На вопрос Федорина ответил сидевший рядом "железный холостяк", как называл себя лейтенант Аркаша Селютин:
- Будешь грустить, если в пионерку влюбишься. Столярский спокойно ответил:
- Она уже в комсомоле, да и работает за взрослую. Я, Аркаша, пока идет война, жениться тоже не собираюсь, зачем вдов и сирот оставлять. Их и так хватает. Вот когда вернемся... А Биана - девочка что надо. К тому же стойкая, если сумела отразить твои любовные атаки.
- Я что? Как бы ее гвардейцы десятого не увели вместе с комсомольским билетом, пока ты будешь лететь на запад, - не унимался Селютин. - Вон, кивнул он на Бычкова, - тоски ни в одном глазу. Привязал к себе Валю-машинистку и твердо знает - куда полк, туда и она. А Биана здесь со своей мамой и вещевым складом останутся до конца войны. Опасное дело.
Шутливый разговор был прерван новым противнем с пирогами...
Прощальный ужин заставил взгрустнуть не одного Столярского, тень разлуки легла на лица и холостяков, и семейных. В "кают-компании" командира (морское название, данное комнате, где питались офицеры штаба и комэски) поникшие сидели инженер по вооружению и - чего я не ожидал - мой заместитель по летной части капитан Карпунин.
- Что, Евгений Михайлович, нос повесил? День вроде бы прошел нормально, без потерь, - спросил его майор Абанин.
- Без потерь и без особых успехов, - буркнул Карпунин. Сидевший напротив Абанина Тарараксин счел нужным добавить, лукаво поглядывая на Карпунина:
- Потери обнаружатся ночью и завтра, когда улетит полк. На кухне наша Танечка плачет в три ручья.
Щеки капитана заполыхали. Он уже готов был уйти, но не успел. Рыжик, не поднимая заплаканных глаз, уже ставила на стол тарелку с горячей копчушкой.
Я попросил ее позвать остальных работниц столовой, а присутствующим за столом налить по рюмке себе и нашим гостям.
Никогда не думал, что так тяжело будет прощаться с нашими кормилицами, - привыкли, жили как одна семья. Рыжик уже стояла за спиной Карпунина, сжимая руками спинку стула. Казалось, что Таня крепко обняла капитана, вот-вот крикнет: "Не пущу!" - и убежит на кухню. Я торопливо сказал:
- Товарищи, друзья! Предлагаю - не будем прощаться, лучше скажем нашим дорогим женщинам "до свидания". Наш путь - к последнему рубежу. Как бы он ни был труден, мы пронесем в сердцах ваше тепло. Спасибо вам, а теперь поднимем тост за успех. За боевую удачу, за житейское счастье!
Шорох белых халатов, легкий перезвон рюмочек, шепот, ласковые слова. Только одна Танюша словно прилипла к стулу. Вдруг вскинула голову и открыто, громко, с горькой улыбкой произнесла:
- До свидания, Женя, помни, ты всегда в моем сердце!..
Она крепко обняла капитана, поцеловала и, чокнувшись с каждым из нас, прямая, с запрокинутой головой, пошла на кухню.
Всю ночь два самолета Ли-2 перебрасывали личный состав и легкое оборудование на остров Лавенсари. Утром взяли старт двенадцать Ла-5. Погода была на редкость ясная, видимость прекрасная, и мне подумалось: такой денек - для воздушного боя. Ну, ничего, кое-что успеем и сегодня, не уйдут от нас стервятники. Обернувшись, оглядел строй. Ведомый капитан Володя Дмитриев, коренной ленинградец, лихой воздушный боец, в левом пеленге держал боевую дистанцию, всегда готовый к любой неожиданности. В правом пеленге 3-я эскадрилья Жени Цыганова. Мы выбрали такой боевой порядок, чтобы с одного круга парами произвести посадку на глазах гвардейцев 3-го полка. Пусть посмотрят, как на узкой, с изгибом полосе "впритирку" друг к другу сядут их друзья, гвардейцы 4-го.
Под нами стелется круглое поле - аэродром Котлы, слева на горизонте станция Веймарн, чуть подальше разрушенный Кингисепп, впереди аэродром Купля - места, где в 41-м насмерть бились на старых "ишачках" с численно превосходящим врагом. Сейчас мы летим не отдельными звеньями, не малыми группами - в каждой эскадрилье по 10-12 лучших в мире самолетов. Так, оправившись от удара, на втором дыхании мы шли громить фашистов. И, словно угадав мои мысли, доносится голос Дмитриева:
- "Тридцать третий"! В сорок первом бы так пролететь. Я - "Ноль четвертый".
- Понял, понял. Сейчас заправимся и пойдем сводить счеты за сорок первый.
Не думал я в эту минуту, что завтра над Кургаловским полуостровом вспыхнет свечой Володин самолет и сам он сгорит вместе с машиной.
...Смотреть нашу посадку было некому. Эскадрильи 3-го полка, сменяя одна другую, с рассвета вели бои над Нарвским плацдармом. Через сорок минут десять наших Ла-5 улетели сменять воздушный патруль. Еще через четверть часа Цыганов доложил:
- Веду бой с большой группой "Юнкерсов-87" и "фокке-вульфов". Резерв только моя пара.
И хотя я понимал, что не успеть, все же решил вылететь на помощь. Набирая высоту, прослушиваю торопливые, но уверенные команды Цыганова и командиров звеньев. Радуюсь - у врага есть сбитые. А у нас?
- "Ноль тридцать первый"! Подхожу на высоте четыре, с севера. Я "Тридцать третий".
- Понял, понял! Удар отбит, объект в порядке, пара "лаптей" догорает (значит, два пикирующих "бомбера" сбиты)...
- Молодцы! Через три минуты подойду на четырех с половиной, держите свою высоту!
Рассчитывая, что немцы должны проверить результаты своего удара (они не верят на слово командирам ударных групп), тщательно просматриваю верхнюю сферу над плацдармом.
У Цыганова время вышло, но смена задерживается, приказываю ему уходить на базу, сам остаюсь над объектом.
- Понял! - коротко ответил Цыганов.
А мне - глядеть в оба. Увеличиваю высоту до пяти тысяч метров, а скорость до пятисот, жду подкрепления от соседей на случай, если противник повторит удар по переправам.
Видимость - "миллион на миллион", ослепительно светит солнце, выручают светофильтровые очки. В голубом небе далеко от Чудского озера прорезалась едва заметная "тирешка". Слежу не отрываясь, но "тирешка" то исчезает, то снова ближе. Неужели разведчик на такой высоте? Вполне возможно. Однажды в январе мы перехватили его на шеститысячной высоте, но сейчас под ним восемь тысяч - не меньше. Но вот обозначился след инверсии, и сомнения рассеялись: высотный фоторазведчик!
- "Ноль четвертый"! Приготовить кислород! - негромко командую Дмитриеву, словно разведчик и впрямь может услышать меня.
Горло знакомо сжимает нетерпеливый комок - с таким напарником, как Дмитриев, бой с одиночным высотником кажется красивой игрой. Опасная самоуверенность, которую гонишь прочь. С небом будь на "вы", особенно если в нем - враг. Это закон, пренебрежение которым может окончиться плохо. Риск должен быть оправданным всегда... Но вот на переднем конце белой инверсии проклюнулась черная точка. Вот он, голубчик, держит курс на север, прямо на плацдарм. Вряд ли его спасет высота, да и прикрытия пока не вижу, подумал я, прибавив обороты. Высота - семь тысяч. Отчетливо различаю разведчика - это Ме-110, две белые полоски тянутся за его хвостом. Летит, как по натянутой струне, навстречу нам, но значительно выше. В лоб выйти не успеем, тем более что рядом с разведчиком возникают дымки зенитных взрывов. Внезапность потеряна, и, набирая высоту, отворачиваю, чтобы отрезать разведчику путь назад.
Я видел, как он пошел зигзагами, ища нас под собой. Вот он совсем близко, рукой подать, но еще не пора, еще не верняк, упустишь - спикирует и уйдет. Так и есть - заметил, нырнул, солнечно блеснули плоскости и фонарь кабины. Машинально делаю правый переворот и почти отвесно падаю на него. По свисту воздуха, обтекающего кабину, чувствую, скорость вот-вот перевалит критическую, и в последний, чутьем угаданный момент даю длинную очередь. Кажется, попал.
Выход из пике стоит немыслимых усилий. Словно тисками сдавило грудь, в глазах темно. Снова обгон по горизонтали и крутое снижение, только бы отрезать ему путь, едва он выйдет из пике. Знаю: у него автоматический вывод, специальные тормозные щитки и он, конечно, не новичок, - резко сломав курс, помчался над кромкой уже "своего" леса, но тут его достала моя вторая очередь - она пришлась по кабине, "мессер" на огромной скорости срезал в лесу огненную просеку, словно густую траву.
Только теперь ко мне со всех сторон потянулись трассы вражеских "эрликонов". И, как всегда в таких случаях, спасает противозенитный маневр: свечой - вверх, прочь из зоны огня.
На высоте ищу глазами ведомого. Молодец Дмитриев! Головокружительный маневр не сбил его с толку - идет за мной. Уже над плацдармом встретили восьмерку "лавочкиных", круживших над переправами, по которым нескончаемой вереницей тянулись боевые колонны 2-й ударной армии.
На стоянке, не вылезая из кабины, осмотрел крылья: дыры, вмятины, вспученная обшивка. Мелькнула острая мысль: опоздай я с выходом из пикирования секунды на три - лежал бы сейчас в болоте вместо "мессера". Инженеры Николаев и Мельников долго еще ходили вокруг самолета, обстукивали его, осматривали, словно тяжелобольного. Николаев сказал, покачав головой и поглядев на меня как-то странно, будто на воскресшего из мертвых:
- На вашем самолете, товарищ командир, не только летать, но и рулить опасно. Как сели - ума не приложу.
- Сядешь, если жить хочешь...
Самолет отслужил мне верную службу - восемь вражеских машин было уничтожено на этом красавце. Теперь надо было срочно запрашивать из резерва дивизии новый, не отнимать же у подчиненных, а "безлошадным" быть командиру не положено.
- Получите самолет, Николай Андреевич, - поставьте на нем бортовой номер тридцать три.
- Есть, понял...
В конце дня на остров нагрянуло дивизионное начальство и командующий авиацией флота. Их прилет был связан с усилением авиационного обеспечения войск 2-й ударной армии, пытавшейся сломить контратакующего врага на Нарвском плацдарме. Фашистам удалось не только сдержать натиск наших войск, но и потеснить нас с небольшого пятачка на левом берегу севернее города Нарва, уничтожить десантный батальон морской пехоты на побережье залива у деревни Мерекюля. От нас, истребителей, требовалось сорвать массированные удары по армейским объектам и особенно по переправам.
Воздушные бои последних дней показывали, что противник лишь прощупывает нашу противовоздушную оборону, решительные схватки впереди. 6 февраля двумя полками было сбито двенадцать фашистских самолетов. Наш 4-й, успев заступить на боевую вахту, сбил пять машин, не имея потерь. Поэтому на итоговом разборе командующий авиацией похвалил наш полк, а меня поздравил с уничтожением высотного разведчика. И вновь на фотографии моей малышки я заполнил строку: "Милая Галочка, сегодня, 6 февраля, сбил 37-го фашистского стервятника".
...Утро выдалось погожее, и воздушные бои над плацдармом разгорелись с новой силой. Начальник штаба дивизии подполковник Ройтберг улетел на У-2 к переправе на пункт управления. Он помогал летчикам своевременно выходить на перехват обнаруженных радиолокацией и визуальными постами бомбардировщиков .
Немцы, не считаясь с потерями, настойчиво пробивались к объектам, используя подход своих ударных групп с разных направлений и высот. Плотность их налетов была велика. К тому же они стали применять новый метод борьбы с истребительным прикрытием плацдарма. Минут на пять-шесть опережая бомбардировщики, на нас нападали две-три группы "фокке-вульфов", стремясь оттеснить от переправ. Вслед за "фоккерами" с двух сторон заходили "юнкерсы". Их боевой строй отличался от прежнего. Звенья по четыре машины летели ромбом, огневая мощь их была так сильна, что преодолеть ее одиночными или разрозненными атаками было очень трудно. Но и в новом боевом построении врага слабым местом была передняя полусфера. Потому-то "фокке-вульфы" и старались расчистить им путь на участке боевого курса и при переходе в пикирование.
Однако и мы, как говорится, не лыком шиты - придумали свою тактику: оставив часть истребителей над плацдармом, одной-двумя группами встречали бомбардировщики еще до линии фронта, заставляя их сбрасывать бомбы на свои войска.