- Да тут вся Хвойная, считай, собралась. Летчиков окружили девушки из санитарной команды.
В глазах - любопытство. Видно, очень хотелось им порасспрашивать о полете в Ленинград. Но время торопило, было не до разговоров.
Невысокого роста бойкая девушка все-таки не удержалась от вопроса:
- Наверное, страшно в небе?
А у самой в глазах недосказанное: "Все ли вернулись?"
- Небо как небо - голубое. Слетали нормально. Видите - живы, здоровы.
- А как тебя зовут, шустрая? - спросил командир эскадрильи.
- Римма.
Назвав себя, девушка хотела было что-то сказать... Летчики, конечно, не могли догадаться, как подмывало Римму Нечаеву пригласить их, молодых, симпатичных, на танцы, объявление о которых они позднее прочли.
- Когда ПС-84 первый раз улетали из Хвойной в Ленинград, мы, работавшие тогда на аэродроме, провожали летчиков с тревогой на сердце. Ведь как-никак надо было лететь через кольцо блокады, - рассказывала нам Римма Модестовна Нечаева, учительница начальной школы, которая сейчас размещается на территории того самого эвакогоспиталя. - А когда летчики вернулись, радости нашей не было конца.
Чего там греха таить, прошло каких-то несколько дней, как они прилетели в Хвойную, и многие наши девчонки потеряли покой и сон, а попросту повлюблялисъ. Правда, тщательно скрывали это. Разве только когда летчики улетали в очередной рейс и прощались, некоторые из нас не выдерживали и ревели - кто открыто, а кто тайком. Ревели и когда они возвращались. Это уже от радости.
Ну, а тот день для нас был и радостным и грустным. Самолеты привезли много раненых. Мы переносили их в госпиталь. Одного перебинтованного с головы до пят летчика сопровождал молоденький лейтенант.
- Летчик-истребитель, командир мой, - проговорил лейтенант. - Жизнь мне спас, а сам... вот как вышло!..
Дрожащими пальцами он вынул папиросу, закурил. Видя, как тяжело лейтенанту в эти минуты расставания с боевым другом, я стала успокаивать его: "Ничего, мол, молодой. Все заживет... Еще встретитесь..." Несем мы носилки, а я все что-то говорю, говорю лейтенанту. Потом присмотрелась к его командиру и глазам не верю: лицом совсем молодой, а голова - седая.
Много волнений было в тот день у находившихся на аэродроме. Радовались, что начал действовать воздушный мост. В то же время, глядя на раненых, на осунувшиеся лица прилетевших ленинградских рабочих, переживали за них, за Ленинград. Приуныли и мы, девушки.
Заметил это пехотный лейтенант на костылях, которому помогли выбраться из самолета. Обернулся к нам:
- Что, красавицы, невеселы?
И представился:
- Алексей Тарасов. Легко тяжелораненый. Хожу, бегаю и пляшу на своих, на четырех.
- Какое уж тут веселье, - ответила я. - Вон вы, бедненькие, все какие. Потанцевать даже не с кем.
- Как так не с кем? - возразил лейтенант и попросил летчика:
- Будь другом, дай-ка мой баян.
Через несколько минут лейтенант уже сидел на ящике, бегло перебирая лады... И вдруг над аэродромом полилась мелодия "Полонеза" Огинского. К игравшему стали сходиться девушки и юноши, работавшие на аэродроме, ходячие раненые, ленинградские рабочие, летчики, техники.
- Вон сколько кавалеров! - лейтенант внезапно оборвал полонез, заиграл плясовую, притопывая здоровой ногой и галантно приглашал: - Танцуйте, дорогие дамы и кавалеры!
- Это были грустные и трогательные минуты, - вспоминает Римма Модестовна. - Молодец лейтенант! Он тогда всех расшевелил - и раненых и нас. Повеселели и рабочие-кировцы.
...Не прошло и недели после перелета эскадрильи в Хвойную, а Пущинскому казалось, что это все было давным-давно - и сбор на Внуковском аэродроме, и волнения перед вылетом, и сам перелет и встреча в Хвойной.
Все отодвинул на второй план полет эскадрильи в Ленинград. Он длился сто минут туда и сто минут обратно. Может показаться странным, что в те первые часы возвращения из рейса командир думал не о самом полете - трудном, опасном. Пущинского неотступно преследовало чувство боли за судьбу попавших в беду ленинградцев. Давно отрулили на стоянки самолеты, возле них вовсю хозяйничали авиатехники и механики. Покинули аэродром санитары, грузчики. Пора было подумать о предстоящем разборе полетов, а Пущинский снова и снова возвращался мыслями в Ленинград, к тому, что видели он и его товарищи.
Возле летной столовой, куда Пущинский направился вместе с Семенковым и Булкиным, он бросил взгляд на незатейливое объявление о вечере встречи жителей Хвойной с летчиками и танцах под духовой оркестр железнодорожников и вспомнил бойкую девушку Римму, ее наивный вопрос "страшно в небе?". С каким сердечным участием смотрела она на раненого летчика, как бережно несла его на носилках! Как старательно играл "Полонез" Огинского бравый пехотный лейтенант на костылях, чтобы встряхнуть уставших и приунывших пассажиров ПС-84.
Все эти впечатления спрессовывались в одно желание: быстрее и больше помочь осажденным ленинградцам. У него, опытного пилота, авиационного командира, в голове постепенно складывалась конкретная программа действий эскадрильи. Теперь, как никогда ясно, он знал, что скажет своим товарищам при разборе полетов.
В течение первых рейсов Пущинскому не давала покоя мысль о слишком медленном сборе и построении отряда после взлета. На взлет, сбор и построение группы уходило сорок минут. Надо во что бы то ни стало сократить это время. По крайней мере вдвое. Двадцать - тридцать сэкономленных минут это по времени треть маршрута. А дни идут на убыль. Только ощутимый временной выигрыш позволит в короткие дни, глубокой осенью и зимой, ежедневно делать не один, а два рейса в Ленинград.
...За обедом Пущинский, как бы проверяя себя, сказал Семенкову: на погрузке и разгрузке сэкономить минут двадцать - не задача. А как ужать время при взлете и построении? Вот где собака зарыта...
- Сам все время ломаю голову, - сказал Семенков. - С комиссаром об этом толковали. Есть одна мысль. Боюсь только - не рановато ли для нас. А впрочем... Все довоенные инструкции летят к черту.
- Да еще как летят, - вставил Булкин.
- Давай, Алексей Иванович, выкладывай, что надумал, - попросил командир отряда.
- Надо попробовать взлетать звеньями, сразу по три самолета. Как истребители.
- Хорошо бы... Да уж очень рискованно.
- Риск, говорят, благородное дело, - заметил комиссар, - если он, конечно, с расчетом.
Пущинский задумался. Взлетать звеньями? Тесноват аэродром. Да и длина взлетной полосы не очень... Риск велик. Такие махины - и звеном. Дров бы не наломать. Но ведь в нем и скрыт этот самый резерв времени. Именно в нем!
Пущинский решительно встал, поправил ремень, взглянул на часы. Пора...
Они вышли.
И Семенков и Булкин, хорошо знавшие командира и понимавшие друг друга с полуслова, безошибочно оценили реакцию Пущинского на предложение. Он, конечно, "за". Поэтому Семенков как о само собой разумеющемся сказал:
- Думаю, за неделю полосу удлиним, расширим. Взлет звеном одолеем. А пока поучимся летать в строю.
- Разрешили бы ночью, можно было бы и третий рейс добавить, - сказал Булкин.
- Вряд ли разрешат, - заключил Пущинский. - По воздушному коридору следом за нами могут ночью проскочить к городу фашистские бомбардировщики.
- И такое может случиться, - поддержал командира Семенков.
Только они вышли из столовой, Пущинского позвали на КП. Ему доложили, что для загрузки всех самолетов на второй рейс продуктов не хватит.
- Как же так, должны были подвезти, - удивился Пущинский. - Мы договорились с райисполкомом.
- Не подвезли. Звонил предрайисполкома, сказал, что подвезут вечером.
- Вечером будет поздно. Сколько сейчас на аэродроме продуктов?