Кстати, «страна обильна, порядка только нет» в оригинале было сетованием на недостаток договорных отношений, то есть, на недостаток именно права. С XVI столетия слово «ряд» теряет значение «договор» (разве что в термине «подряд»). Оно обозначает прежде всего военный строй, ряд солдат.
Замена обычной человеческой речи военными приказами начинается уже с колыбели. В роддоме врачи командуют матерью и новорожденным, затем мать и отец командуют ребёнком, потом командуют учителя, начальники и т. д. В магазине продавщица командует покупателю: «Говорите! Проходите!» Даже в загсе: «Жених! Поцелуйте невесту!» Характерной чертой приказа является слепота и глухота: приказ отдаётся вне какой-либо связи с тем, что лепечет ребёнок (или взрослый) или что происходит в действительности. Приказ выражает убеждения приказывающего, его фантазии, страхи, расчёты (обычно параноидальные или, в лучшем случае, садистские). Приказ изначально отвергают саму возможность диалога и вслушивания. Приказ осведомлён о существовании права, и это делает приказывающего особенно жестоким. Он вынужден демонстрировать верность праву, и это приводит приказывающего в ярость. Чем чаще ему напоминают про законность и право, тем кошмарнее и разрушительнее его приказы.
Характерная российская черта: православный человек разделяет "отношения с людьми" и "отношения с законом" на примере автомобильного движения: если водитель проехал на красный свет, то это — отношения с законом, а не с людьми. Известен, напротив, случай, когда американский православный священник, очень куда-то спешивший (предположим, к умирающему…) и ехавший в машине, решился проехать на красный свет — но сперва перекрестился. Перекрестился, потому что понимал, что сейчас не только собирается закон нарушить, но что он рискует подвергнуть человеческую жизнь опасности. Ведь запрет проезжать на красный свет — не прихоть, это правило, спасающее жизни и пешеходов, и автомобилистов. Американский православный это понимает, почему и крестится, русский — нет, он едет (или идёт!) на красный свет безо всякого смущения.
Военная психология по определению аморальна. Солдат должен исполнить приказ любой ценой. Дом для него — лишь подручное средство, которое в случае необходимости можно раскатать на брёвна для устройства переправы. Он смотрит на мир глазами вивисектора (и глазами палача, но это уж ладно). Вот уж где цель оправдывает средства. Собственно, весь мир является целью, которая должна быть разрушена, чтобы достичь главной цели — победы.
Беллетрист Михаил Шишкин (р. 1961) писал о России: "Это замечательная страна для сильных и поганая для слабых". Шишкин использует метафору тюрьмы: "Страна с тюремной ментальностью, где сильнейший занимает лучшие нары". Однако, метафора армии точнее: сильный приказывает, он вне камеры, да и камера — это казарма, тут человек не просто лишён свободы, он призван к убийству и агрессии. Агрессия объясняет и антиправовой характер страны:
"В Швейцарии говорят: Россия — прекрасная страна, но в ней не хватает законов. И невозможно объяснить, что хороших законов здесь миллион. Но живут все не по писаным законам, а по одному неписаному. Вся история человеческой цивилизации построена на охране прав слабого. А в России всё как в первобытном лесу: есть только право сильного. Так что все прекрасные идеи — демократия, парламент, права человека, — перейдя русскую границу, превращаются в дубинки" (Шишкин М. Газета, 9.6.2005).
Соответственно, в России не нужна риторика: система гнобит тех, кто пытается говорить по-людски с людьми, многие люди даже и не хотят, чтобы их убеждали, и боятся, когда их убеждают, считают, что это «зомбирование», "охмурёж". Единственной правильной речью считают приказ и ответ на приказ (разумеется, неискренний — какой солдат искренне рвётся выполнять приказ!).
Миронов Б. Кому на Руси жилось хорошо. // Родина. — 2003 г. — № 7. Доля нерусских в империи составляла в 1730 г. 30 %, в 1850-е гг. — 16 %. ("Нерусские" идентично "неправославным"). Среди высшей бюрократии неправославных в 1825 — 11,1 %, в 1853 — 32,7 %, в 1917 — 11,8 %. Империя держалась на льготах нерусским. Русские были переобременены воинской повинностью (ну, это понятно — ведь они же завоевывали других). Служба в армии — скорее знак лояльности, уверенности в том, что можно доверять. Поэтому с 1827 г. до Крымской войны "евреи участвовали в несении воинской повинности наравне с русскими, а прибалтийские народы имели льготы", но в 1867–1868 гг. прибалты призывались в армию выше среднего, как и русские, и украинцы (с. 13). Народы Поволжья, азиаты считались государственными крестьянами, принадлежавшими непосредственно императору и потому имевшими значительные льготы.
Русские меньше проповедовали христианство завоеванным народам и меньше эксплуатировали их, чем народы Западной Европы. По мнению Миронова — из-за большей близости между русскими и нерусскими, чем между западными европейцами и народами Америки, Азии и Африки. Терпимость к покоренным народам давала сбой лишь с евреями (С. 14). Империя держалась гибкостью — Миронов употребляет термины "бессистемность, рыхлость, мультикультурность" (С. 14). Но в итоге центр, во-первых, не мог использовать ресурсы империи, во-вторых, не мог провести модернизацию аграрных обществ. Когда же с 1860-х годов начался курс на национальное государство, подобное Франции, с рационализмом, универсализмом, специализацией — когда началась русификация и интеграция — тогда империя стала рушиться. Впрочем, и западно-европейские империи тоже ведь разрушились… Миронов рискнул сделать по переписи 1897 г. расчет качества жизни, используя критерии ООН — human development index. Три критерия основные: продолжительность жизни, грамотность, доход (от 100 до 40 тысяч долларов). У него вышло что индекс для русских был равен 0,247, для нерусских — 0,302, т. е. на 22 % выше (С. 16). При этом у поляков, прибалтов, немцев, евреев индекс был выше, а у башкир, белорусов, молдаван, татар, чувашей — ниже.
Личные политические взгляды Миронова вполне советские, он хвалит империю как СССР — "всем Россия обеспечивала безопасность… под крышей России многие народы создали свою письменность, интеллигенцию, высокое искусство, государственность со значительно меньшими издержками, чем они могли это сделать вне России" (С. 16). то уже речь не историка.
Андрей Зубов, православный, профессор МГИМО, критикует милитаризм, который ему кажется неудачным, и предлагает: "Гордиться надо защитником". Он предлагает вернуться к дореволюционному идеалу:
"Для любого народа — тем более, народа государственного, с немалым государственным прошлым — естественно любить и гордиться своей армией, своими вооруженными силами, поскольку в нашем несовершенном мире, естественно, «мускулами народа» являются его вооруженные силы. Другое дело, в нынешней России это чувство искажено во многом еще с советского времени, когда естественная необходимость вооруженных сил, как защитника Отечества, была смешана с идеей мощных вооруженных сил, которые должны все бояться, опираясь на которые, режим должен диктовать свою волю практически всему миру" (Интервью "Радио Свобода", 29.8.2007).
Это гламурный милитаризм, милитаризм, который требует неукоснительно называть войну — миром, нападение — самозащитой, убийство — самообороной.
Армия России — точнее, Армия «Россия» — всегда была агрессивной, всегда запугивала, всегда завоёвывала. И всегда делала это под лозунгом "защиты отечества". Так и Римская империя была создана для защиты городка Рима сперва от соседей по Тибру, а потом и до Темзы добрались…
Выражение "государственный народ" — парафраз старинного "мы твои государевы людишки". "Государственный народ" или "народное государство"? Россия изначально — не государство, а армия, организованная агрессия, выдающая себя за "всего лишь" организованное насилие-самооборону.
Молитва патр. Филарета о «распространении» царства Российского, впервые введённая в чин венчания Алексея Михайловича, произносившаяся и при венчании Петра:
"Да тобою, пресветлым государем, благочестивое ваше царство паки воспрославит и распространит Бог от моря до моря и от рек до конец Вселенныя, и расточенныя во благочестивое твое царство возвратит и соберет воедино, и на первообразное и радостное возведет, во еже быти на Вселенней царю и самодержцу христианскому, и возсияти, чко солнцу посреде звезд!" (с. 227, цит. по: Богданов А.П. Российское православное самодержавное царство // Царь и царство в русском общественном сознании. М., 1999. С. 108).
С Петра власть секуляризуется: принятие императорского титула в 1721 г. носило светский характер, титул подносился народом. Слова перед Полтавской битвой: "Вы сражаетесь не за Петра, а за государство".
Однако, секуляризация ли это или сакрализация государства вместо императора? Просто иное идеологическое облечение милитаризм. Более европейское, если считать национализм — европейскостью. «Народ» такая же фикция для милитаризма, как «Бог», "свобода", «безопасность».
Достоевский говорил, что Русская Церковь в параличе; это было, между прочим, неверно, и сам Достоевский наилучший тому пример — только Достоевский не понимал, что и он — Церковь. Однако, если приложить слова Достоевского к России в целом, они абсолютно точны. Это параличная страна, только паралич этот особого рода — паралич милитаризма. Паралич системы, которая кипит и бурлит внутри себя, но которая абсолютно неподвижна относительно всего, что вне её. Паралич блиндажа, в котором идёт то пьянка, то драчка, но который относительно мира всегда в одной позиции. Да и может ли пьянка, драчка, военный парад считаться движением? Это попросту болтанка.
Изучение России, особенно российской власти, учёными, которых эта же власть финансирует, — явление парадоксальное. Тем не менее, искажения, которые вносит ориентация на власть, далеко не прямолинейны, особенно после 1990 года. Конечно, откровенной критики власти в трудах этих учёных ожидать не приходится, но и чрезмерной льстивостью грешить им вовсе не обязательно.
После исчезновения веры в коммунизм и социальный прогресс власть потеряла и тот небольшой интерес к обратной связи с обществом (включая научное сообщество), который имела. Учёный выполняет роль матрёшки, украшающей стол руководителя на случай визита иностранного гостя. Он остаётся государевым холопом, которого плохо кормят, но которому разрешено подрабатывать на стороне (в Первом мире). Правда, при этом власть оставляет за собой право наказать учёного как за реальную нелояльность, так и безо всякого повода.
В результате русский социолог или историк современности отнюдь не обязательно абсолютно лоялен к власти. Иногда наоборот: он маскирует своё двусмысленное положение если не прямым фрондёрством, то мифами, иррациональными концепциями, которые позволяют ему сохранять самоуважение.
Таков миф о нестабильности России:
"Россия бурлит. Здесь варится густой бульон истории. Здесь никогда не бывает штиля. Исследовать современную Россию — примерно то же, что изучать состав дыма, уносимого порывами ветра" (Крыштановская, 2004, с. 7).
На первый взгляд, образ идентичен фразе Черчилля о России как загадке в кубе. По сути образы противоположны. Черчилль имел в виду, что Россия это пустота, безжизненность, в которой нечего разгадывать. Это традиционное для Запада отношение к деспотии как нулевой величине, где отсутствует главное содержание: частная жизнь граждан. Тут не варится бульон, тут выскребают остатки каши со стенок тюремной миски. Выскребают быстро, ложки стучат звонко.
Крыштановская же выражает психологию многих русских интеллектуалов, маскирующих своё существование в неполноценном обществе (для интеллектуала несвобода более неполноценность, чем для людей других социальных групп). Они принимают всерьёз испуганные комплименты иностранцев, которые от невозможности что-либо похвалить в России, хвалят ее «динамичность», "непредсказуемость". Но «динамичность» России есть динамичность хулиганства, хаос не "бульона истории", а динамичность свалки истории. Но, когда нечего похвалить по сути, хвалят «динамичность». Русский это подхватывает и даже иногда делает это частью антизападнического мифа: мол, в Европах-де сонное царство, скука, вешаются с тоски либо едут в Россию.
Другой вариант этого мифа — гумилевская концепция «пассионарности», которая превозносит историю безликости, природной «силы» выше истории гражданского общества, истории личного усилия. Но завоевания Тамерлана или Батыя — внеисторические явления, для истории человечества — эфемериды в сравнении с Ренессансом. По затратам физической энергии, по скорости перемещения в пространстве драка дворовых мальчишек событие намного более «значительное» чем сидение Ньютона под яблоком. Вежливый человек может даже погладить мальчиков по головке за «динамичность». Но мальчикам лучше не обольщаться, а опытному педагогу лучше воздержаться от комплиментов.
Россия есть застойная страна, где много разрушается, но ничего не созидается, и та же Крыштановская в своей монографии показывает, что в 1990-е годы не было никаких реформ и перемен, а было лишь незначительное колебание в жизни номенклатуры, вернувшейся вскоре к состоянию неподвижности
Советские люди с удовольствием рассказывали анекдот, изображающий советскую историю в виде езды на поезде, раскрывая строчку из большевистской песни "Наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка". Вдруг неожиданно обнаруживается, что впереди отсутствует небольшой участок железнодорожного полотна. При Ленине: согнали бы всех пассажиров на субботник и восстановили дорогу. При Сталине: расстреляли бы стрелочника. При Хрущеве: сняли бы рельсы сзади и поставили спереди. При Брежневе: стали бы раскачивать вагоны и делать вид, что все едут. При Горбачеве: кричали бы "довели большевики!!!" При Ельцине: растащили бы оставшееся полотно и взяли кредит в МВФ на ремонт. При Путине: заявили бы о том, что это "чеченский след".
Проблема в том, что поезд — бронепоезд. И до 1917 года железная дорога вполне была символом деспотизма. (Некрасов: "Кто строил эту железную дорогу…"). Вся история Российской империи есть история того, как солдаты — а всё население империи было и остаётся солдатами — укладываются в качестве шпал, причём часто добровольно, с энтузиазмом несут на своих плечах вагоны и паровоз, утверждая, что это — "национальное своеобразие" России. А паровоз-то с поездом — лишь камуфляж, маскирующий ветхую как дикость колесницу восточного деспота и его армии.
Золотые слова Токвиля:
"Желаем ли мы, чтобы наш народ был способен оказать сильное влияние на все остальные народы? Готовим ли мы его к великим делам, приуготовляем ли мы ему, независимо от результатов его усилий, особую роль в истории?
Если, по нашему мнению, главная цель объединившихся в общество людей состоит в этом, то демократическая форма правления нам не подходит, она не приведет нас к цели.
Но если мы считаем, что интеллектуальную и нравственную деятельность человека следует направлять на удовлетворение нужд материальной жизни и на создание благосостояния, если нам кажется, что разум приносит людям больше пользы, чем гениальность, если мы стремимся воспитать не героические добродетели, а мирные привычки, если пороки мы предпочитаем преступлениям и соглашаемся пожертвовать великими делами ради уменьшения количества злодеяний, если мы хотим жить не в блестящем, а в процветающем обществе и, наконец, если, по нашему мнению, основной целью правления должны быть не сила и слава народа в целом, а благосостояние и счастье каждого его представителя, тогда мы должны уравнять права всех людей и установить демократию".
Примечательно, что деспотизм в России после 2000 г. предпочитает говорить не о величии страны и завоеваниях (хотя больше всего денег тратится именно на армию, если не считать процветания чиновников), а именно о том, что деспотизм идеален для "нормальной повседневной работы". Олигархи щеголяют в штатском, не призывают к войне, их пропагандисты говорят о скучноватости серых будних дней. Тем не менее, даже эта риторика не обещает людям "удовлетворения нужд материальной жизни", процветания и пр. Как и при коммунизме, призывают терпеть сегодняшнюю нехватку «ради» — только теперь не ради будущего, а ради «стабильности», "порядка", «надёжности». Серые, прозаические, скучноватые будни… Будни палачей…
Ханин Г. Вперед, к авторитаризму? // Родина. — Июнь 2004 г. Он же: Экономическая история России в новейшее время. Новосибирск, 2003.
Сравнительные расчеты экономического развития крупных стран в Новое время: Мельянцев В.А. Россия за три века: экономический рост в мировом контексте. Общественные науки и современность. 2003. № 5. То же на английском в сети. Он же. Восток и Запад во втором тысячелетии. М., 1996.
В конце XVII в. по душевому ВВП Россия отставала от Запада в 1,5–2 раза, Китая и Индии — в 1,5 раза, уступая и по уровню урбанизации, грамотности, урожайности. При общих для всех стран низких показателях разрыв в полтора раза был очень чувствителен, чувствительнее, чем в ХХ в. разрыв в десять раз.
В XVIII в. Мельянцев дает прирост душевого ВВП в 0,1 %, но это заниженная оценка: Блэквелл и др. историки берут 0,3 %, выше, чм на Западе. Экспорт России в 1720–1800 гг. вырос в 10 раз, а Великобритании — в 5 раз.
1861 год не принес скачка: в 1860 г. душевой ВВП к среднеевропейскому составлял 57 %, таким же остался в 1910 г. (Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. XIX-ХХ века. СПб., 1998. С. 148). Отставание от США выросло, сократился лишь разрыв со странами Азии. Рост 1908–1913 был лишь частью цикла. Рст производительности труда в эти годы снизился. Р.Аллен (монография Farm to Factory. Princeton and Oxford. 2003) показал, что бум в эти годы был связан с высокой ценой на экспортируемое зерно. Аналогично в Аргентине был бум по этой же причине, но после удешевления начался резкий спад в 1930-е). Впрочем, и до Аллена, в 1956 г. об этой же краткосрочности подъема писал П.И.Лященко.
НЭП не принес подъема: высокие показатели были подтасованы благодаря занижению стоимости производственных фондов. Этот прием большевики повторяли и потом. Аллен показал, что даже коллективизация была лучшей стратегией — правда, в краткосрочном плане, ведь индустриализация была достигнута за счет не только обнищания, но — от себя замечу — психологической кастрации населения. Поэтому то, что к началу 1960-х Россия/СССР вышла на второе место в мире по объему ВВП и военному могуществу было явлением временным.
Шанин повторяет тезис о том, что успехов в реформах добивались авторитарные режимы, а не демократические — но можно ли считать «демократическими» реформы Александра II, Николая II, Горбачева-Ельцина, тем более, НЭП? Это была лишь имитация демократии, вот она и не работала — в отличие от подлинного деспотизма.
Среди тех, кто призывает к очередной модернизации через диктатуру — фоменковцы Сергей Валянский и Дм. Калюжный. (О Западе, который пыжился, пыжился, а Россия сама по себе. М., 2004).
Ханин очень беспокоится, что Россия — не Аргентина, она не может просто пребывать в кризисе, ей угрожают соседи, которые ее растащут: США, Китай, Европы (С. 86).
Роды принимают, не не принимают в человеки, а вот в солдаты — принимают. Солдатом не рождаются и не становятся, в солдаты принимают. Быть русским означает быть принятым в солдаты. Это вывороченность существования наизнанку. Первый признак совковости — вопль: «Мне не дают жить!» Но разве жить — дают? Источник жизни человека внутри человека, если только этот человек — не военный.
Слишком часто потребность российского человека в определении извне называют инфантилизмом. Конечно, всякий солдат инфантилен, но не всякая инфантильность воинственна. Точно так же ошибочно считали русского человека холопом. Всякий солдат холоп, но не всякий холоп — солдат.
Когда же совершается приём в Россию? Это многократно повторяющаяся процедура. «Приём в русские» начинается уже тогда, когда беременную женщину унижают гинекологи, когда её везут в роддом, когда ребёнка оформляют. Десятки и сотни маленьких ритуальных действий напоминают родителям, что ребёнок их только биологически, по сущности же он — собственность государственная. В дореволюционной России такого почти не было, это как раз усовершенствование советского времени. И после формального окончания большевизма одним из ритуальных заклинаний в российской культуре остаётся восхваление детдомов, приютов, кадетских училищ, групп продлённого дня, — в общем, неустанное подчеркивание того, что родители могут лишь испортить то, что доверено им государством.
Лучший воспитатель тот, которого назначило государство. Идеальный вариант превращения биологического объекта в человека — как можно раньше убить родителей объекта и воспитать его. Именно этот идеальный вариант воспевает российская культура в рассказах о счастливом детстве чеченских (и не только) сироток. Родители убиты российскими солдатами, и это нормально, потому что точно так же идеальный российский человек тот, у которого родителей лишили родительских прав. «Слуга царю, отец солдатам» — вот идеальный начальник.