Я всегда знала, что меня удочерили, потому что с пяти до семи лет жила в детдоме. У меня нет воспоминаний из раннего детства, и родителей настоящих я не помню. Но мне понятны чувства Ари: иногда так хотелось хоть одним глазочком их увидеть.
Как ни странно, в детдоме я чувствовала себя даже особенной. Почему-то в детстве я нравилась всем без исключения. Бывало, наш воспитатель — «мама» Алина, как называли ее втихаря дети — садилась рядом, пока я рисую или читаю, и как-то по-особенному ласково на меня смотрела. Другие дети за это на меня сердились, но быстро прощали, ведь им я тоже нравилась. Я мало задумывалась об этом тогда, а потом так и не смогла разгадать причину такого отношения.
Но было кое-что, из-за чего мне завидовали все дети без исключения: меня навещали. Да, очень редко, но регулярно. Именно эти мужчина и женщина, называвшие себя дядя Лева и тетя Марина, изображение которых я сейчас с изумлением рассматривала. Про себя я называла их мамой и папой, но никогда вслух. Это сейчас я понимаю, что между нами нет ни капли сходства, но тогда мне отчаянно хотелось верить, что эти красивые и добрые взрослые — мои родители. И хотя я обижалась, что они не забирают меня домой, оправдывала их в мыслях, убеждая себя, что у них есть причины. А когда они решат все проблемы, обязательно меня заберут.
И когда в семь лет меня удочерили, это стало настоящей катастрофой. Мне стыдно вспоминать, как я вела себя тогда, какие ужасные слова говорила приемным родителям. Но мне было так больно, что хотелось сделать хоть кому-то больно в ответ. И я надеялась, что меня вернут обратно в детдом, а потом заберут настоящие родители.
Шок я испытала, когда в нашу двухкомнатную квартиру в один из зимних дней пришли дядя Лева и тетя Марина. Тогда я, глотая слезы, спросила, почему они бросили меня, и узнала, что моих настоящих родителей нет в живых. А они просто присматривали за мной все это время. Как тете и дяде удавалось навещать меня в детдоме и как они узнали, где я сейчас, не спрашивала. Не считала такие вопросы важными.
Тогда я смирилась со своим положением, а много позже поняла, как мне повезло попасть в по-настоящему хорошую семью. Тетя Марина и дядя Лева еще несколько раз навещали нас, но однажды перестали приезжать. Я не знала, что случилось, и боялась спрашивать. Тогда мне было девять лет, и я привыкла к своим приемным родителям.
Но сейчас я снова увидела их лица, и воспоминания нахлынули, обнажая старую боль.
— Ари, — позвала я, — твои родители когда-нибудь были на Земле?
Девушка удивленно пожала плечами:
— Не слышала об этом. Но лучше спросить у Саара, ведь я была совсем маленькой.
— Тогда… тогда скажи, сколько лет назад они исчезли? — еле выдавила я из себя вопрос и замерла, ожидая ответа.
— Четырнадцать. Ты задаешь странные вопросы, Лида, — сказала она, недоуменно на меня глядя. А меня будто ударили, когда она назвала число. Четырнадцать! Четырнадцать лет назад они перестали приезжать. Я злилась, сердилась на них, а они… они, оказывается, пропали. Что, если они исчезли на пути ко мне?
Из глаз потекли слезы, горло сдавило спазмом, и я начала задыхаться, чувствуя приближающуюся истерику. Сердце так сжалось от тоски, что я согнулась, присела и уткнулась лицом в колени. Хотелось кричать, но было нельзя, поэтому я вцепилась пальцами в колени и раскачивалась, роняя слезы на платье и кусая губы.
Ари подскочила ко мне, обняла и попыталась заглянуть в глаза, спрашивая:
— Да ты что, Лида? Что случилось? Тебе плохо? Больно? Почему ты плачешь?
Я услышала панические нотки в ее голосе и замотала головой, пытаясь показать, что все нормально. Из горла ни словечка не выдавливалось.
— Ты так расстроилась из-за моих родителей? — продолжила спрашивать Ари. — Не нужно, ты что, столько лет прошло. Ну перестань, — вдруг добавила она со слезами в голосе, — а то я сейчас тоже расплачусь.
И она все-таки разревелась, а я обняла ее, пытаясь утешить в ответ. Так мы и сидели на гладком полу, вцепившись друг в друга и выплескивая боль. Одну на двоих.
Когда слезы кончились и мы смогли говорить, Ари снова спросила:
— Так все-таки почему ты плакала?
Я посмотрела на ее красное распухшее лицо, в покрасневшие глаза и соврала:
— Вспомнила о родителях, и накатило. Прости меня.
— Ты не виновата, — сказала Ари, опустив взгляд. Потеребила ленту на платье и добавила: — Я не показывала этого брату. Но мне кажется… кажется, что они уже не найдутся.
После этих слов ее губы задрожали, будто она снова собирается расплакаться.
— Ари, — позвала я и коснулась ее руки, — в вашем мире есть волшебство. Давай будем верить в чудо?
Она сжала мою руку и улыбнулась сквозь слезы.
— Давай.
Я тоже улыбнулась и пожала ее руку, будто закрепляя соглашение. Какая она все-таки хорошая и милая. И ей совсем не идут слёзы.
— Пойдем? — встала я и потянула ее за собой. — Нас ждет Морковка.