Ответ я получил не сразу. Несомненно, прежде чем предпринимать дальнейшие действия, англичане хотели выждать и посмотреть, как развернутся события на нашем флоте. Но ни на одном судне, ни в одном экипаже, ни в одном флотском учреждении не было никаких проявлений несогласия с нашим решением. Наоборот, из этого испытания военно-морские силы Франции вышли еще более сплоченными вокруг де Голля. Они еще больше прониклись решимостью продолжать борьбу. Лишь несколько офицеров, сгруппировавшихся вокруг адмирала Мюзелье, организовали постыдное выступление в здании военно-морского штаба, куда я явился, чтобы переговорить с ними лично. После этого я приказал адмиралу находиться в течение месяца в таком месте, откуда он не смог бы поддерживать связь с флотом. В соответствии с соглашением о юрисдикции от 15 января я обратился к английскому правительству с просьбой обеспечить выполнение моего решения, поскольку оно принято на британской территории. Затем ввиду того, что соответствующие заверения все еще не поступали, я отправился на дачу, будучи готовым ко всему и ожидая самого худшего. Плевену, Дьетельму и Куле я оставил своего рода секретное политическое завещание, поручив им сообщить французскому народу все необходимое, если я буду вынужден прекратить начатую деятельность и не смогу сам дать нужных объяснений. Одновременно я довел до сведения союзников, что, к величайшему своему сожалению, я не смогу поддерживать отношений с ними, пока они сами не выполнят обязательства, взятые ими на себя в силу соглашения между нами.
Это было 23 марта. Ко мне явился с визитом Пик. Он вручил мне ноту, заявив, что его правительство не настаивает на оставлении Мюзелье в должности главнокомандующего и что оно будет следить, чтобы в течение месяца адмирал не смог общаться с представителями французских военно-морских сил. При этом английское правительство рекомендовало мне проявить по отношению к нему благожелательность, учитывая его заслуги. Тем временем прибывший с Тихого океана Обуано принял командование военно-морским флотом. В мае я пригласил к себе адмирала Мюзелье, желая предоставить ему возможность продолжать службу и чтобы обсудить с ним условия инспекционной поездки, которую я рассчитывал доверить ему. Он не явился. Несколькими днями позже этот высший офицер, много сделавший для нашего флота, официально уведомил меня о том, что его сотрудничество со "Свободной Францией" окончено. Мне было очень грустно за него.
После этого досадного инцидента ничто уже не мешало нормальной деятельности "Лондонского комитета", который враждебная пропаганда (исходившая не только от наших военных противников и от Виши) тщилась представить то как группку алчных политиканов, то как кучку фашистских авантюристов, то как сброд исступленных пропагандистов в коммунистическом духе, но для которого, я это торжественно и решительно заявляю, самым важным было благо страны и государства. Национальный комитет собирался не реже одного раза в неделю, в торжественной обстановке, в большой комнате Карлтон-гарденса, которую называли "залом с часами". Согласно порядку дня, мы заслушивали сообщения каждого комиссара о делах в его департаменте или по какому-нибудь иному вопросу, который тот счел нужным поднять. Комитет знакомился с документами и сообщениями, подробно обсуждал вопросы и принимал решения, которые оформлялись протоколом. Эти решения доводились затем до сведения наших учреждений и воинских частей. Ни одно важное решение не было никогда принято без предварительного обсуждения в Комитете.
Национальный комитет в целом, как коллегиальный орган, и каждый из его членов в отдельности всегда оказывали мне ценную помощь и лояльное содействие. Конечно, со всеми важными делами мне приходилось знакомиться лично. Но все же бремя, лежавшее на мне, стало меньше ввиду того, что теперь меня окружали и оказывали мне помощь компетентные сотрудники. Конечно, этим министрам, из которых ни один прежде не занимал видного общественного поста, недоставало подчас необходимого авторитета и известности. Но они сумели приобрести и то и другое. У каждого из них, кроме того, были ценные качества и личный опыт. В целом работая в Комитете, они способствовали усилению влияния Сражающейся Франции. Мне часто приходилось встречать со стороны моих сотрудников, конечно, не оппозицию, но возражения или критику по поводу моих намерений и действий. В трудные минуты, когда я обычно склонялся к принятию решительных мер, многие члены Комитета высказывались за компромисс. Но это было даже хорошо. В конечном счете, изложив свои доводы, ни одни из национальных комиссаров никогда не оспаривал моего окончательного решения.
И хотя иной раз мнения могли разделиться, ответственность целиком лежала на мне. В борьбе за освобождение мне, бедняге, приходилось всегда в конечном счете отвечать за все. Во Франции ко мне все чаще обращали свои взоры те, кто все больше стремился к активному сопротивлению. В этом чувствовался все более ясный ответ на мои призывы. В этом проявлялось также и сходство настроений, которое мне казалось столь же необходимым, как и волнующим. Видя, что склонность французов к разъединению и разобщенности, которую им навязывал режим угнетения, способна вызвать разрозненные вспышки возмущения, я жил одной мыслью: слить их воедино в интересах Сопротивления. Действительно, именно единство определяло боевые успехи Сопротивления, его национальный характер, его международное значение.
Начиная с лета 1941 мы разными путями постепенно узнавали обо всем, что происходило в метрополии. Помимо того что можно было прочесть между строк в газетах или узнать из радиопередач обеих зон, мы постоянно получали весьма полную информацию в виде данных нашей разведки, донесении некоторых наших агентов, которые уже начали действовать на местах, показаний добровольцев, прибывавших ежедневно из Франции, сообщений, которые поступали по дипломатическим каналам, заявлений эмигрантов, проезжавших через Мадрид, Лиссабон, Танжер или Нью-Йорк, и, наконец, в виде писем, которые с помощью многочисленных уловок переправляли к ним семьи и друзья участников "Свободной Франции". В результате у меня складывалось день за днем точное представление об обстановке. Сколько раз, беседуя с соотечественниками, только что покинувшими родину, где они, однако, были заняты в той или иной мере повседневной работой и знакомы лишь с жизнью своего города, я убеждался в том, что благодаря многочисленным источникам информации, которая доставлялась нам целой армией преданных людей, мне лучше, чем кому-либо другому, известно положение дел во Франции.
А это в свою очередь позволяло мне сделать вывод о разложении вишистского режима. Иллюзии в отношении этого режима рассеялись. Прежде всего победа Германии, о которой заявляли как о само собой разумеющемся деле, чтобы оправдать капитуляцию, становилась невозможной, после того как в войну вступили Россия и затем Соединенные Штаты, а Англия и "Свободная Франция" доказали свою способность к сопротивлению. Утверждение, что ради спасения "материальных благ" необходимо было согласиться на порабощение страны, выглядело смехотворно, ибо 1500 тысяч наших людей, взятых в плен, не возвращались домой; немцы практически аннексировали Эльзас и Лотарингию и отрезали в административном отношении север страны от остальной территории; производившиеся оккупантами изъятия денежных средств, сырья, сельскохозяйственных и промышленных товаров истощали нашу экономику, все большее число французов вынуждено было работать на Германию. Разговоры об обороне Французской империи от "любого врага" не могли уже никого обмануть, с тех пор как французскую армию и флот заставили воевать против союзников и "деголлевцев" в Дакаре, Габоне, Сирии и на Мадагаскаре; в то время как немцы и итальянцы из комиссий по перемирию свободно распоряжались в Алжире, Тунисе, Касабланке и Бейруте, немецкие самолеты приземлялись в Алеппо и Дамаске, а японцы оккупировали Тонкин и Кохинхину. Отныне Сражающаяся Франция стала воплощением всех надежд на возврат заморских территорий. Она постепенно утверждалась в Экваториальной Африке, на островах Океании, в Пондишери, в Леванте, на острове Сен-Пьер, на Мадагаскаре и во Французском Сомали. Вместе с тем она уже заранее непреклонно заявляла о своих неоспоримых правах на Северную Африку, Западную Африку, Антильские острова и Индокитай.
Что касается "национальной революции", с помощью которой режим Виши пытался прикрыть собственную капитуляцию, то создавалось впечатление, что вишисты увлекаются реформами, из которых некоторые были сами по себе полезны, но в целом они были дискредитированы тем, что их проведение связывали с разгромом и порабощением Франции. Разговоры вишистов о моральном оздоровлении и укреплении власти, даже их бесспорные попытки навести порядок в общественно-экономической жизни на деле выражались лишь в парадах легионеров, возвеличивании маршала Петена, создании многочисленных комиссий и комитетов, а по существу означали подлые репрессии, засилие полиции и цензуры, привилегии и существование черного рынка. Это кончилось тем, что в самом вишистском руководстве появились признаки замешательства и разброда. Вот как развивались события с конца 1940 и вплоть до лета 1942: увольнение Лаваля; создание в Париже Марселем Деа, Делонклем, Люшером, Марке, Сюарезом и другими "Национального народного объединения", которое при прямой поддержке оккупантов резко нападало на правительство и вело крикливую пропаганду в пользу сотрудничества с немцами; бесконечные изменения полномочий Дарлана; отставки членов кабинета: Ибарнегарэ, Бодуэна, Альбера, Фландена, Пейрутона, Шевалье, Ашара и других, которые один за другим заявляли, что возложенная на них задача невыполнима; загадочное и неожиданное прекращение процесса в Риоме{174}; отставка Вейгана; покушение Колетта на Лаваля; назначение последнего главой правительства. Сам маршал Петен открыто признавал свое отчаянное положение. "Я ощущаю скверный ветер, который дует из многих районов Франции, - говорил он, выступая по радио в августе 1941. - Беспокойство овладевает умами. В души вкрадывается сомнение. Авторитет правительства оспаривается. Приказы выполняются плохо. Настоящий недуг охватывает французский народ". В июне следующего года, отмечая вторую годовщину своей просьбы о перемирии, он заявил в речи, транслировавшейся по радио: "Я отнюдь не скрываю, что мои призывы встретили слабый отклик".
По мере того как дутое величие вишистского режима исчезало повсюду, в метрополии возникали очаги Сопротивления. Естественно, речь шла о действиях, очень различных по характеру, часто не очень четко определенных, но преследовавших единую цель. В одном месте составляли, печатали и распространяли разного рода листовки. В другом собирали сведения разведывательного характера о противнике. Мужественные люди создавали группы действия, которые выполняли самые разнообразные задачи: налеты на врага, порчу имущества, получение и распределение грузов, которые сбрасывались на парашютах или доставлялись другими путями, переход из одной зоны в другую, прием или отправку агентов, переход границы и т. п. В ряде мест создавались зародыши организаций Сопротивления, члены которых объединялись между собой либо по указаниям высших инстанций, либо в силу общности взглядов. Одним словом, за внешней пассивностью и бездействием, которые, казалось, царили в метрополии, Сопротивление начинало жить своей активной подпольной жизнью. Бойцы Сопротивления во Франции готовились теперь наносить удары по врагу, несмотря на густую сеть полицейских и доносчиков.
В сентябре 1941 началась серия изолированных нападений на немецких военнослужащих. Первыми были убиты комендант гарнизона в Нанте, офицер в Бордо и два солдата в Париже на улице Шампионне. Затем число убитых стало расти. Мстя французам, враг сотнями расстреливал заложников, бросал в тюрьмы тысячи патриотов, которые потом высылались из Франции, душил штрафами и репрессировал города, где совершались покушения. С чувством мрачной гордости узнавали мы об этой войне одиночек, которые подвергали себя огромному риску, борясь с оккупантами. С другой стороны, гибель французов - жертв ответных репрессий немцев вызывала в наших сердцах скорбь, но отнюдь не отчаяние, потому что мы это расценивали как смерть солдат на поле битвы. Однако исходя из элементарных требований военной науки, мы считали, что борьбой нужно руководить и что к тому же еще не наступил момент начинать открытые боевые действия в метрополии. Борьба, рассчитанная на то, чтобы не давать противнику покоя, затем активные операции внутренних сил Сопротивления в намеченных пунктах, наконец, национальное восстание, которое мы намеревались начать в надлежащий момент, могли бы быть весьма эффективными при условии, что все это удалось бы осуществить как одно целое в сочетании с действиями армий освобождения. Между тем в 1941 Сопротивление едва начинало зарождаться, и, с другой стороны, мы знали, что оно может потерпеть полное поражение буквально еще за годы до того, как наши союзники будут готовы высадиться на побережье.
Вот почему 23 октября я заявил по радио: "Тот факт, что французы убивают немцев, является абсолютно нормальным и абсолютно оправданным. Если немцы не хотят, чтобы мы их убивали, им следует оставаться дома... После того как им не удалось покорить мир, каждый немец знает, что станет либо трупом, либо пленным. Но существует тактика ведения войны. Войной должны руководить те, кому это поручено... В настоящее время мой приказ для оккупированной территории: немцев открыто не убивать! Он вызван единственным соображением: сейчас враг может совершенно беспрепятственно осуществлять массовые убийства наших пока еще безоружных борцов. Напротив, как только мы сможем перейти в наступление, будут отданы соответствующие приказы".
Стремясь сократить свои потери, которые при сложившейся обстановке были слишком велики по сравнению с достигнутыми весьма незначительными результатами, мы вместе с тем должны были использовать реакцию масс на немецкие репрессии в интересах укрепления национальной солидарности и сплочения сил французского народа. 25 октября, на следующий день после казни 50 заложников в Нанте и Шатобриане и 50 патриотов в Бордо я заявил по радио следующее: "Расстреливая наших людей, враг рассчитывал запугать Францию. Франция докажет, что ее запугать нельзя... Я призываю всех французов и всех француженок прекратить всякую работу и всякое движение там, где они будут находиться, в пятницу 31 октября, с 4 часов до 4 часов 05 минут, с тем чтобы это серьезное предостережение, эта мощная национальная забастовка продемонстрировала силу братской солидарности французов и показала врагу, какая опасность подстерегает его повсюду". Накануне намеченного дня я повторил свой призыв. Состоявшаяся забастовка приобрела во многих местах, особенно на заводах, внушительный характер. В результате во мне укрепилась решимость не допускать, чтобы движение Сопротивления вылилось в анархию; напротив, я хотел добиться организованности, не пресекая вместе с тем инициативы, которая была его движущей силой, и не отвергая взаимной изолированности местных организаций, без которой Сопротивление могло бы быть полностью ликвидировано одним ударом.
Во всяком случае участники движения Сопротивления и его организации во многих отношениях действовали теперь с большой решимостью, но они испытывали острую нехватку в военных специалистах. Там, где они могли и должны были их найти, то есть в том, что оставалось от армии, путь преграждали вишисты. И тем не менее первые удары по врагу были нанесены военными. Офицеры армейских и окружных штабов прятали оружие от комиссий по перемирию. Разведывательная служба продолжала тайком вести контрразведку и время от времени отправляла англичанам информацию. При содействии генералов Фрэра, Делестрэна, Верно{175}, Блок-Дассо, Дюрмейера, с помощью, в частности, офицерских клубов подготавливались мобилизационные мероприятия. Генерал Кошэ стал вести активную пропаганду против капитулянтских настроений. Среди руководителей молодежных организаций, в состав которых входило значительное количество бывших военных, многие тренировались сами и учили других владеть оружием. В оставшихся воинских частях почти все офицеры, унтер-офицеры и солдаты не скрывали своих надежд вновь принять участие в боях.
Население относилось к этому весьма положительно. Привезенная из Франции кинохроника, которую я просмотрел в Лондоне, служила наглядным тому доказательством. В фильме был заснят момент, когда Петен во время одной из своих поездок в Марсель появился на балконе ратуши перед войсками и народом, которые выражали свои горячие патриотические чувства. Можно было слышать, как, повинуясь единодушному настроению этой массы людей, он крикнул: "Не забудьте, что все вы мобилизованы!" Эти слова вызвали бурный энтузиазм всех собравшихся, военных и невоенных, которые смеялись и плакали от волнения.
Таким образом, несмотря на то что армия потеряла убитыми или пленными большинство своих часто лучших солдат и офицеров, она стихийно стремилась к тому, чтобы возглавить национальное Сопротивление. Однако именно этого и не хотело "правительство", которому армия подчинялась. Вишистский режим, сохранявший вначале видимость нейтралитета, затем вставший на путь сотрудничества с врагом, помешал армии осуществить свое призвание, и в результате она морально оказалась в тупике, выход из которого можно было найти, лишь отказавшись от формальной дисциплины. Хотя многие военные все же пошли на это, особенно кто состоял в организациях Сопротивления, или кто вступил в тайную армию, или, наконец, те, кто позже основал "Армейскую организацию Сопротивления", фактически движение Сопротивления вынуждено было первое время само готовить свои кадры.
В "свободной" зоне такие организации, как "Комба" во главе с капитаном Френэ{176}, "Либерасьон", в которой основную роль играл Эмманюэль д'Астье де ла Вижери{177}, "Фран-тирер", руководство которой возглавлял Жан-Пьер Леви{178}, занимались активной пропагандистской деятельностью и создавали военизированные формирования. Одновременно остатки бывших профсоюзных организаций - "Всеобщей конфедерации труда" и "Французской конфедерации христианских трудящихся" - вели пропаганду в пользу Сопротивления. Аналогичную работу проводили различные группировки, состоявшие из членов бывших партий, в частности таких, как Социалистическая, Народные демократы и Республиканская федерация. Поскольку зона не была оккупирована немцами, борьба велась, естественно, против вишистского режима, против его полиции и трибуналов. При этом руководители, готовя силы, которые в случае необходимости могли быть использованы против врага, думали о захвате власти и видели в Сопротивлении не только орудие войны, но и средство для смены режима.
Политический характер организаций Сопротивления южной зоны делал, естественно, их деятельность весьма эффективной, способствовал привлечению в их ряды влиятельных элементов, придавал их пропаганде злободневность и зажигательность, которые будили умы. Но с другой стороны, полное согласие и вытекающая отсюда совместная деятельность руководящих комитетов страдали от всего этого. Следует сказать, что рядовые члены этих организаций и сочувствующие почти не интересовались ни дальнейшей программой Сопротивления, ни условиями захвата власти, ни подбором будущих правителей. По общему мнению, главное состояло в том, чтобы сражаться или по крайней мере готовиться к этому. Добывать оружие, устраивать тайники, подготавливать и время от времени осуществлять налеты - вот о чем шла речь! С этой целью надо было организовывать группы на местах из знающих друг друга людей, искать средства для борьбы и держать язык за зубами. Короче говоря, если внутри организаций и существовало относительное единство взглядов, то практическая борьба велась, наоборот, разрозненными группами, которые имели собственных руководителей, действовали самостоятельно и оспаривали друг у друга право на имевшиеся в мизерном количестве оружие и деньги.
В оккупированной зоне, в условиях непосредственной опасности, такой конкуренции не существовало, однако разобщенность людей и усилий проявлялась там гораздо сильнее. Там было прямое и опасное соседство с противником. Приходилось иметь дело с гестапо. Не было никакой возможности передвигаться, переписываться, выбирать квартиру, не подвергаясь строгому контролю. Все подозрительные попадали в тюрьму и высылались. Что касается активного Сопротивления, то его бойцов неумолимо подстерегали пытки и смерть. В этих условиях силы были крайне распылены. Вместе с тем, присутствие немцев создавало обстановку, толкавшую на сопротивление, на создание подпольных организаций. Вот почему движение Сопротивления в этой зоне приобретало напряженный военно-заговорщический характер. "Гражданская и военная организация", основанная полковником Туни, организация "Сторонники освобождения" во главе с Рипошем, организация "Сторонники Сопротивления", созданная Леконтом-Буанэ{179}, организация "Освобождение Севера", которую сформировал Кавайес, наконец, организация "Голос севера", основанная в Эно, во Фландрии, в краю шахтеров, под руководством Укка, категорически отказывались придерживаться какого-либо политического направления, вели только вооруженную борьбу и действовали небольшими, изолированными друг от друга подпольными группами.
В конце 1941 коммунисты в свою очередь вступили в борьбу. До этого их руководители занимали примиренческую позицию по отношению к оккупантам, зато резко нападали на англосаксонский капитализм и его прислужников-"деголлевцев". Однако их поведение моментально изменилось, когда Гитлер напал на Россию, а они сами с трудом сумели уйти в подполье и установить связи, необходимые для борьбы. Впрочем, они были к ней подготовлены своей системой партийных ячеек, секретностью своей иерархии, преданностью своих кадров. В национальную войну они включились отважно и умело, откликаясь бесспорно (особенно рядовые члены) на зов родины, но никогда не теряя из виду, как армия революции, конечную цель, заключавшуюся в том, чтобы установить свою диктатуру, воспользовавшись драмой, которую переживала Франция. Они все время стремились сохранить за собой свободу действий. Но вместе с тем, пользуясь настроениями борцов Сопротивления - в том числе и в своих собственных рядах, - которые хотели только воевать, они упорно стремились объединить все Сопротивление, чтобы превратить его, если окажется возможным, в орудие своих честолюбивых устремлений.
Так, в оккупированной зоне они создали "Национальный фронт" группировку чисто патриотического характера, и организацию "Франтиреры и партизаны", которая как будто бы предназначалась исключительно для борьбы с немцами. В эти организации они привлекали многочисленные некоммунистические элементы, чтобы тем самым маскировать свои замыслы. Они засылали своих людей под разным видом в руководящие органы всех других организаций. Они предложили мне вскоре свое содействие, при этом ни на минуту не переставая злословить по адресу "деголлевского мифа".
Что же касается меня, то я хотел только, чтобы они приносили пользу. В борьбе с врагом нельзя пренебрегать никакими силами, и я считал, что их участие явится существенным вкладом в ту своеобразную войну, которая велась в условиях оккупации. Но следовало добиться, чтобы они действовали как часть единой организации и, скажу без обиняков, под моим руководством. Полагаясь во многом на могучую силу национального чувства и недоверие, которое мне оказывали массы, я сразу решил предоставить им должное место во французском Сопротивлении и даже, когда придет время, в его руководстве. Однако столь же твердо я решил не допускать, чтобы они смогли занять доминирующее положение, оттеснить меня и очутиться у руководства. Трагедия, решавшая судьбу Франции, давала этим французам, которых возмущавшая их несправедливость поставила вне нации, а ошибки повели по ложному пути, историческую возможность вновь стать частью единой нации, хотя бы только на период борьбы. Я хотел сделать так, чтобы эта возможность не была навсегда потеряна. И тогда, как и в прошлом, со словами "Да здравствует Франция!" могли бы умирать все, кто так или иначе отдавал за нее свою жизнь. В непрерывном движении жизни все доктрины, все школы, все революции преходящи. Коммунизм не вечен. Но Франция вечна. Я уверен, что в ее судьбе большую роль сыграет в конечном счете тот факт, что при всех обстоятельствах во время освобождения -в этот недолгий, но решающий период своей истории - она будет единой, сплоченной нацией.
В октябре 1941 я узнал, что в Лиссабон прибыл из Франции Жан Мулэн{180}, который хотел попасть в Лондон. Я знал, кто был этот человек. Я знал, в частности, что как префект департамента Эр и Луар он проявил высокое мужество и достоинство во время вступления немцев в Шартр. Немцы всячески оскорбляли его, ранили и бросили в тюрьму. В конце концов он был освобожден, ему принесли извинения. Вишисты сместили его с поста, и он находился в опале. Я знал, что он хотел служить. Поэтому я попросил у британских властей направить этого достойного человека в Англию. Однако пришлось ждать два месяца, чтобы получить их согласие. "Интеллидженс сервис" стремилась взять Мулэна к себе, а он, наоборот, требовал, чтобы его отправили в мое распоряжение. Благодаря настоятельной просьбе, с которой я в письменной форме обратился к Идену, этот честный француз смог прибыть к месту назначения. Впоследствии мне стоило таких же усилий обеспечить его возвращение во Францию. В течение декабря я вел с ним продолжительные беседы. Жан Мулэн до отъезда в Лондон имел многочисленные встречи с представителями всех организации Сопротивления и, кроме того, зондировал почву в различных политических, экономических и административных сферах. Он хорошо знал обстановку там, где л с самого начала предполагал его использовать. Он делал ясные предложения и четко излагал свои просьбы.
Этот человек, еще молодой, но уже накопивший служебный опыт, был той же закалки, что и все мои лучшие сподвижники. Всей душой любящий Францию, убежденный в том, что "деголлизм" должен быть не только инструментом борьбы, но и движущей силой всякого обновления, уверенный в том, что воплощением государства является "Свободная Франция", он стремился к большим делам. К тому же, будучи человеком здравомыслящим, трезво оценивая вещи и людей, он очень обдуманно шел по пути, усеянном ловушками противника и препятствиями, которые создали друзья. Веривший в свое дело, расчетливый, не сомневающийся ни в чем и ничему не доверяющий, апостол и одновременно исполнитель, Мулэн за 18 месяцев выполнил важнейшую задачу: единство в движении Сопротивления, существовавшее, по сути дела, символически, он превратил в реальное единство. Затем, став жертвой предательства, перенеся тюрьму и жестокие пытки подлого врага, Жан Мулэн отдал жизнь за Францию, как и многие другие храбрые солдаты, которые на виду у всех или в подполье посвящали долгие ночи борьбе, чтобы скорее наступил рассвет.
Мы условились, что он постарается сначала провести работу в организациях Сопротивления южной зоны, чтобы убедить их создать под его руководством общий орган, который был бы непосредственно связан с Национальным комитетом, давал общие указания и занимался решением внутренних споров. По окончании этой работы Мулэн должен был заняться северной зоной, чтобы попытаться организовать для всей территории единый Совет Сопротивления, связанный со Сражающейся Францией. Но как только зашла речь о создании единого органа, который возглавил бы в метрополии все организации, участвовавшие в движении Сопротивления, возникло два вопроса: о политических партиях и о внутренних вооруженных силах в стране.
Принимая во внимание только представительный, но отнюдь не руководящий характер, который мне хотелось придать этому Совету (что впоследствии и удалось осуществить), я не думал исключать из него партии. Вхождение их в Совет было неизбежно. Впрочем, по моему мнению, наши несчастья объяснялись не сушествованием партий, а тем, что, пользуясь нашими пришедшими в ветхость государственными учреждениями, они незаконно присваивали себе власть. Вот почему, признавая за партиями их роль, я не желал, чтобы теперь они оказались во главе Сопротивления. Ни в коей мере ни их идеи, ни их деятельность не являлись источником Сопротивления, потому что все эти партии без исключения оказались несостоятельными в решающий момент. Но еще вчера переживавшие кризис в результате катастрофы, они начинали теперь укрепляться. Их отдельные элементы, вступая в движение Сопротивления, группировались между собой, придерживаясь рамок прежних отношений.
Правда, лишившись клиентуры - предмета своих забот, - а также возможности заниматься комбинациями и торговаться из-за портфелей, они думали и давали повод думать, что возвращаются к чистым истокам своего существования, то есть к идеалам социальной справедливости, культу национальных традиций, проповеди светского характера государства и горячим христианским чувствам. Их соответствующие организации, основательно очищенные, хотели, казалось, только одного: немедленно внести свой вклад в борьбу, используя те или иные тенденции общественного мнения. Между тем последнее начинало оценивать по достоинству умелые действия этих хорошо знакомых ему организаций, тем более что они отрекались от своих прежних ошибок. Наконец, за поведением партийных деятелей внимательно следили союзники. Добиваясь единства нации, приходилось считаться с фактами. В связи с этим я дал Мулэну инструкцию в надлежащий момент ввести в Совет, который предполагалось создать, делегатов от партий наряду с представителями различных организаций Сопротивления.
Если я рассчитывал таким путем добиться некоторого единства в политической борьбе Франции, то того же я хотел достичь и в вооруженной борьбе. В этом отношении первая трудность порождалась самими организациями Сопротивления, которые, создавая боевые отряды, хотели сохранить над ними свою власть. К тому же, за исключением нескольких горных или труднодоступных районов, эти отряды могли существовать лишь в виде мелких групп. Так было, в частности, в "маки", где формировались группы партизан в основном из людей, уклонившихся от отправки в Германию и которым приходилось скрываться в сельской местности. От них поэтому можно было ожидать только партизанской войны, которая дала бы весьма эффективные результаты, если бы их разрозненные действия стали частью общей согласованной борьбы. Таким образом, предоставляя различным группам возможность действовать автономно, нужно было разрешить проблему, состоящую в том, чтобы соединить их между собой с помощью гибкой, но действенной организации, подчиняющейся непосредственно мне. Это позволило бы наметить для них в форме плана, согласованного с союзным командованием, общие задачи, которые они выполняли бы в зависимости от обстановки и, в частности, тогда, когда осуществится наконец (!) высадка союзных войск в Европе. Я поручил Мулэну добиться от организаций Сопротивления этого элементарного взаимодействия их военных групп. Мне пришлось, однако, ждать несколько месяцев, прежде чем удалось создать в лице генерала Делестрэна командование тайной армии.
Жан Мулэн был сброшен на парашюте на юге Франции в ночь на первое января. У него было мое предписание, согласно которому он назначался моим делегатом в неоккупированной зоне метрополии с задачей обеспечить единство действий различных групп Сопротивления. Его полномочия поэтому не могли в принципе оспариваться. Но ему предстояло осуществить их при моей поддержке. В связи с этим было решено, что именно он явится во Франции центральным звеном наших связей -прежде всего с южной зоной, а по мере возможности и с северной; что в его распоряжении будут находиться средства связи; что к нему будут прикреплены наши связные; что он будет осведомлен о переброске нашего личного состава, грузов, корреспонденции из Англии во Францию и обратно; наконец, что он будет получать и распределять денежные средства, направляемые нами для различных организаций, действующих в метрополии. С этими полномочиями Мулэн приступил к делу.
По его инициативе, поддержанной снизу, руководители организации Сопротивления южной зоны вскоре общими усилиями создали своего рода совет, председателем которого был представитель Национального комитета. В марте они опубликовали совместную декларацию под названием "Единая борьба, единый руководитель", обязуясь осуществлять единство действий и заявляя, что они борются под руководством генерала де Голля. В деятельности различных организаций стал воцаряться порядок. Готовилось объединение мероприятий в отношении военизации партизанских групп. В то же время с нашей помощью Мулэн создал при своей делегации централизованные органы.
Так, например, "служба воздушных и морских операций" получала непосредственно от полковника Деваврена инструкции относительно прибытия и отправки самолетов и судов. Каждый месяц в лунные ночи самолеты "лисандр" или бомбардировщики, ведомые такими пилотами, как Лоран и Ливри-Левель, которые мастерски справлялись с этими смелыми операциями, совершали посадки в намеченных пунктах. Люди, которые постоянно рисковали своей жизнью, обеспечивали сигнализацию, прием или отправление пассажиров и грузов и охрану. Часто приходилось принимать контейнеры, которые сбрасывались на парашютах в установленных местах, прятать и распределять содержавшиеся в них грузы. "Служба радио", которую Жюлитт организовал на месте, действовала также под руководством Мулэна, передавая в Лондон и получая оттуда ежемесячно сотни, а затем тысячи телеграмм, непрерывно меняя местоположение своих радиостанций, обнаруженных противником, и восполняя по мере возможности свои большие потери. Мулэн создал также "Бюро печати и информации" во главе с Жоржем Бидо{181}, который держал нас в курсе различных настроений, в частности интеллигенции, а также общественных и политических кругов. Учрежденный при нем "Главный научно-исследовательский комитет", в котором работали Бастид, Лакост, де Мантон, Пароди, Тетжен, Куртен, Дебре, составлял проекты на будущее. Блок-Лене руководил по поручению делегации финансовыми операциями и хранил денежные средства, полученные из Лондона. Таким образом, через посредство Мулэна, державшего в своих руках основные нити руководства, деятельность нашего правительства стала давать практические результаты. Это подтверждали в первые же месяцы 1942 очевидцы, прибывавшие из Франции.
В их числе был Реми. В одну из февральских ночей он привез из Парижа связки документов для наших служб, а моей жене - азалию в цветочном горшке, купленную на улице Руайаль. Деятельность его сети "Конфрери Нотр-Дам" была в полном разгаре.
Например, ни один из немецких надводных кораблей не мог пойти в Брест, Лориан, Нант, Рошфор, Ла-Рошель, Бордо или выйти оттуда без того, чтобы Лондон не был об этом осведомлен телеграммой. Ни одно вражеское сооружение не могло быть построено на берегу Ла-Манша или на Атлантическом побережье в частности, на базах подводных лодок - без того, чтобы его расположение и план не стали сразу же известны нам. Кроме того, Реми методически устанавливал связи либо с другими сетями, либо с организациями Сопротивления оккупированной зоны, либо с коммунистами. Последние, встретившись с ним незадолго до отъезда, поручили передать мне, что они готовы признать мое руководство и послать полномочного представителя в Лондон в мое распоряжение.
В марте в Лондон прибыл натри месяца и провел с нами очень полезную работу один из руководителей организации "Освобождение Севера" и доверенное лицо профсоюзов Пино. В апреле нас посетил Эмманюэль д'Астье, вооруженный разными проектами и расчетами, и я счел нужным направить его до возвращения во Францию в Соединенные Штаты, чтобы он внес там ясность в некоторые вопросы, связанные с Сопротивлением. Затем приехал Броссолет{182}. Он был полон всяких самых высоких политических идей, глубоко скорбел о судьбе Франции, ввергнутой в катастрофу, ждал освобождения только от "деголлизма", который он возвел в доктрину. Впоследствии он явился одним из вдохновителей нашего Сопротивления в стране. Но однажды, выполняя порученное задание, Броссолет был схвачен врагом и покончил жизнь самоубийством, не надеясь на свои силы. С посланиями от некоторых парламентских деятелей прибыл также Рок, который впоследствии был арестован и убит. Из оккупированной зоны приехал Поль Симон, посланный "Гражданской и военной организацией" для установления связи. Симон с его горячим умом и холодной решимостью оказал Сопротивлению большие услуги. Он был убит врагом накануне освобождения. Наконец, в Лондон изъявили желание приехать Филип, Шарль Вален, Вьено, Даниэль Мейер и другие.
Мои беседы с этими людьми, в большинстве своем молодыми, пылкими, настойчивыми в борьбе и в своих стремлениях, показали мне, до какой степени был дискредитирован в глазах французов режим, существовавший в стране в момент катастрофы. Движение Сопротивления было не только вспышкой нашей до крайности ослабленной обороны. Оно порождало также надежду на обновление. Если только Сопротивление не распылится после победы, можно было надеяться, что оно станет рычагом глубоких преобразований всей системы и широких усилий нации. Встречаясь с руководителями Сопротивления, откликнувшимися на мой призыв, я думал, что, может быть, те из них, кто останется в живых, образуют вокруг меня руководящее ядро для великих свершений во имя общечеловеческих и французских принципов. Но это было бы реально лишь при условии, что, когда минует опасность, они подчинятся той дисциплине ума и чувств, без которой ничего не сделаешь и которая сплотила их на этот раз.
Во всяком случае, наступил момент, когда я должен был с согласия всего Сопротивления и от своего имени провозгласить цель, к которой мы стремились. Этой целью было освобождение в полном смысле слова, то есть освобождение как человека, так и родины. Я провозгласил ее в форме манифеста, принятого Национальным комитетом после того, как организации Сопротивления и мои представители во Франции высказали о нем свое мнение. В манифесте я заявлял, что, решив отстоять свободу, честь и безопасность Франции в мире путем уничтожения врага, мы намереваемся гарантировать их каждому французу и каждой француженке, сменив недостойный режим, при котором многие граждане были их лишены. Таким образом, я осуждал как "тот моральный, социальный, политический и экономический режим, который пал во время поражения", так и "режим, возникший в результате преступной капитуляции". И я утверждал: "Объединяясь для победы, французский народ соединяется для революции". Манифест был опубликован 23 июня 1942 во всех подпольных газетах обеих зон и передан по радио из Браззавиля, Бейрута и Лондона.
В этот период времени главным образом условия борьбы в метрополии вынуждали меня оставлять Национальный комитет в Лондоне. Однако я часто думал о перенесении его деятельности на французскую территорию, например в Браззавиль. Этот вопрос вставал особенно остро тогда, когда в наших отношениях с Англией возникал кризис. Но в таких случаях я отвечал себе: "Как из глубины Африки сноситься с родиной, говорить с ней, руководить Сопротивлением? А в Великобритании, напротив, имеются все необходимые средства связи и информации. К тому же наши усилия по линии дипломатических отношений с союзными правительствами требовали соответствующих контактов, обстановки, которые имелись в английской столице и которых мы, конечно, были бы лишены на берегах Конго. Наконец, я должен быть постоянно связан с теми нашими частями, которые могут дислоцироваться только на Британских островах".
Поэтому по возвращении с Востока я установил свою резиденцию в Лондоне. Там я пробыл десять месяцев.
Я припоминаю сейчас свою жизнь того периода. Нетрудно поверить, что она была заполненной. Короче говоря, я поселился в гостинице "Коннот". Кроме того, я снимал сначала в Элсмире (в Шропшире), затем в Беркхэмстеде близ столицы дачу, в которой проводил каждую субботу и воскресенье с женой и дочерью Анной. Позже мы переехали в квартал Хэмпстед в Лондоне. Филипп после поступления в морскую школу плавает и воюет в Атлантическом океане на борту корвета "Розелис", а затем на Ла-Манше помощником командира торпедного катера "96". Элизабет, живущая в пансионате "Дам де Сион", готовится к занятиям в Оксфорде. Повсюду население тактично выражает нам свои симпатии. Каждое мое официальное появление встречается с воодушевлением; англичане проявляют вежливую предупредительность, когда видят меня с семьей на улице, в кино или на прогулке в парке. Так на собственном опыте я убеждаюсь в том, что каждый представитель этого великого народа уважает свободу других.
Чаще всего мой день проходит в Карлтон-гарденс. Там я выслушиваю отчеты, получаю письма и телеграммы от Франсуа Куле, ставшего начальником кабинета после того, как Курсель уехал в Ливию командовать отрядом бронемашин, и от Бийотта, начальника моего штаба, сменившего на этом посту двух лиц: Пети, который командирован в Москву, и Ортоли, который командует контрминоносцем "Триомфан". Там Сустель докладывает мне о поступившей за день информации; Пасси-Деваврен приносит отчеты, полученные из Франции; Шуман получает от меня указания относительно своих выступлений по радио. Там я решаю деловые вопросы с национальными комиссарами и начальниками служб, принимаю посетителей или приглашенных лиц, отдаю приказы и инструкции, подписываю декреты. Часто я завтракаю, а иногда и обедаю в обществе союзных представителей или французов, с которыми мне нужно переговорить. Что касается большой для меня работы по редактированию своих выступлений, то я ее делаю дома по вечерам или в воскресенье. Во всяком случае, я стараюсь не мешать работе служб нерасчетливым распределением времени. Как правило, в Карлтон-гарденс никто, за исключением шифровального бюро, ночью не работает.
Однако я должен был еще делать многочисленные визиты. Независимо от бесед с английскими министрами, заседаний штаба, церемоний, на которые меня приглашает английское или другое союзное правительство, я отправляюсь при случае в один из центров французской жизни в Лондоне. "Французский институт", сразу же присоединившийся к нашему делу в лице своего директора профессора Сора, предоставляет нашим соотечественникам ценные возможности для учебы и активной духовной жизни. "Французское объединение" продолжает свое дело под руководством Темуэна и мадмуазель Сальмон. "Дом Института Франции" вплоть до того вечера, когда он был разрушен бомбами, похоронив под обломками своего администратора Робера Крю, доставляет из своей библиотеки нужную нашим службам документацию. "Друзья французских добровольцев" -общество, руководимое лордом Тирреллом, лордом де ла Уорр, лордом Айвором Черчиллем и состоящее главным образом из англичан, а также "Координационный комитет Сражающейся Франции" в Шотландии под председательством нашего друга лорда Инверклайда оказывают французским борцам умелую и великодушную помощь. "Французская торговая палата" посредничает в товарообмене между Великобританией и территориями, присоединившимися к "Свободной Франции". "Приемный центр "Свободной Франции" берет на свое попечение всех прибывающих с родины. "Французский госпиталь" лечит многих наших раненых. Участвуя в деятельности всех этих организаций, я стремлюсь укрепить в Англии, как и повсюду, нашу национальную солидарность.
"Ассоциация французов в Великобритании" оказывает мне активную помощь. Именно она организует несколько массовых митингов с участием гражданского населения и военнослужащих. Эти митинги дают возможность: мне - встретиться с французами, присутствующим - высказать свои убеждения, а метрополии -услышать по радио наши речи и почувствовать настроение в зале. Уже 1 марта 1941 в Кингсуэй-холле перед многотысячной аудиторией я определил нашу задачу и твердо выразил наши надежды. 15 ноября в обширном зале Альберт-холла, до отказа заполненном собравшимися, я торжественно провозгласил три основных положения нашей политики.
"Смысл первого положения, - сказал я, - состоит в том, чтобы воевать, то есть придать возможно больший размах и возможно больше мощи усилиям французов в конфликте... Но эти усилия мы предпринимаем только по зову Франции и в ее интересах". Затем, решительно осуждая как довоенный режим, так и режим Виши, я заявил: "Мы считаем необходимым, чтобы могучая и целительная волна поднялась из глубин нации и смыла причины катастрофы вместе со всей надстройкой, возникшей над капитуляцией. Поэтому второе положение нашей политики требует предоставить слово народу, как только события позволят ему свободно высказать, чего он хочет и чего он не хочет". Наконец, в третьем положении я намечал основы, на которых, по нашему мнению, должны строиться обновленные институты Франции. "Эти основы, говорил я, - определяются тремя девизами свободных французов. Мы говорим: "Честь и Родина", имея в виду, что нация может возродиться только в результате победы, что она может существовать только как великая нация. Мы говорим: "Свобода, Равенство и Братство", потому что мы хотим остаться верными демократическим принципам. Мы говорим "Освобождение", ибо если наши усилия не ослабнут до победы над врагом, их завершением должно явиться создание для каждого француза таких условий, чтобы он мог спокойно жить и трудиться, сохраняя чувство собственного достоинства".
Тогда присутствующие, охваченные глубоким волнением, бурно выражают свои чувства энтузиазма, и взрыв энтузиазма разносится далеко за пределы Альберт-холла.
Такие собрания бывают редко. Производя инспекторские смотры, я часто посещаю наших добровольцев. Наши силы, наземные, морские и воздушные, хотя и очень небольшие и рассеянные, составленные нами из разрозненных частей и подразделений, представляют собой теперь единое целое и усиливаются с каждым днем. Организационный план, который я дал военному, военно-морскому и военно-воздушному комиссарам на 1942, точно выполняется. Я убеждаюсь в этом при посещении частей, дислоцированных в Англии, когда солдаты, видя вблизи того, кого они называют "Большой Шарль", своими взглядами, поведением, пылом, с которым они проходят учебу, выражают ему свою искреннюю привязанность.
Из всей нашей небольшой армии, которая сражается в Африке и на Востоке, на английской земле находятся только учебные центры. Но в них обучается большая часть наших кадров. В лагере Кемберли полковник Ренуар представляет мне батальон егерей, артиллерийский дивизион, танковый эскадрон, отряд инженерных войск подразделение связи, которые выпускают каждые шесть месяцев сержантов и специалистов. Я прохожу в артиллерийский парк, где под командованием майора Бутэ приводится в порядок французская техника, привезенная ранее в Великобританию тыловыми службами норвежской экспедиции или военными кораблями, прибывшими из Франции во время вражеского нашествия. Оружие, боеприпасы, машины используются для оснащения новых формирований наряду с техникой, поставляемой англичанами в соответствии с соглашением от 7 августа 1940 и американцами по ленд-лизу. Переговорами и практическим выполнением этой важной задачи занимается служба вооружения под руководством полковника Морена. Во время авиационной катастрофы при исполнении служебных обязанностей этот прекрасный офицер гибнет, и его пост занимает майор Гирш. В самом Лондоне я иногда навещаю роту французских женщин-добровольцев, возглавляемую мадмуазель Терре, а затем госпожой Матье, где достойные, патриотически настроенные девушки получают специальности водителей, санитарок, секретарей. Время от времени я наезжаю в Молверн, а затем в Рибрсфорд к "кадетам Свободной Франции". В 1940 я создал эту школу, предназначенную для студентов и учащихся, переехавших в Англию. Вскоре мы превратили ее в офицерскую школу, которой командует майор Бодуэн. Пять ее выпусков дали 211 командиров взводов, из них 52 пали в борьбе с врагом. Ничто не ободряет так главу свободных французов, как контакт с этой молодежью, надеждой на возрождение померкшей славы Франции.
В то время как подразделения наземных войск, находящиеся в Великобритании, проходят обучение, чтобы затем сражаться на различных фронтах, наши военно-морские силы, в большинстве базирующиеся в английских партах, участвуют в битве на коммуникациях в Атлантике, Ла-Манше, на Северном море, в Арктике. Для этого мы должны пользоваться базами союзников. В самом деле, у нас нет необходимых материалов для ремонта, содержания и снабжения наших судов. Тем более мы не можем снабдить их новыми средствами: ПВО, гидролокаторами, радарами и др., применения которых требует развитие военной техники. Наконец, на обширном театре военно-морских операций, центром которых является Англия, необходимо техническое и тактическое единство усилий.
Вот почему, хотя суда, которые мы вооружаем, находятся в полном нашем распоряжении, независимо от их происхождения, хотя они все плавают под трехцветным флагом, хотя офицеры и команды подчиняются только французским уставам, хотя они выполняют приказы только своих начальников, короче говоря, хотя наш флот остается чисто национальным, все же, за редким исключением, когда мы используем его непосредственно, он принимает участие главным образом в общих боевых действиях, проводимых англичанами. Впрочем, это идет ему на пользу, так как он включается в систему, исключительную по боеспособности, дисциплине, активности. Со своей стороны англичане, оценивая по достоинству нашу помощь, оказывают французским военно-морским силам широкую материальную поддержку, их арсеналы и службы делают все возможное, чтобы приводить в порядок и снабжать наши суда, несмотря на различие типов и вооружения. Новые материалы, которые применяет английский флот, немедленно поставляются и нашему флоту. Новые суда: корветы и катера, позже фрегаты, эсминцы, подводные лодки -передаются нам прямо с верфей. Если наш небольшой флот смог сыграть свою роль и поддержать честь французского оружия на морях, этим он обязан как помощи союзников, так и заслугам наших моряков.
Я убеждаюсь в этом каждый раз, когда навещаю подразделения флота в Гриноке, Портсмуте, Каусе, Дартмуте. Учитывая характер борьбы, а также небольшую численность наших моряков, мы вооружаем только малые суда. Но эти корабли "Свободной Франции" с честью делают все, что в их силах.
Прежде всего мы вооружили, конечно, суда, которые прибыли из Франции. К весне 1942 из наших пяти первых подводных лодок остаются "Рюби", "Минерв", "Жюнон", которые в норвежских, датских и французских водах атакуют вражеские корабли, ставят мины, высаживают десанты; "Нарвал" исчез у Мальты в декабре 1940; "Сюркуф" был потоплен в феврале 1942. Контрминоносцы "Триомфан", "Леонар", миноносцы "Мельпомен" и "Буклье" в течение нескольких месяцев эскортировали караваны в Атлантическом океане и в Ла-Манше. Затем "Триомфан" был отправлен на Тихий океан, "Леопар" прибыл в Южную Африку; позже он осуществлял связь с островом Реюньон и наконец потерпел кораблекрушение близ Тобрука. "Мельпомен" перешел в Северное море. "Буклье" превратился в один из наших учебных кораблей. Из наших пяти посыльных судов три, "Саворньян де Бразза", "Коммандан Дюбок", "Коммандан Домине", курсируют у берегов Африки; "Мокез" помогает охранять коммуникации в Ирландском море; "Шеврей" патрулирует в Океании, в районе Нумеа, и присоединяет 27 мая 1942 к "Свободной Франции" острова Уоллис и Фютюна. Два тральщика, "Конгр" и "Люсьен-Жан", выполняют свои трудные обязанности на подступах к английским портам. Десять морских охотников приняли участие в прикрытии союзнических транспортов между Корнуэллом и Па-де-Кале. Теперь их только восемь, так как два из них были потоплены. Были введены в строй шесть патрульных судов: "Пульмик", затонувший у Плимута в ноябре 1940, "Викинг", погибший в открытом море у берегов Триполитании в ноябре 1942, "Вайан", "Президан Ондюс", "Рэн де Фло", продолжающий бороздить моря, "Леониль", использующийся в качестве плавучей базы торгового флота. Вспомогательный крейсер "Кап де пальм" курсирует между Сиднеем и Нумеа. Четыре плавучие базы, "Ураган", "Амьен", "Аррас" и "Дилижант", комплектуют "морскую часть" порта Гринок и базу экипажей "Бир-Хакейм" Портсмута, где обучаются наши моряки. Старый броненосец "Курбэ" выполняет роль учебного центра для рекрутов, мастерских, склада боеприпасов и продовольствия. Находясь на якоре на Портсмутском рейде, он поддерживает своей артиллерией оборону этого крупного порта.