- Во всяком случае, из Невской Дубровки уезжаем...
Едем долго, больше стоим. Похоже, что эшелон крутится где-то по окружной дороге. Наконец далеко за полночь вагоны вздрагивают и останавливаются окончательно. Приказ: "Вылезай!" Станция Лисий Нос.
Невзрачненький деревянный вокзал, окрашенный, как и все железнодорожные сооружения, в желтый цвет, стоит намного ниже платформы, и кажется, что от частых бомбежек словно съежился в испуге, прижался к земле.
Так же быстро разгружаемся и цепочкой, по подразделениям, в путь - к заливу. Вскоре становится ясно: направляемся на тот же ораниенбаумский плацдарм, с которого ушли в октябре.
Через залив идем только ночью, скрытно. Днем фашисты хорошо просматривают и обстреливают из занятого ими Нового Петергофа эту ледовую трассу, ведущую через Кронштадт.
Вот и вновь так хорошо знакомые места переднего края: Порожки, Петровское, Гостилицы, Петергоф... В деревнях много пустых домов. Мы совсем неплохо устраиваемся в теплых избах.
Просторная, по-добротному, словно на века, срубленная деревенская изба после Невского пятачка нам видится настоящим раем. Орудийные и минометные разрывы ухают редко и вдалеке, пулеметов не слышно вообще. Но уже и тишина успела утерять свою привычность и кажется чем-то противоестественным. Тут бы в самый раз отдохнуть вирой, а она как-то настораживает...
Неделю тем не менее мы отдыхаем. Отмываемся, чистим обмундирование, наводим порядок с инвентарем. Но вот утвержден план создания обороны, и отдых для саперов окончен.
Трудна, неподатлива мерзлая земля. Морозным вихрем обжигает лицо, гудят от усталости руки, спины саперов, ломит тело, но все глубже и глубже врастают в мерзлоту новые дзоты, их опутывают проволочные заграждения, вздыбливаются неприступной твердью завалы, "засеиваются" минами поля.
А тут подоспевает новая задача: создать минное заграждение по переднему краю Старого Петергофа с выходом к заливу - до Мартышкино.
Название-то какое - Мартышкино. Это забавляет саперов. А работать приходится в труднейших условиях - впритык с фашистами. Передний-то край проходит всего лишь по оврагу меж Старым и Новым Петергофом. Работаем, конечно, осторожно, не спеша. Морозище - руки к железу липнут, а ведь неосторожный, пусть даже приглушенный, звук металла в ночи слыхать далеко. И мины необходимо ставить скрытно, по возможности так, чтобы снег, каким лежал с вечера, таким и оставался под утро. Надо сделать и схемы их размещения кроки, чтобы при необходимости разминировать проход для разведчиков.
Выполняем мы эту работу с самыми опытными саперами. Я определяю места установки, командир взвода составляет кроки. Пока все идет неплохо. Минное поле уже спускается к заливу. И тут трагический случай...
Сапер, как известно, ошибается только раз. И кто теперь может точно сказать, почему так вышло, что именно тогда помешало, но неожиданный взрыв сотряс ночную тишину. Не стало сапера. Бойцу, который ставил капсюли и подавал ему мины, оторвало руку. Меня и командира взвода контузило.
Вот так, мгновенно, мы обнаружили себя. Темнота вмиг пришла в движение, озарилась огненными всполохами. Противник начал обстрел. Удрученные нелепой гибелью одного из нас и ранением другого, мы укрылись среди старых деревьев и развалин. Работать вновь удается лишь через несколько дней. Противник берет это место под особый надзор. но с заданием мы управляемся в срок.
Интересная встреча произошла у меня в те трудные дни боевой работы на ораниенбаумском плацдарме. Как-то, в начале февраля, я получаю задание сделать проходы в минных полях у деревни Калище для партизан, которые уходили в тыл врага. Черед пару дней их предстояло встретить и вновь закрыть проходы минами. На задание идем вчетвером. Я беру с собой отчетные карточки по минным полям местности, на продскладе получаю сухой паек, и вдруг в глаза бросается удивительно знакомое лицо начпрода. Я копаюсь в своей памяти, поспешно перебирая знакомых по институту, по работе, по боям на Дубровке... Ну никак не вспомнить. А лицо-то знакомое! Нет, не могу я ошибиться: видел не раз и эту напускную его важность, и легкую, озорную улыбку. Я пропускаюсвоих товарищей, топчусь и топчусь на месте, топчется на месте и моя память. Решаюсь наконец спросить у самого начпрода.
Тот, привычно не удивляясь, деловито швыряет на весы очередную порцию вяленой конины и как бы между делом, по-будничному отвечает:
- Виктора Набутова все ребята знают, а вот Набутов - мало кого из вас...
Вот так встреча, конечно же это он! Передо мной не кто иной, как любимый вратарь нашего ленинградского футбола.
Через пару дней я снова иду за пайком. Но - увы! - пайки выдает другой начпрод. Он и оповещает меня о том, что Виктора Набутова отозвали в Ленинград. Зачем, куда именно - кто знает!..
Об этом я узнал в Первомайские праздники 1942 года, уже лежа в госпитале. Вдруг слышу по радио репортаж: футбол! И проходит он не где-нибудь в далекой стране, на чужом континенте, а здесь, рядом, на ленинградском стадионе. И в воротах - Виктор Набутов. Все мы, кто мог ходить, протискиваемся поближе к темной тарелке динамика, что висит на стене палаты, и настроение у каждого по-настоящему праздничное. Вот так-то, знайте наших! Ленинград жив, живет и будет жить! Вон, даже в футбол играем...
Этот матч будет транслироваться и для немцев: пусть уразумеют себе да намотают на ус, что нет страха и подавленности в нашем городе, что жизнь продолжается.
Но это будет потом, а пока что предстоит ответственное дело, которое надо выполнять, как того требует обстановка. А обстановка, прямо скажем, складывалась не лучшим образом.
Ораниенбаумский плацдарм хотя был и невелик в размерах - всего-то около шестидесяти километров но берегу залива, - но имел немалое значение в обороне Ленинграда. Этот плацдарм не только прикрывал подступы к Кронштадту на суше, но и боями местного значения оттягивал на себя не такие уж и малые силы врага. И потому мы так кропотливо и настойчиво день ото дня все строили и строили оборонительные сооружения. Строили в осатанелый мороз, строили в пургу, не по принуждению, а осознанно выкладывая все свои силы.
Враг не сможет прорвать нашу оборону и захватить плацдарм. Потом, уже в начале 1944 года, именно с этого плацдарма войска 2-й ударной армии нанесут гитлеровцам сокрушительный удар и вместе с войсками 42-й армии, которая действовала от Пулковских высот, к 27 января полностью снимут блокаду Ленинграда. Будет в той победе и наш скромный вклад.
* * *
Стрелка Васильевского острова. Построенный в начале прошлого века огромный прямоугольный корпус бывшего гостиного двора, где в последнее время размещался исторический факультет Ленинградского университета, с начала войны превратился в эвакуационный госпиталь № 1012.
Еще в Кронштадте моряк-хирург, осмотрев мои ноги, снял с них почерневшие ткани, удалил обмороженные ткани на суставах. И вот тогда, на операционном столе, меня охватила тоска. На миг я увидел себя тем беспомощным инвалидом, взывающим к состраданию прохожих, какого доводилось иногда встречать на улицах.
Очевидно разгадав мои мысли, моряк-хирург бодро заметил:
- Э, да ты счастливчик! Легко отделался. Кости есть - мясо нарастет!
Впервые за последние десять - двенадцать суток моряки нас покормили хорошим, а главное, горячим ужином и подкрепили положенным наркомовским пайком. А обмороженных и раненых все подвозили и подвозили. После перевязок, операций и ужина людей тут же отправляли в Ленинград, на Васильевский, где многим прямо с дороги пришлось вновь ложиться на операционный стол.
Так началась для меня госпитальная жизнь в блокированном фронтовом городе. В палате нас было шестеро. Лежали два моряка с тяжелыми ранениями. Одному ампутировали ногу до колена. Он очень мучился, нервничал. Нельзя было оставаться спокойным, глядя на его страдания, и мы чувствовали себя тягостно, пока моряка не перевели в палату к тяжелобольным.
В госпитале, несмотря на все блокадные трудности, обслуживание было исключительным. На всю жизнь осталась благодарная память о хирурге П. Муратове, врачах Грачеве, Булашевиче, медсестре Лобановой, санитарке Дарье Петровой, которую мы уважительно звали тетя Даша. Кормили нас, конечно, по-тыловому. Обычно суп, в котором, как шутили, крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой, а на второе - небольшой кусочек мяса со свеклой или чечевицей, но поначалу есть не хотелось даже и этого. Все лежали молча, почти не разговаривали. Каждый как бы отключился от внешнего мира, ушел в себя, в свои недуги и переживания, в свои надежды на скорое выздоровление.
Я не столько переживал случившееся (в критический момент диагноз хирурга "кости есть - мясо нарастет" подействовал, пожалуй, лучше многих лекарств), сколько вновь и вновь возвращался памятью к смерти родителей. Меня не переставало преследовать даже во сне то жуткое впечатление от блокадного Ленинграда, которое произвели на меня несколько морозных январских дней, проведенных в городе...
На фронте, до госпиталя, я часто получал письма из дома, где остались отец, мать и сестра. Писал в основном отец. Он всегда был оптимистом и писать старался жизнеутверждающе, с верой в то, что мы вот-вот прорвем блокаду и все наладится. И как бы мимоходом говорил о том, что жить стало тяжело, голодно. Как правило, в конце каждого письма отец воодушевлял меня и всех моих товарищей на стойкость.
А вот в последнем письме, в конце января, хотя и было оно все таким же жизнеутверждающим, руку отца я узнал с трудом. Чувствовалось, что каждая строчка стоила ему немалых усилий.
Я показал это письмо командиру полка, и тот разрешил недельный отпуск проведать родителей. Со мной отпустили еще двух бойцов (фамилии не помню). Получив сухой паек и отпускные билеты-удостоверения, на полковой машине, которая шла на склады за довольствием, мы добрались до Ораниенбаума. На пирсе комендант пристроил нас на Попутную телегу до Кронштадта. Там переночевали у моряков в казарме - они специально выделили комнату для таких, как мы, "транзитных пассажиров".
А вот дальше добираться стало труднее. Шли пешком. На Лисьем Носу переночевали. В первой же избе нас приняли, как родных, напоили кипятком, уложили спать. После нелегкого дня пешего пути было отрадно ощущать заботу и человечность хозяев.
До Старой деревни ехали на чем придется - кто только не останавливался на наше голосование! Далее пошли через Неву по проторенной глубоко в снегу узкой тропинке. И здесь мы увидели то, что вряд ли забудется до конца жизни.
То слева, то справа лежали замерзшие трупы. В морозной тишине, казалось, единственно живым было поскрипывание снега под ногами. Разогретые от быстрой ходьбы наши потные спины под шинелями будто кто окатил ледяной водой, отчего перехватило дыхание. В ясном морозном дне повеяло какой-то жутью.
Возле берега, у проруби, закоченели два трупа с протянутыми к воде руками - так и не дотянулись, а старик, не обращая внимания на замерзших, силился зачерпнуть воды небольшим детским ведерком.
Мы набрали ему воды, и то немногое, что услышали от него по дороге о блокадном городе, не укладывалось в воображении...
Воздушные рабочие войны
Формирование 1-го воздухоплавательного дивизиона аэростатов артиллерийского наблюдения. Немного истории. Мои новые боевые товарищи
Итак, я на Поклонной горе. Шесть сараев - хозяйство воздухоплавателя Вавилонова. Здесь и штаб дивизиона, и место расположения личного состава.
В одном из сараев бывшего совхоза разыскал и представился начальнику штаба дивизиона. Высокий, чуть сутулящийся шатен, капитан М. М. Черкасов уже знал о моем назначении. И по тому, как он выслушал меня, как дружески просто улыбнулся, не соблюдая особой субординации, почувствовалось, что штабная работа ему не очень-то по душе. Однако командиру дивизиона капитан представил меня, как того требовал устав, строго и официально.
Виктор Васильевич Вавилонов, поначалу так же официально обращаясь ко мне, коротко поставил задачу: предстояло как можно быстрее войти в курс дела и взять на себя оперативную работу штаба. Черкасову он предложил ознакомить меня со всем хозяйством, техникой дивизиона, потом, улыбнувшись так хорошо знакомой мне сдержанно-застенчивой улыбкой, не преминул напомнить:
- Да покормите как следует прибывшего из госпиталя старшего лейтенанта - два месяца питался по тыловой норме.
И здесь, в штабе, в дружеской беседе с Вавилоновым я узнал, что в целях организации контрбатарейной борьбы с артиллерией противника Главное управление командующего артиллерией Красной Армии (ГУКАРТ) сформировало 1-й воздухоплавательный дивизион аэростатов артиллерийского наблюдения (1-й ВДААН) в составе шести отрядов и оперативно подчинило его штабу артиллерии фронта.
Нам предстояло закрепить эти отряды за артиллерийскими частями в зависимости от предполагаемых операций фронта, руководить их боевой работой, понятно, заботиться и о пополнении личного состава, обеспечении подразделений техникой, газом, приборами, картами, парашютами. Для нас выделили молодых командиров-артиллеристов, несколько специалистов из служб аэростатов заграждения - метеорологов, газодобывателей.