Сколько бы я мог назвать и других таких скромных, как привычно писали о них - неприметных тружеников войны!..
Однако вернемся к подъему Федора Иняева. В ту тревожную ночь на Ленинград был очередной налет гитлеровских бомбардировщиков, и зенитные батареи ПВО открыли по ним мощный заградительный огонь. Неожиданно после подъема Иняева в черной мути ночного неба мы замечаем, что громадина его аэростата, на глазах теряющего свои формы, то стремительно несется к земле, то, подхваченная порывом ветра, вновь взмывает ввысь, словно воздушный змей в неумелых руках.
Руки-то, конечно, здесь ни при чем - они умелые. Беда стряслась там, наверху. Вот-вот завяжется петля на тросе, а это - обрыв и свободный полет. Иняев тогда точно попадет к врагу - ветер в его сторону.
Что делать?.. И тут аэростат резко на большой скорости пикирует и врезается в землю. Подбежавшие к месту падения аэростатчики сразу же хватаются за оболочку, стаскивают ее с гондолы: задохнется человек водородом!
А человека нет. Все так и обмирают - в корзине никого...
Начинают искать. Командир отряда уже докладывает командующему артиллерией, что раскрытого парашюта никто не видел, связь была прервана. Словом, пропал без вести младший лейтенант Иняев.
- Это тот самый, которому недавно вручили орден? - уточняет командующий артиллерией.
- Так точно.
- Не теряйте ни секунды! Ищите. Прямо сейчас, ночью! О результатах доложите.
Через полтора часа Федора находят в очень тяжелом состоянии. Он, оказалось, все же изловчился выброситься из корзины с парашютом, но высота была мала, и парашют не успел как следует раскрыться и наполниться воздухом. У Федора перебиты кости ступней обеих ног, поврежден позвоночник...
Докладываем Девятому: аэростат навылет был пробит шальным снарядом.
- Рад, что воздухоплаватель жив! - отвечает Михалкин. - Надеюсь, еще повоюет.
Пророческими окажутся его слова. Из госпиталя Иняев вернется в отряд. Все будут поначалу переживать: не сломлен ли Федор? Отважится ли вновь подниматься? А вдруг придется ему еще раз покидать корзину?..
Но опасения наши были напрасными. Ночное падение нисколько не лишило воздухоплавателя бесстрашия и решительности. Федор Иняев останется у нас лучшим воздухоплавателем до самой Победы.
* * *
25 июля 1943 года мы отмечаем День части. Уже два года исполняется нашему 1-му воздухоплавательному дивизиону аэростатов артиллерийского наблюдения. Для военного времени срок немалый.
В гости к нам приехал генерал Н. Н. Жданов. Он поздравил наш боевой коллектив, лучшим объявил благодарности, отметил, что не только ратными делами мы вносим свой вклад в борьбу с оккупантами. Подхваченный всей страной почин колхозника Ферапонта Головатого, который сдал сто тысяч рублей в Фонд обороны, не прошел мимо нас. Все воздухоплаватели дивизиона внесли по полтора-два оклада. Лейтенант А. В. Ячменев - пять тысяч рублей. А в целом мы сдали в Фонд обороны больше двухсот пятидесяти тысяч!
За этот подарок Родине мы получили телеграмму с благодарностью от Верховного Главнокомандующего...
Близятся долгожданные бои за окончательное освобождение Ленинграда. При наступлении управлять громоздким хозяйством в восемь отрядов, разбросанных по фронту чуть ли не на двести километров, становится затруднительно.
И тогда из нашего дивизиона командование выделяет новый - 8-й воздухоплавательный. Его командиром назначают майора Н. Н. Басалаева, опытного воздухоплавателя, прошедшего школу войны еще с финнами в 1939 году.
В новый дивизион входят три отряда, те, которые охраняют железную дорогу и мосты через Неву у Ладоги. А на Волховском фронте одновременно создается 3 ВДААН на базе отряда С. Джилкишиева. Он и становится командиром этого дивизиона.
В моем подчинении остаются три отряда, два отдельных звена - пять аэростатов. Отряд Крючкова остается в старом, насиженном месте - у Средней Рогатки. Там же работает отдельное звено с наблюдателями В. Грановским и А. Можаевым.
На юго-западных подступах к городу действуют воздухоплаватели старшего лейтенанта В. Шестакова. В этом отряде как-то произошел редкий случай при подъеме аэростата, что случайно было зафиксировано фотоснимками. А дело было так. Лейтенант О. И. Широков поднимался в воздух. Метеорологи еще с утра давали неважную сводку: грозовая облачность, ветер, возможна гроза. Однако подъем начался. А тут лейтенант Л. Е. Сокольский решил проверить свою новую фотоаппаратуру и навел камеру на работающий аэростат - так, для пробы, не заботясь о сюжете снимков. И в этот миг в аэростат ударила молния! Ослепительный всполох - и он загорелся...
Снимки так и сохранили этот эпизод в нашей памяти. Вот Широков оставил корзину, но парашют находится еще под горящей оболочкой. Умело перетянув стропы, Широков скользит в сторону - горящая оболочка аэростата проносится мимо него к земле. Воздухоплаватель спокойно приземляется.
Соавтором редких снимков можно, наверное, назвать сам случай. Все обошлось, все рады!
Впрочем, это детали, я отвлекаюсь. Еще не назвал третий отряд нового состава моего дивизиона - Е. А. Кирикова и дополнительное звено лейтенанта В. И. Емельянова. Они обслуживают артиллерию на ораниенбаумском плацдарме.
В таком составе мы продолжаем боевую работу.
И однажды, в конце июля, меня вызывает генерал Н. Н. Жданов и приказывает перевести КП из-под Манушкино в район действия нашей артиллерии в полосе 42-й и 55-й армий. Новый командный пункт дивизиона приказано разместить как можно ближе к отрядам, которые стоят у Автово, мясокомбината и Колпино. Сама история с переводом КП стоит, на мой взгляд, того, чтобы рассказать о ней поподробнее.
Итак, середина лета - пора белых ночей. На потертом грузовике ЗИС-5 я еду в отряд Крючкова, в кузове глухо постукивают баллоны с водородом, которые мы везем для него. И вот в белесой тишине ночи выезжаем на Международный проспект (ныне Московский). Кто из ленинградцев не знает его! Почти десятикилометровая магистраль пролегает точно по Пулковскому меридиану с севера, от Сенной площади, на юг - до поворота на Московское шоссе.
Куда ни глянешь по дороге - всюду следы бомбежек и артобстрелов. И чем ближе к южной окраине города, тем гуще баррикады, надолбы. Вот и дом № 98. Мой дом. Прошу шофера чуть тормознуть, а сам жадно всматриваюсь в томное, облицованное серыми плитами семиэтажное здание с магазинами на первом этаже. Зрительная память машинально фиксирует каждую приметную его деталь. Витрины заколочены досками, но магазины, судя по всему, работают. На стене взывает к вниманию голубое пятно предостережения: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна".
А вот и окна моей квартиры. Одно сиротливо зияет чернотой, стекла второго, на удивление, целы. Балкон соседей разрушен, стены в осколочных выбоинах...
Но какой бы ни была в ночи угрюмая неприветливость дома - на меня веет полузабытым домашним уютом, чем-то дорогим, близким.
"До скорой встречи", - мысленно прощаюсь я с ним, оглядываясь назад, и кажется, будто уцелевшее окно тускло подмигивает мне - признает...
А машина уже объезжает баррикаду на площади у бывших Московских ворот. Здесь - один из рубежей обороны. У заставы нас останавливают: проверка документов, пропуска в прифронтовую полосу.
- Везет вам, товарищ майор, - говорит начальник заставы. - Фашист сегодня тихо себя ведет, может, и доберетесь спокойно.
Дома кончаются, и лишь на мглистых пустырях невдалеке простираются массивные стены Чесменского дворца да монументальное здание мясокомбината имени С. М. Кирова.
Сергей Миронович Киров. Давно ли не в военной форме в кабине ЗИСа, а на стройке у Средней Рогатки, где было выбрано место для мясного гиганта, стояли мы по колено в раскисшей вязкой глине с начальником строительства Георгием Михайловичем Алексеевым. Строители спорила в проектировщиками дело обычное, - и никто не заметил двух легковых машин, приткнувшихся неподалеку.
Но вдруг кто-то произнес:
- Киров!..
Широко улыбаясь (по всей видимости, мы, увязшие в грязном месиве, сердитые друг на друга, распаленные спором, да к тому же с внушительными рулонами ватмана в руках и под мышками, смотрелись со стороны довольно комично), Сергей Миронович поздоровался с нами и кивнул Алексееву:
- Ну, Георгий Михайлович, показывай свое строительство...
Алексеев рассказывал, Киров внимательно слушал, задавал вопросы. По разговору, по манере ставить к месту тот или иной вопрос чувствовалась кровная заинтересованность настоящего хозяина города, будущее которого и заботило, и беспокоило.
С Сергеем Мироновичем я встретился тогда уже вторично.
Годом раньше, в 1930 году, я работал нештатным техником-смотрителем по ремонту жилых домов на улице Чайковского. Вдруг рабочие, ремонтирующие фасады, окликают меня, энергично машут руками - скорее, мол. Я спускаюсь со строительных лесов:
- В чем дело?
- Да вас там... Киров спрашивает.
- Киров?!
Надо сказать, что Сергей Миронович часто ходил в Смольный пешком по улицам Воинова, Каляева и Чайковского. И вот его внимание, должно быть, насторожило то, как рабочие варварски сбивали на старинных домах украшения пилонов и карнизов. Я вышел на тротуар.
- Здравствуйте, Сергей Миронович! Филиппов - техник-смотритель, представляюсь взволнованно.