Силы были неравны. Однако Михаил Баранов смело врезался в боевой порядок "мессеров", и один из них тут же загорелся.
Надо сказать, что наши истребители по тактико-техническим данным почти не уступали самолетам Ме-109. И потому мы не удивились, увидев, как старший лейтенант после блестящей атаки ушел на высоту. Другие "яки" сразу разобрали "юнкерсов" и стали преследовать и обстреливать их, защищая центральную переправу. Именно в этот момент Баранов на большой скорости стремительной атакой сбил "юнкерс"", который неосторожно отделился от группы. Оглядевшись, летчик заметил, что несколько "мессеров" атаковали наш отставший штурмовик. Заметил и то, что "ил" даже не пытался отбиваться. Он едва тащился над землей к своим. Улучив момент, когда фашистская машина, выйдя из атаки, набирала высоту, Михаил одной очередью оборвал ее полет...
Когда находишься в воздухе, в смертельной карусели, нет времени следить за своими товарищами. И все же почти каждый летчик фиксирует момент атаки или падения самолета. Те, кто видел, как старший лейтенант свалил трех фашистов в этом бою, послали весть об этом в эфир, на землю. Затаив дыхание, мы, на земле, увидели, что Баранов снова пошел в атаку. Однополчане, находившиеся в воздухе, и те, кто стоял на земле, ясно понимали, что для его пулеметов осталось совсем мало патронов и действовать ему надо очень осторожно.
Баранов догнал "мессера", который оказался в невыгодном положении, и ударил крылом по хвосту. Тот сразу повалился вниз, а наш летчик на удивление всем, кто видел это, как ни в чем не бывало устремился ввысь. И тут внезапно напоролся еще на одного немецкого истребителя.
Они шли на встречных курсах. Такие ситуации бывают в бою в момент, когда только сближаются группы. Здесь ситуация была иной. Возможно, гитлеровец охотился именно за "яком" Баранова, которого не брали пули.
Два самолета шли друг на друга на высоких скоростях. Было ясно: ни один не свернет с курса. Да и некогда было уже сворачивать! И что же? После столкновения двух самолетов среди хаоса обломков, летевших на землю, вдруг забелел парашют. Михаил Баранов вернулся в полк!
Через несколько дней политуправление Сталинградского фронта выпустило листовку, посвященную Михаилу Баранову. В лей говорилось: Отвагу и мужество в воздушных боях проявил летчик М. Д. Баранов. Товарищи летчики! Истребляйте немецких оккупантов! Бейте их так, как это делает Герой Советского Союза Михаил Баранов! Он уничтожил в воздухе 24 вражеских самолета, вывел из строя сотни автомашин, бензоцистерн, паровозов, истребил около тысячи гитлеровских солдат и офицеров. Слава герою Михаилу Баранову!
Однажды мы с моим новым ведомым Борисовым сопровождали "илы", которые штурмовали вражеские позиции в городе. Наземные войска противника вызвали на помощь "мессершмитты", которые люто набросились на нас. Обстоятельства сложились так, что в ходе боя нашей паре пришлось разделяться. Я открыл предупредительный огонь, перекрывая фашистским летчикам путь к "илам". Борисов отвлек на себя двух "мессеров". Вдруг вижу: мой напарник горит. А через минуту пилот выбросился из горящей машины, беззащитный, повис под куполом парашюта. Любой ценой надо было защитить ведомого.
Как мне это удалось, как смог выйти победителем из боя с четырьмя немецкими истребителями, рассказать не могу. Знаю только, что свой "як" я ввел в спираль, а затем медленно делал круги, снижаясь и сопровождая Борисова до самой земли. Только убедившись, что товарищ в безопасности, я перевел дух. Но успокаиваться было рано. Против меня действовала четверка немецких истребителей. На мое счастье, у троих из них, видимо, кончалось горючее: постреляв, они довольно быстро повернули на запад. Но четвертый... Я и теперь помню его облезлый фюзеляж, желтый расплывчатый рисунок на капоте. Четвертый бросался на меня, как осатанелый, он не жалел себя. И все же мне удалось перехитрить гитлеровца. Во время очередной атаки он проскочил мимо и на какой-то миг потерял меня. Тут-то я и обстрелял его. Облезлый фюзеляж мелькнул передо мной своими желтыми пятнами, и "мессер" стал падать, разматывая черный шлейф дыма...
Много раз приходилось мне под Сталинградом летать на разведку. Для истребителя - это было самое почетное и ответственное задание.
Как-то я полетел с Амет-Ханом разведать тыл противника километрах в двухстах пятидесяти западнее Сталинграда. Маршрут был мне хорошо известен, ориентировался легко. Нужно было только смотреть, смотреть в оба, все запоминать и остерегаться засад "мессершмиттов".
Стоял октябрь. Грустными, безлюдными показались мне донские степи и села. Повсюду виднелись следы ожесточенных бомбежек.
Калач, Суровикино, Чернышевская, Морозовская... Летели низко, чтобы нас не сбили зенитки. На бреющем земля несется под тобой с сумасшедшей скоростью, а потому нужно молниеносно схватить взглядом все, что требуется. На аэродроме в Морозовской мы обнаружили около 200 немецких самолетов. В Калаче засекли колонну машин и танков, приближавшихся к переправе. Чтобы кое-что уточнить, мы развернулись за Доном и снова пролетели по тому же маршруту, а после этого взяли курс на свой аэродром. Лететь предстояло через Сталинград: это было необходимо, чтобы заглянуть в некоторые знакомые нам балки и, в частности, в Песчаную, где гитлеровцы сосредоточивали резервы и имели многочисленные склады.
Не зря заглянули мы в Песчаную: там было черно от машин и танков.
Задание было выполнено. Теперь предстояло проскочить через Сталинград, за Волгу. Здесь нас и засекла шестерка фашистских истребителей.
Атака шестерки - это ливень свинца. Куда деваться? Ища спасения от огня, мы чуть ли не прижимались к развалинам. Перед самыми глазами мелькали коробки сгоревших зданий. Только в одном месте подымался и расползался над южной стороной города, над Волгой черный дым. Там уже с полмесяца горели нефтесклады. Решение родилось одновременно у обоих: укрыться в дыму! И решение это было правильным.
Полоса дыма оказалась длинней, чем мы предполагали. Выскочили из нее уже над левым берегом Волги, невдалеке от своего аэродрома.
С утра до захода солнца - полеты, полеты. Перед нами горящий Сталинград. Но мы знаем: среди руин, в подвалах, в землянках насмерть стоят пехотинцы. Мы, летчики, не отстаем от них - деремся в воздухе до последнего патрона. Самолетов в полку становится все меньше, пилотов - тоже. Пополнения пока не получили. К началу октября в нашем 4-м полку осталась совсем небольшая группа ветеранов и несколько новичков. Совместные бои, потери, все пережитое очень сплотило людей. Мы чувствовали себя единой семьей. И обычаи, сложившиеся в полку, соблюдали свято. Вот почему я давно перестал удивляться, слыша, как каждый вечер по пути в общежитие Амет-Хан непременно делал один-два выстрела из пистолета в воздух и при этом восклицал: "За живых!" Мне давно разъяснили, что так здесь было заведено с первых дней войны...
Непрерывные боевые вылеты требовали огромного напряжения сил. Наверное, поэтому мы постоянно не высыпались. Спали в машине, по дороге на аэродром, в землянке, пока комэски готовили задания, под крылом самолета, как только выпадала свободная минута.
"Мессершмитты" почти непрерывно патрулировали над Сталинградом. Противник имел большое количественное преимущество в самолетах. Но гитлеровцы даже временно так и не стали хозяевами в воздухе. Стоило только нам вылететь солидной группой, как мы быстро очищали родное небо. Немецкие летчики быстро научились узнавать наших асов Амет-Хана, Степаненко, Борисова, Лещенко.
Как только они появлялись в составе группы, фашисты сразу оттягивали воздушную карусель к своим базам и немедленно вызывали подкрепление.
В одном из боев над городом Амет-Хан сбил двух вражеских истребителей. Правда, его самолет тоже оказался поврежденным. Амет-Хан выпрыгнул с парашютом над самой Волгой. Я со своим ведомым защищал его в то время, как наши однополчане продолжали бой. Амет-Хан умело направлял свой парашют. Ему удалось замедлить спуск, и ветер снес его на берег. Но пока Амет-Хан приземлялся, мне тоже крепко досталось: вражеский снаряд разорвался под самым сиденьем моего "яка".
В тело вонзилось несколько осколков, но отделался я, в общем-то, легко. Врач на аэродроме быстро оказал мне помощь, и через полчаса, когда потребовалось снова посылать группу истребителей к переправе, я полетел вместе с товарищами.
Вечером в полк как ни в чем не бывало, держа в руках аккуратно сложенный парашют, явился Амет-Хан. Ужин прошел под его непрерывные шутки, выстрелы из пистолета в честь живых прозвучали в обычное время...
В середине октября для защитников Сталинграда наступили самые тяжелые испытания: немецко-фашистские войска перешли в наступление. Борьба разгоралась на большой площади. Она шла за давно разрушенные заводы: тракторный, "Баррикады", "Красный Октябрь". Мы видели этот район города с воздуха, здания были сожжены и разрушены до самого основания. Но в эти дня развалины словно ожили: окопавшиеся в них советские войска оказывали героическое сопротивление врагу. Немецкая авиация пыталась засыпать бомбами каждую вашу огневую точку. И мы, истребители, защищали с воздуха наших пехотинцев, артиллеристов, минометчиков от немецких бомбовозов.
Сейчас точно известно, что в начале октября 1942 года четвертый гитлеровский воздушный флот бросил на этот участок 850 самолетов, а наше командование располагало всего 373 машинами. Наш полк таял на глазах. Новых машин мы не получали, пришлось обходиться только уцелевшими и отремонтированными в полевых условиях. Примерно такое же положение сложилось во всей 8-й воздушной армии, которой командовал генерал-майор авиации Т. Т. Хрюкин.
Командарм нередко бывал у нас в полку, беседовал с нами, рассказывал о положении на фронтах. В те труднейшие для Сталинграда дни он решил собрать самых опытных летчиков из всех полков и перебросить их вместе с машинами на берег Волги, ближе к переднему краю и к переправам. Отсюда легче было действовать из засад, кроме того, самолеты могли больше времени находиться в воздухе.
Из нашего полка в засаду вылетела четверка. В нее пошли Амет-Хан, Борисов, я и еще один летчик. Сели у большой деревни, на берегу. Был поздний вечер, но за рекой не смолкала стрельба. К нашим самолетам в темноте подъехали бензовозы. Мы пополнили горючее и улеглись под крыльями спать.
Утром мы увидели, что самолеты умело замаскированы. Прихватив полотенце, я побежал к Волге умыться. Пролез сквозь кусты тальника и оказался на чистом песке, перед широкой, по-осеннему мутной рекой. Раздевшись до пояса, обдал себя прохладной водой, с наслаждением стал черпать ее руками и вдруг заметил невдалеке небольшие, странные плоты. Присмотрелся - на них люди. Кто подгребал веслом, кто доской. Один из плотов подвернул к берегу, другие относило дальше. С того, что ткнулся в песок, первым сошел старик и стал снимать изможденных оборванных детишек.
Засмотревшись на детей, я не заметил, что произошло на одном из плотов, которые причаливали к берегу, по вдруг услышал отчаянный крик. Бросился на голос и увидел двух детей, боровшихся с течением в нескольких метрах от берега. Я подбежал вовремя и вынес детей на сушу.
Это оказались мальчик и девочка лет пяти-шести. Бледные, насмерть перепуганные, они вцепились в меня посиневшими ручонками и приникли ко мне, дрожа от страха. Сердце дрогнуло от жалости. Никогда, ни до этого, ни после, не испытывал я таких горьких минут...
Засад на берегу было несколько. Позавтракав, мы увидели, что справа взвилась сигнальная ракета, и сейчас же заревели моторы. Взлетели "лавочкины", и в небе тут же послышалась стрельба. "Мессершмитты" уже были над нами. Прошло несколько минут, и прямо в Волгу рухнул один из советских истребителей. Вскоре та же участь постигла один самолет противника. Но нашу четверку почему-то никто не беспокоил - может, о ней забыли?..
Ожидая сигнала, мы сидели под машинами, замаскированными ветками. Воздушный бой, не умолкавший ни на минуту, откатился куда-то в сторону, над нами все г тихло. Так и прождали сигнала до вечера. На закате пришел приказ возвратиться на свой аэродром. А вскоре я узнал, что на том месте, где находилась наша засада, был оборудован ложный аэродром, неизменно привлекавший к себе немецкие бомбардировщики.
В октябре 1942 года гитлеровцы овладели территорией Сталинградского тракторного завода и вышли к Волге. Их бомбардировочная авиация действовала непрерывно. А наш поредевший истребительный полк был в состоянии лишь изредка посылать на разведку один-два самолета.
В один из дней мне приказали пройтись вдоль железной дороги до Котельниково, просмотреть ближайшие станции и разъезды, а на обратном маршруте - линию соприкосновения наших войск с противником в районе озера Цаца.
Садовое, Гремячий, Котельниково, Дубовское - в каждом полете мы обнаруживали на этом маршруте эшелоны. А там, где находились эшелоны, по нас остервенело били зенитки. Так было и в тот раз, когда я один летел на малой высоте чуть в стороне от железнодорожного полотна, пытаясь разглядеть силуэты паровозов и вагонов.
Возвращался над прикаспийской степью, над озерами и редкими селениями. В степи обнаружил ходы сообщения, артиллерийские позиции, транспорты на дорогах. Потом показались озера, заросшие густым камышом. Здесь, как предупредили меня, часто сосредоточивались вражеские войска и надо было смотреть в оба.
Вначале ничто не вызывало подозрений. Потом в зарослях камыша мелькнуло темное квадратное пятно. Развернулся, прошел снова над камышами. И сразу увидел четкие контуры танка, прикрытого ветками. Развернулся еще раз, снизился. Танков было больше сотни.
По моему самолету не было сделано ни единого выстрела: те, кто находился на земле, не хотели себя обнаруживать. Им важно было сохранить втайне скопление войск. Они явно готовились к наступлению.
С этим твердым убеждением летел я домой, и было очень грустно на душе. Нашей боевой техники почему-то нигде не видно, а враг подтягивает свою, душит Сталинград...
Приземлившись, я бросился бегом на КП. По моему виду майор Морозов понял, что я привез важные сведения.
- Говори, буду сразу передавать твое донесение в штаб армии, - сказал он и взялся за телефон.
Связавшись со штабом, Морозов протянул трубку мне.
- Докладывайте. Слушаю вас, лейтенант, - услышал я голос командарма.
- Товарищ генерал, в районе озера Цаца сосредоточено около сотни танков...
- Ни слова о том, что вы видели, - оборвал меня командарм. - Доложите, что разведано на территории противника. Ясно?
- Ясно, товарищ генерал!
Мне действительно было все ясно: очевидно, я первый из нашего полка увидел советские танки, подведенные к фронту!
Продиктовав оперативному дежурному донесение, я ушел с КП. Переполненный предчувствием чего-то большого и важного, я боялся встретиться с кем-нибудь из однополчан, чтобы не заговорить о том, что будоражило мысли. Так, значит, боевая техника и люди у нас есть. Советское командование готовит сокрушительный контрудар по врагу. Значит, самолеты тоже стоят где-то на запасных аэродромах, ждут своего дня!