Быстро пролетел июнь. Со дня на день мы ожидали увидеть новую машину, ожидали этого момента, как большого события. Но меня, как оказалось, ждал еще один радостный сюрприз. Первого июля 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР мне было вторично присвоено звание Героя Советского Союза.
Столь высокая оценка боевых заслуг явилась для меня огромным счастьем. Вырываясь из плена, в котором ненадолго оказался волею случая, я и помышлять не мог, что когда-нибудь второй раз заслужу высшую награду Родины. Пределом желаний было вернуться в родной полк, снова ощутить в руках штурвал истребителя, повести его в бой.
С утра беспрестанно звонил телефон, поступали телеграммы. Поздравления однополчан превратили обычный день в праздник, завершившийся скромным дружеским ужином: поутру предстояли первые полеты на УЛа-5, с которого предстояло пересесть на Ла-7.
Ранним утром все прибыли на аэродром. Начинались тренировочные полеты.
А через несколько дней меня вызвали в Москву для вручения второй Золотой Звезды. Мои ровесники-ветераны без слов поймут, какое счастье испытал я, попав после двух лет, проведенных на фронте, на Красную площадь, к Мавзолею В. И. Ленина. Это были незабываемые минуты, и запомнились они навсегда. В какой-нибудь миг вспомнил я тогда всю свою жизнь: боевых друзей, родную Смоленщину, родителей. Дважды Герой Советского Союза... Новая награда ко многому обязывала. Я отлично понимал это. Мне удалось уже сбить тридцать четыре фашистских самолета. Но война продолжалась. И этот счет предстояло продолжить.
С такими мыслями ехал я из гостеприимной Москвы в свой полк...
Занятия с нами велись капитально, на самом высоком уровне. Судя по этому, полку в недалеком будущем отводилась немаловажная роль. Красавец Ла-7 появился на нашем аэродроме лишь после того, как мы хорошо познакомились с его предшественником - УЛа-5. Но и тогда никого из нас не выпускали в полет сразу, как это делалось на фронте. Сначала мы, как курсанты, отрабатывали руление по земле, ведь Ла-7 совсем не был похож ни на Як-3, ни тем более на "аэрокобру". Этот широколобый, с мощным мотором, свободной и удобной кабиной и грозным вооружением самолет сразу пришелся нам по душе. Новая машина являлась большой удачей советского самолетостроения.
Потянулись дни тренировок. Мы осваивали самолет в воздушных боях, во время стрельб, на длительных маршрутах. Все шло нормально, пока нас не выбило из колеи непредвиденное большое горе: мы потеряли командира полка Морозова. И что обиднее всего, несчастье случилось не в полете, а во время нашего отдыха на Клязьме.
Похоронили мы командира в авиагородке рядом с авиаторами, на могилах которых были установлены пропеллеры с самолетами тридцатых годов, рядом с теми, кто ценой своей жизни прокладывал путь к появлению современных скоростных машин. Прозвучал боевой салют, обелиск на могиле Героя Советского Союза подполковника Анатолия Афанасьевича Морозова утонул в цветах...
Полеты продолжались. Теперь ими руководил заместитель командира полка Герой Советского Союза А. Ковачевич. Через несколько дней он вызвал меня к себе. Я чувствовал себя с Аркадием свободно, ибо совсем недавно заменил его на должности командира эскадрильи, но тем не менее мысленно перебрал последние события - не провинился ли я в чем-нибудь? Ковачевич вручил мне вызов, в котором предписывалось срочно явиться к Главному маршалу авиации А. А. Новикову.
- Ясно, кого-то опять интересуют мои воздушные бои, - без особого энтузиазма заметил я, сразу вспомнив первый вызов в Москву из Ростова.
- Не прибедняйся, Володька! - вскинулся горячий, впечатлительный Ковачевич. - Всем известно, зачем тебя вызывают, а тебе нет?
Переубеждать Аркадия я не стал, но мне действительно ничего не было известно.
Утром мы с Василием Погорелым выехали на нашей верной эмке в столицу.
Мне не раз приходилось ездить с Погорелым и по степям Приазовья, и по раскаленным крымским дорогам, а теперь впервые мы легко неслись по гладкому асфальту. Шофер уже успел хорошо изучить Москву, уверенно ориентировался на улицах и, как оказалось, знал даже дорогу к штабу ВВС.
- Думал когда-нибудь, что придется поездить по Москве? - спросил я Погорелого.
- Признаться, не думал, - бесхитростно ответил он.- А вот по Берлину надеюсь еще вас прокатить, товарищ командир.
- А откуда ты родом? - поинтересовался я.
- Из Пятихаток, товарищ майор.
- В каждом районе есть свои Пятихатки...
- Может, и есть... Но такой красивой станции, как наша, на Украине не сыщешь. Люблю родные места.
- Это хорошо. Так и распишешься на рейхстаге: "Вася из Пятихаток"...
Домой я возвращался уже в качестве командира полка. Васе о назначении ничего не сказал, но я нервничал, курил папиросу за папиросой, а он уже, очевидно, прослышал что-то и хитровато улыбался в свои фронтовые усищи.
По дороге перебирал в памяти разговор с Главным маршалом авиации.
- Командарм Хрюкин попросил именно вас, гвардии майор Лавриненков, назначить командиром полка и прислать ваш полк в его распоряжение.
Мне, наверное, следовало спросить, на какой фронт нас пошлют, но меня так ошеломило неожиданное предложение принять полк, что из головы вылетели все вопросы. О такой должности я не мечтал, не примерялся к ней, считал слишком сложной и недоступной для меня.
- В нашем полку есть люди более опытные, чем я, товарищ Главный маршал авиации... Если надо, я могу побыть заместителем командира полка. Боюсь, не справлюсь с бумагами... Мне бы летать, воевать...
- У вас есть кому составлять приказы и давать им ход - в полку опытный начальник штаба Никитин. А командир полка должен продолжать героические традиции Льва Шестакова. Мы накануне больших воздушных боев над логовом врага.
Начисто отбросив все мои доводы, маршал заключил:
- Заканчивайте переучивание и - на фронт.
Это был уже приказ...
"Давай полный газ, Вася Погорелый! Пусть наша эмочка побыстрее домчит нас домой: мне еще сегодня надо выслушать советы Верховца, Никитина, Ковачевича, ведь завтра рано утром день начнется с напряженной работы на аэродроме и в небе".
Следующая неделя принесла немало всяких неожиданностей. Ковачевич и Верховец изъявили желание учиться в воздушной академии, приславшей в полк разнарядку. Моими заместителями стали Алелюхин и Плотников, а замполитом назначили прибывшего из резерва подполковника Фунтова. Из состава бывшего командования остался только В. С. Никитин. На его плечи и легли все штабные хлопоты. Я же полностью отдался боевой учебе и подготовке летчиков, особенно молодых.
А вскоре получили и самолеты. Их пригнали нам прямо с завода. Полк выстроился поэскадрильно перед стоянкой истребителей для волнующей и важной процедуры - распределения личного состава по звеньям, парам и для закрепления машин за летчиками. Народ вручал нам новейшую технику, и каждый из нас понимал ото.
Любо было смотреть на прославленных в боях гвардейцев - Алелюхина, Амет-Хана, Головачева, Масленникова, Твеленева, Елизарова, Пухова, Михайлова, Остапченко, Чуднова, Байкова, Малькова, Борисова, Королева, Ковалева, Грачева, Тарасова, Аристархова, Тимофеенко, Золотаева, Петрушевского, Беликова и на молодых, но крепких, выносливых летчиков - Равчеева, Бученкова, Танакова, Дробышева, Кушнарова, Уткина и других.
На новичках я невольно задерживал внимание подольше. Они занимали места ведомых. Когда-то так же начинали все нынешние асы. Как молодые справятся со своими обязанностями? Достаточно ли хорошо подготовили их к полетам прежние инструкторы и мы здесь, в полку? Сумели ли мы передать тем, кто пойдет за нами, всю серьезность, нерушимость, святость традиций нашей летной жизни?
И вот самолеты уже распределены. В штабе изучается маршрут перелета на фронт. На карте пролегла прямая линия между Москвой и селом Руткишки близ Каунаса.
Осенние леса, припушенные первым снегом поля проплыли под крыльям к. Конец октября - пора ненастья, и оно прочертило метелями наш маршрут. С трудом пробились сквозь них. Пришлось приземлиться в Смоленске, на том самом аэродроме, где я впервые поднялся в воздух. Гололед, изморозь да еще некстати попавшаяся на пути плохо засыпанная канава на аэродроме - все это, вместе взятое, привело к тому, что две наши новые чудесные машины застыли поврежденными на обочине поля.
Наш полк находился в непосредственном подчинении Главного маршала авиации. Ему и надо было докладывать о всех чрезвычайных происшествиях. Вынужденная посадка, две поломки - как сообщить об этом тому, кто был так уверен в тебе? Свою эскадрилью я, возможно, довел бы без всяких неприятностей, а тут - на тебе...
Связался с Главным маршалом авиации.
- Два самолета? - переспросил он и, не ожидая ответа, сурово сказал: Только назначили, а уже ломаешь новые машины. И это - по дороге на фронт! Чем будешь воевать? Никто вам других не даст!
- Мы отремонтируем самолеты.
- Сколько потребуется времени?
- Три дня.
- Два дня - и ни часа больше!
Я напряженно вслушивался в голос Главного маршала и смотрел на аэродром: возле "лавочкиных" уже возились авиамеханики. Налетевшая неожиданно пурга все скрыла. Разговор закончился. Я подошел к окну. Людей не видно, но я знал, что они работают, был убежден, что оба самолета к утру смогут подняться в воздух. А в ушах все звучал сердитый голос маршала. Этот голос, и пропавший в белой круговерти аэродром, и близость родного села, и воспоминания юности - все это вдруг заставило меня с особой силой почувствовать груз огромной ответственности за трудное и большое дело, которое мне доверили.
"Держать небо чистым!"
Аэродром у хутора Руткишки, куда мы перелетели из Подмосковья, достался нам, как говорят, еще тепленьким: он только что был отбит у противника. Наша пехота и танкисты прошли через него так быстро, что в салоне роскошной землянки командира гитлеровской эскадрильи уцелела вся обстановка.