Он встал, и слово в слово повторил свой рассказ.
- Значит, Творогов сбит? Упал недалеко от озера? - переспросил я еще раз.
- Да, сбит, и там же сбит ФВ-190, - последовал уверенный ответ.
На КП вошли адъютант, инженер и летчик связи Цаплин.
Настал момент раскрыть подлинное лицо человека, так упорно рвавшегося на боевое задание в качестве моего ведомого.
- Товарищи! Сегодня на ответственное задание с нами летал капитан Мартыщенко. Он только что доложил о гибели капитана Творогова...
Сделав паузу, я взял трубку полевого телефона, крутнул ручку.
- Начальника штаба!
Пока Тарараксин шел к телефону, я смотрел на сидевшего в оцепенении инспектора. Он, видимо, чувствовал, что вот-вот над его головой грянет гром.
- У телефона майор Тарараксин, - раздался все тот же радостный голос.
- Алексей Васильевич! Какие данные из Ленинграда? - спросил я начштаба.
- Все идет хорошо, Творогов сейчас у командира пехотного батальона. Имеет легкие осколочные ранения в ногу. Через двадцать - тридцать минут его отвезут на аэродром. Можно послать У-2 и вместе с Кожановым привезти их в Кронштадт.
- Хорошо, давайте заявку на перелет двух У-2. Пошлем туда врача и двух инженеров. Я им задачу поставлю, - ответил я начальнику штаба.
Мой разговор всех озадачил: присутствующие поняли, о чем речь.
- Товарищи! Творогов жив, посадил самолет на фюзеляж в расположении наших войск.
Мартыщенко вскочил и, заикаясь, закричал:
- Я, я не позво... не позволю издеваться над офицером из старшего штаба... Я сейчас полечу прямо к командующему, буду жаловаться.
- Садись! Никуда ты, Мартыщенко, не улетишь и с командного пункта не уйдешь, мы еще тебя послушаем, как только привезем Творогова, а инженеры посмотрят, какими снарядами подбит самолет. Товарищ Цыганов! Возьмите инженеров и на самолетах У-2 вылетайте в Ленинград. Привезите Кожанова и Творогова. Вам, товарищ Бороздин, срочно добраться до места приземления самолета, осмотреть и результаты доложить по телефону, а потом эвакуировать самолет в мастерские для детального обследования каждой пробоины в нем. Капитан Мартыщенко, положите на стол оружие! Вы арестованы!
- Ты, ты... не имеешь права меня арестовывать!.. - в ярости кричал Мартыщенко. Он хрипел, задыхался.
Стоящий в стороне Куликов молча подошел к капитану, вынул пистолет ТТ из его кобуры, положил на мой стол. Взяв пистолет, я сказал то, что говорить не следовало:
- А если подтвердится, что ты, негодяй, сбил ведущего, то из этого же пистолета я тебя расстреляю на месте стоянки самолета Творогова...
Когда адъютант и старшина эскадрильи увели Мартыщенко, замполит Безносов, стоявший рядом, дружески взял меня под руку.
- Пойдем, Василий Федорович, пройдемся по стоянке. Тебе надо немного успокоиться и потом обстоятельно доложить лично полковнику Кондратьеву о случившемся.
- Нет, Александр Алексеевич, сейчас никакой прогулкой я себя не успокою. Но ты, дорогой наш комиссар, не беспокойся: расстреливать я этого подлеца не буду. Сгоряча я пригрозил, а теперь малость охладился. С ним пусть разберутся соответствующие органы. Он ведь был в плену у фашистов и непонятным образом сбежал. Пойдемте на КП. А в целом, Александр Алексеевич, - сказал я замполиту, - это боевое задание для нас окончилось, можно сказать, на редкость счастливо. Погибни Творогов за линией фронта чужой, возможно, продолжал бы летать с нами или с другими.
Придя на КП, я по телефону подробно доложил полковнику Кондратьеву, а замполит - полковнику Сербину. В конце доклада я попросил командира бригады приехать в полк для проведения разбора боевого задания и принятия решения о дальнейшей судьбе Мартыщенко.
- Хорошо, Василий Федорович, - ответил мне Кондратьев, - я предварительный доклад командующему сделал. Но мне, уважаемый командир, доложил начштаба, что ты собираешься учинить самосуд. Смотри не делай глупости! Понял?
- Понял, товарищ командир, сохраним его для трибунала, это я погорячился.
Творогова и Кожанова часа через три привезли в Кронштадт. К этому времени получили и предварительный доклад инженера Бороздина. Оказалось, что самолет Творогова получил более двух десятков пробоин 20-миллиметровыми снарядами. В самолете и моторе обнаружены осколки снарядов от пушек, установленных на "лавочкине".
Командующий приказал командиру бригады лично доставить Мартыщенко в Ленинград в штаб авиации флота. Срочно подготовили двухместный самолет Ут-2, на котором Кондратьев собрался лететь из Кронштадта в Ленинград.
Я считал, что командир бригады сделает общий разбор. Но Кондратьев приказал привести арестованного к самолету.
- Разбор, товарищ Голубев, проведете вечером сами, мне нужно срочно быть у командующего вместе с Мартыщенко. Он полетит со мной, - сухо сказал командир.
- Есть, товарищ полковник, - ответил я. - Разрешите мне пока дать указания механику самолета.
- Не надо, он все знает, и самолет готов, - раздраженно сказал Кондратьев.
Но я пошел к самолету и приказал механику снять ручку управления из второй кабины.
Адъютант привел бледного, тупо смотревшего на нас инспектора.
Кондратьев окинул его взглядом, сказал:
- Садись во вторую кабину Ут-2, полетим к командующему.
- У меня отобрали оружие, прошу вернуть... - заплетающимся языком проговорил Мартыщенко.
Кондратьев посмотрел на меня. Я, не дожидаясь вопроса, ответил:
- Оружие я отправлю вместе с осколками снарядов наших пушек, которые нашли в сбитом самолете. К тому же я приказал снять ручку управления самолетом во второй кабине.
Кондратьев одобрительно кивнул мне и пошел к самолету. Не прощаясь с нами, что было с ним впервые, занял место в первой кабине, запустил мотор и прямо от стоянки самолетов взлетел. Видно было, что он вместе с нами тяжело переживает редкое в нашей военной авиации чрезвычайное происшествие. Самолет скрылся за горизонтом, а я пошел по аэродрому, обдумывая события сегодняшнего дня. Поведение Мартыщенко, его наглость и трусость, равно как и темные дела в прошлом, свидетельствовали о том, что к нам затесался чужой. Но мне далеко не все было ясно. Преступление Мартыщенко - попытка сбить своего ведущего - представлялось бессмысленным. С Твороговым он раньше никогда не встречался (я это точно знал), и, стало быть, личной ненависти у него не было. Тогда что же? На мгновение в мою душу закралось сомнение: а может быть, случайность? Ошибка в горячке боя? Но сомнение я тут же отбросил. Не та была обстановка, ни один "фокке-вульф" не находился в непосредственной близости от самолета Творогова. Значит, очередь Мартыщенко была прицельной, он намеренно стрелял по своему ведущему.
И тут меня осенило: были причины. Мартыщенко, конечно, знал, что фашисты стремятся заполучить либо сам Ла-5, либо летчика с такого самолета. И Мартыщенко, одолеваемый ненавистью, наверняка решился нанести двойной удар: отдать гитлеровцам Ла-5 и лишить нашу авиацию замечательного летчика...
Через два месяца пришло сообщение: военный трибунал приговорил Мартыщенко к высшей мере наказания.
Но Мартыщенко не расстреляли. Заменили десятью годами тюремного заключения. Отсидел полный срок. После смерти Сталина он начал писать во все высшие органы власти, не только о возвращении ему звания и орденов, но нашел сочувствие в политуправлении ВМФ, которое возбудило ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
Газета "Известия" поместила большую статью о его "героизме". Обнаружив эту затею, я как бывший командир полка и бывший командующий ВВС Балтийского флота генерал-полковник авиации М. И. Самохин с трудом, через все высшие органы власти, сумели остановить эту безответственность - сделать из преступника Героя Советского Союза.
Опыт первого боя с ФВ-190 на самолетах Ла-5 для нас стал большим уроком на весь оставшийся период войны. Он показал, что решать задачи вытеснения противника от объекта на его территории, при нанесении наших бомбоштурмовых ударов, нужно посылать не малые группы (4-6 самолетов), а значительно большие силы - не менее эскадрильи (10-12 единиц), а если полк располагает большими возможностями, то две-три группы по 6-8 самолетов в рассредоточенном боевом порядке (по фронту и высоте).
Летчиков, не обладавших достаточным боевым опытом или новичков, а тем более летчиков из других частей на такие задания вообще посылать нельзя будут большие неоправданные потери.
Командование 54-й эскадры, видимо, тоже сделало необходимые выводы. В этом бою, при численном превосходстве истребителей свободного боя, не было обеспечено надежное прикрытие ведущих, особенно имеющих большое число личных побед.
Самой тяжелой потерей для эскадры была потеря двух опытных летчиков. Унтер-офицер Теодор Вольфан (17 побед) выбросился с парашютом в районе Пушкина и был взят в плен; командир звена обер-лейтенант Граф Зигфрид Матушка (29 побед), не имея прикрытия, был сбит в районе озера Порзолово.