- Товарищ командующий, капитан Лавриненков представляется по случаю отбытия в свою часть. Хрюкин окинул меня внимательным взглядом:
- Ну, вот теперь вижу, что ты - Герой Советского Союза. Приказ о твоем назначении командиром эскадрильи уже отправлен. Желаю новых подвигов!
Побывал я и в штабе дивизии. Там тоже пришлось рассказывать все сначала. Командир дивизии сказал, что доволен боевыми делами нашего полка, с похвалой отозвался о многих летчиках, с которыми я расстался почти два месяца назад. Услышав знакомые фамилии, я понял, что за период победного наступления советских войск от Миуса до Днепра наш полк не понес больших потерь, и очень обрадовался. Это означало, что все мои друзья живы, все летают и прославили себя. Быстрее бы только попасть к ним!..
За время моего почти двухмесячного отсутствия полк перебазировался на целых 270 километров на запад!
Когда наш По-2 закружил над аэродромом у хутора с лирическим названием Чаривный, я и в самом деле был очарован тем, что увидел. Неоглядная степь лежала вокруг, а по ней живописными островками были разбросаны села, утопавшие в садах, бежали дороги, ярко зеленели лесополосы...
К нашему самолету, остановившемуся невдалеке от штабной землянки, со всех концов аэродрома спешили люди. Я сразу узнал среди них техника Моисеева, летчиков Остапченко, Тарасова, Плотникова, Карасева, Амет-Хана, Морозова, Верховца. Лица их светились улыбками, и у меня от волнения что-то заклокотало в груди. Дорогие друзья! Сколько раз вспоминал я их в тяжкие минуты! Вера в их дружбу помогла мне пройти через все испытания и невзгоды...
Множество рук подхватили меня и подбросили в воздух, а потом уже я оказался в крепких объятиях:
- Коротким был твой отпуск!
- Считай, Володька, что тебе повезло!
- Мы искали тебя на Миусе, как ищут иголку в сене...
- Вы искали, ребята, а фрицы, между прочим, не дали мне и шагу шагнуть. Возили как полномочного представителя девятого гвардейского.
- Вот дела!
- Может, скажешь, на чем тебя повезли с переднего края?
- На мотоцикле с коляской. С комфортом!
После этих моих слов неожиданно вспыхнула дискуссия. Мне рассказали, что в район, где я упал, мои однополчане до самого вечера вылетали парами и четверками. Кому-то даже удалось зафиксировать момент переезда на мотоцикле, хотя некоторые утверждали, что меня повели пешком. Услышал я и о том, что командование воздушной армии собиралось провести штурмовку определенного района, с тем чтобы потом там сел По-2, который должен был вывезти меня. Правда, этот план остался неосуществленным, потому что летчикам не удалось обнаружить мой след.
Все самое главное я рассказал за несколько минут. А у КП уже собрался весь полк. Я должен был выступить. Слушали меня в глубоком молчании. Это был мой отчет перед полком за полтора месяца вынужденного отсутствия.
Горячими аплодисментами встретили мои однополчане рассказ о боевых успехах партизан, о подвиге советских войск, форсировавших Днепр под Киевом. Эти аплодисменты ярко выражали настроение моих однополчан, ведь соединениям нашего 4-го Украинского фронта как раз предстояло перебраться на правый берег Днепра в его низовьях.
День незаметно угасал. Полеты на рубеж Молочной, где в те дни проходили бои, заканчивались.
Вечером в столовой был устроен торжественный ужин. За столом собрались все летчики, и меня снова охватило радостное волнение от этого проявления столь чтимого у нас воинского товарищества.
Много новостей узнал я в тот вечер. От всей души поздравил Амет-Хана и Алелюхина с присвоением звания Героя Советского Союза, а моего ведомого Остапченко - с новой боевой наградой. К концу ужина пришел, опираясь на палочку, Ковачевич. Товарищи уже сообщили мне, что он был ранен во время стычки с "мессершмиттом" и находится в санчасти. Поэтому его появление очень обрадовало меня.
Я уже совсем почувствовал себя дома, хотя и не поговорил еще с техником о своем самолете: моя "кобра" под номером 17 ждала меня, как верная подруга. После ужина я надеялся остаться с друзьями, но командир полка пригласил меня в свой кабинет и стал детально расспрашивать обо всем, что со мной было во время отсутствия в полку. Мы просидели до полуночи.
В заключение разговора я попросил допустить меня к полетам. Командир полка не дал определенного ответа. Он сказал, что должен посоветоваться с командиром дивизии. Прощаясь, Анатолий Афанасьевич ласково потрепал меня по плечу и сказал, что после столь длительного перерыва придется вначале полетать на тренировочном самолете с двойным управлением. А потом вдруг намекнул, что невдалеке от аэродрома есть пруды и озера, где хорошо ловится рыба.
Разговор с Морозовым оставил у меня горький осадок. И общежитие я ушел в подавленном настроении.
Я преодолел столько трудностей и вернулся в полк. Командующий фронтом, командующий армией приветливо встретили меня. Но, выходит, это еще не все?.. Кто же тот человек, что будет определять мою дальнейшую судьбу?.. Я не мог представить себя вне полка, и эта мысль не давала покоя.
К ночи мы пришли, наконец, в дом, где жили летчики и техники. Родная боевая семья встретила меня восторженно: опять начались рукопожатия, объятия, расспросы.
Это было счастье - вернуться к людям, с которыми поровну делил все тяготы войны. Мы знали друг о друге все, беспредельно верили один другому, и это сплачивало нас в единую семью.
Мы никак не могли угомониться и разойтись по своим местам. И вдруг ко мне подошла знакомая - та самая девушка, которая была дневальной в день, когда со мной случилось несчастье. Она подвела меня к моей койке, открыла тумбочку и достала оттуда выстиранную, тщательно выглаженную гимнастерку. У меня перехватило дыхание. Я обнял голубоглазую девушку и от души чмокнул ее в щеку. Она зарделась, вокруг захлопали в ладоши.
В ту ночь неугомонный Амет-Хан опять разрядил в небо свой пистолет: это был хорошо знакомый нам салют "За живых!".
Дорогой юности
Целую неделю я вместе со всеми ходил по утрам в столовую, затем отправлялся на аэродром к своему самолету, который Моисеев каждый день готовил к вылету. Но за всю неделю мне так и не удалось ни разу подняться в небо.
Мне не давали разрешения на вылет, хотя никто и не отстранял от полетов. Занимался в основном писаниной: в который уже раз излагал на бумаге историю своего пребывания на оккупированной территории и ждал результатов. Случайно узнал, что на Киевщину в партизанский отряд послан представитель из нашей воздушной армии. Видимо, справку, подписанную Приймаком и Ломакой, не приняли во внимание. Да и в самом деле, как поверить нацарапанной чернильным карандашом бумажке без печати и штемпеля?
Однажды меня вызвали к командиру полка, со светлыми надеждами вошел я в дом, где он располагался, но по выражению лица Морозова догадался, что дело мое еще не решена. Командир сердечно говорил со мной.
- Читал сегодня в газетах о Смоленске?
- Еще нет...
- Давно был дома?
- Перед войной.
- Кто там у тебя остался?
- Вся родня. Три брата, три сестры - все моложе меня. Отец с матерью.
- Советовался я с командиром дивизии, - медленно сказал Морозов. - Он разговаривал с командармом... Наде еще подождать... Чтоб не скучал, слетай домой.
Возможность побывать у родных. Кто откажется от нее?!
Присутствие в полку никак не влияло на ход моего "дела". Я знал, чем все окончится, и был совершенно спокоен, а потому немедленно принял предложение командира полка.
Путь предстоял неблизкий, и пилот По-2, с которым я летел, взял курс на Харьков.
Левобережная Украина, освобожденная тем летом от фашистского ига, была разрушена и сожжена, ее обширные поля остались с осени незасеянными. Впечатление от увиденного сложилось тяжелое.
В Харькове мы селя для заправки самолета, и я решил побывать в городе.
Навсегда сохранялись в памяти серые, обугленные, высокие коробки Госпрома. Черные стены обступили меня с четырех сторон на площади Дзержинского. А когда опустились сумерки, в городе не появилось ни единого огонька в окнах.
На аэродроме мне встретилось несколько знакомых: здесь стоял батальон, обслуживавший наш полк на юге. Когда рассказал, что лечу в Смоленск, мне предложили спутника до Брянска, а заодно снабдили кое-какими продуктами на дорогу.
Долго летели мы над брянскими лесами, которые были надежным прибежищем прославленных белорусских партизан. Глядя на расстилавшееся под нами необозримое зеленое море, я невольно вспоминал леса Приднепровья и наш отряд. На Киевщине не было таких могучих лесов, и это очень усложняло партизанские действия. Украинским народным мстителям некуда было отступать в случае провала, негде было собрать большие силы. И все же они отлично воевали с врагом. Где-то теперь командир и комиссар нашего отряда? Кто сможет сказать посланцу штаба воздушной армии верное слово обо мне?..
От Брянска, где мы тоже заправлялась, я сам повел самолет. Район Брянска, Рославля, Смоленска я хорошо помнил еще со времени учебы в аэроклубе, когда летал в смежной кабине с инструктором Ковалевым над лесами, полями, селами любимой Смоленщины...