал в плен к фашистам. Потом каким-то чудом сбежал. Я узнаю о его прохождении службы после возвращения из плена, а пока на задания его не берите.
Сказанное Кондратьевым - бывшим командиром 5-го авиаполка восстановило в моей памяти рассказ одного из летчиков этого полка. Однажды из боевого вылета не вернулся пилот Мартыщенко. Через двое суток он появился в полку и доложил, что вел неравный бой с фашистскими истребителями, таранил самолет врага, а затем посадил свой "миг" в расположении противника. Отстреливаясь от преследователей, вышел на дорогу, идущую в Ленинград, и на попутных повозках и машинах добрался до своего аэродрома.
Ему поверили, представили к награде, а на второй день после Указа Верховного Совета о его награждении нашли в 25 километрах от аэродрома самолет МиГ-3. Он лежал на фюзеляже с погнутыми лопастями винта, пробоинами в передней части правого крыла и капота мотора, где сохранились застрявшие сучья сосны. Поврежденный самолет привезли в полк, а в районе "тарана" обнаружили кудрявую высокую сосну с обрубленной вершиной.
Дешево отделался тогда Мартыщенко - его перевели из боевого полка в перегоночную эскадрилью.
Разведку аэродромов врага в районах Нарвы и главного аэроузла Гатчина Сиверская летчики называли "полет в осиное гнездо". Именно такое задание полк получил вечером 10 апреля. Было принято решение: летят одновременно две группы по шесть самолетов в каждой. Вылет в 6 часов утра 11 апреля. Вылет в район, насыщенный "фокке-вульфами" и "мессерами", требовал не только увеличенной боеспособной группы, но и подбора грамотных, волевых, опытных летчиков. Вот почему на это первое и трудное задание готовились лететь "старики".
Вторую группу, летящую в район Нарвы, возглавлял один из самых опытных - комэск капитан Васильев. Замыкающую - пару обеспечения - вел только что назначенный вместо погибшего замполита эскадрильи Овчинникова парторг 3-й эскадрильи старший лейтенант Валентин Бакиров.
За тридцать минут до вылета на аэродром опять прилетел Мартыщенко. Он, не спрашивая разрешения, ворвался на командный пункт эскадрильи, где я давал последние указания летчикам перед вылетом.
- Что вам нужно, товарищ капитан? - спросил я Мартыщенко.
Он визгливо ответил:
- Заместитель командующего дал приказание командиру бригады о моем вылете вместе с разведчиками. Я пойду ведомым у старшего группы.
- У меня нет такого приказания, но если бы оно и было, то все равно вам в составе группы места нет. К тому же здесь собраны летчики, которые полетят на задание, и поэтому прошу покинуть командный пункт!
Глаза инспектора зло блеснули. Он медленно повернулся к двери и, тяжело шагая по крутым ступенькам, вышел из землянки.
Летчики молчали, явно одобряя мое решение. Воспоминания о "таране" и загадочном побеге из плена заставляли меня не доверять человеку, который по неведомым причинам настойчиво добивается вылета на задание именно ведомым у старшего группы.
Что ему нужно? Пользуясь опытом ведущего, обеспечить отличное выполнение задания и восстановить запятнанный авторитет? К тому же Мартыщенко имел бы за спиной надежный заслон гвардейцев. Опасность, стало быть, уменьшалась для него значительно.
И я тут же твердо решил: этот хитрый и нечестный человек летать с нами не будет. И, забыв о самом существовании назойливого инспектора, я закончил указания, сверил часы и дал команду на запуск моторов в 6.00 без сигнала по радио.
Наш замысел - провести "разведку боем" - оказался совершенно правильным. Через час после взлета мы располагали данными о количестве и типах самолетов противника, базирующихся на пяти аэродромах. Только в Красногвардейске (Гатчина) и Сиверской находилось более ста самолетов ФВ-190 и Ме-109Ф. Самолетов-бомбардировщиков на всех пяти аэродромах обнаружили всего восемнадцать. Видимо, фашисты такую авиацию держали в удаленных местах.
В целом удачное выполнение боевого задания не обошлось без тяжелой потери. Группа Васильева потеряла Бакирова. Истинной причины гибели Бакирова - боевого летчика, превосходного партийного руководителя и замечательного человека - мы не узнали. Скорее всего, он был ранен осколком зенитного снаряда, а потом потерял сознание. Схваток с вражескими самолетами группа Васильева не имела.
Доклад о воздушной разведке полковник принял прямо на аэродроме. Командир бригады подробно расспросил каждого летчика. Завтра будет нанесен первый за время войны совместный с тяжелой корабельной и береговой артиллерией удар по артиллерийской группировке врага в районе Ропши.
Заслушав старших групп и летчиков, Кондратьев отвел меня в сторону, сел на пустой патронный ящик, закурил, подал мне пачку папирос.
- Давай подымим, я знаю, что значит пролететь над Красногвардейском и Сиверской. Сильнее, чем там, противовоздушной обороны у фашистов на нашем фронте нет.