К. К. Рокоссовский поведал мне, что хотя генерал П. И. Батов это задание в конце концов выполнил, за что был тогда удостоен ордена Суворова, однако время было потеряно, взаимодействие не сложилось, большая группировка противника выскользнула из вполне реально осуществимого окружения, сохранив основные силы примерно тысяч в двадцать пять штыков, и теперь противостоит той же 24-й армии.
- Мне этот Вертячий, - закончил К. К. Рокоссовский, - на всю жизнь запомнится! Наступление - это не оборона. Здесь взаимодействие предъявляет к участникам куда более жесткие требования.
Командующий замолчал. До меня теперь долетали, прерываемые скрипом шагов по мерзлому снегу, громкие рассуждения П. И. Батова о преимуществах размещения командного пункта армии именно в Вертячем.
- Вы знаете, - неожиданно сменил тему разговора К. К. Рокоссовский. - Я ведь профессиональный военный. Всю свою взрослую жизнь я или воевал или готовился к участию в военных действиях...
Очень сожалею сейчас, что моя память не смогла удержать в неприкосновенности тот давний, очень значительный для меня разговор. Вынужден привести его сейчас в том виде, в котором он мне запомнился:
- Понимаю, что бескровных войн не бывает и все же ни на минуту не могу примириться с тем, что сейчас, в этой войне, самая малая победа дается нам ценой жизни многих людей.
Перемежая фразы короткими паузами, Константин Константинович говорил о том, что мера ответственности и мастерства командира любого ранга проверяется соотношением потерь личного состава и достигнутого оперативного результата.
- А вообще-то, - словно подводя итог своим размышлениям, произнес он, - мы должны быть готовы к тому, что битва предстоит тяжелая, кровопролитная, в полном смысле истребительная.
Необычно взволнованно прозвучали слова К. К. Рокоссовского. Много я думал потом о сказанном им в минуту дружеской доверительной откровенности, часто возвращался к этому разговору мыслями на протяжении всей войны.
* * *
...По возвращении в Заварыкино мы продолжили с С. Ф. Галаджевым прерванный разговор. Сергей Федорович принадлежал к числу людей, сочетавших в себе способность к непринужденному общению с остро развитым чувством партийной принципиальности. В его суждениях неизменно главенствовали ясность мысли, четкое представление о путях достижения поставленной цели, точный аналитический учет всех привходящих обстоятельств. Деловые, партийные и человеческие качества людей он оценивал с непогрешимой объективностью. Замечая в ком-то недостатки, чаще огорчался, чем негодовал, старался найти им разумное объяснение. И если определял, что этому человеку просто нужны помощь, добрый совет, - принимал в его судьбе самое сердечное участие.
Однако в случаях, когда служебные обстоятельства сталкивали его с проявлением недобросовестности при выполнении служебного или партийного долга, Сергей Федорович, не считаясь с рангом и былыми заслугами провинившегося, умел проявить строгость, взыскать полной мерой.
Естественно, что обо всем этом я не мог узнать в день знакомства, да еще и от самого собеседника, отличавшегося большой личной скромностью. Во многих замечательных качествах этого человека мне довелось убедиться лично в последующие месяцы и годы совместной с ним работы, услышать от его давних сослуживцев. Однако и в ходе нашей первой беседы я почувствовал, что имею дело с человеком незаурядным, кровно заинтересованным в успехе нашего общего дела.
Поначалу С. Ф. Галаджев попытался обрисовать состояние партийно-политической работы на фронте коротко, в общих чертах, но я попросил доложить все более обстоятельно, в подробностях, с выводами и оценками.
Удивительно привлекательной была сама манера общения Сергея Федоровича с окружающими. Говорил он, тихо, очень внятно, произносил слова, строил фразу с безукоризненной законченностью, и оттого все сказанное им обретало какую-то предельно доходчивую убедительность.
Надо сказать, что под влиянием всех разговоров о готовящемся ударе по окруженному врагу, под влиянием только что прошедшего, уже с моим участием, обсуждения детально разработанного плана у меня сложилось достаточно обоснованное мнение о всесторонней готовности войск фронта к развертыванию наступательных действий.
Первая беседа с Сергеем Федоровичем мне особенно запомнилась тем, что выводы, изложенные им, заставили посмотреть на уровень этой готовности под несколько иным углом зрения.
Ход неторопливых рассуждений С. Ф. Галаджева сводился вот к чему.
Как известно, войска Красной Армии на протяжении всех полутора лет войны вели бои преимущественно оборонительного характера. Наступательные действия в ходе разгрома немецко-фашистских войск под Москвой, кроме всего прочего явились для нас замечательной школой, что было доказано в ходе блестяще проведенной операции по окружению противника под Сталинградом.
Однако в успешных наступательных действиях из состава войск Донского фронта участвовала только 65-я армия. Что касается 24-й и 66-й армий, то они, хотя и принимали участие в осуществлении плана окружения противника, но ожидаемого успеха при этом не добились, что в определенной мере сказалось и на морально-политическом состоянии их личного состава. Что касается нового пополнения, та воины маршевых частей в наступательных боях участия не принимали, а многие вообще не имели боевого опыта.
Все эти обстоятельства и определяли теперь одно из главных направлений партийно-политической, воспитательной работы с личным составом. Требовалось укрепить веру в гарантированный успех готовящегося наступления, привить бойцам и командирам наступательный образ мышления, научить всех и каждого оправдавшим себя в недавнем прошлом тактическим приемам наступательных действий в бою.
Как выяснилось из дальнейшего разговора, политическое управление, политорганы, весь партийно-политический аппарат фронта осуществили в этом направлении целый согласованный комплекс практических мероприятий. Вместе со штабами были разработаны, а затем отпечатаны массовыми тиражами и широко распространены в частях и подразделениях всех родов войск учебные памятки, раскрывающие особенности поведения воина в наступлении. Рекомендованные в этих пособиях приемы и действия подкреплялись примерами героизма воинов в ходе недавно отгремевших боев по окружению противника. Особое внимание уделялось пропаганде тактики действий штурмовых групп, показавших высокую эффективность в боях на улицах Сталинграда.
Вводя меня в курс дел и забот политического управления, Сергей Федорович раскладывал на столе отпечатанные материалы, перечислял части и соединения, в которых политуправление и политорганы своевременно и наиболее успешно развернули работу по морально-политической подготовке войск к грядущим событиям.
Одним из главных направлений во всей работе партийно-политического аппарата фронта было воспитание у личного состава безграничной любви к Родине, готовности к ее защите от гитлеровских захватчиков. В этих целях широко и повсеместно использовался доклад Председателя Государственного Комитета Обороны на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественными организациями, посвященном празднованию 25-й годовщины Великого Октября, приказ Народного комиссара обороны от 7 ноября 1942 года No 345. Большую популярность приобрела фраза "Будет и на нашей улице праздник!", прозвучавшая в приказе.
Особое место в деятельности политорганов и всех партийных организаций соединений и частей фронта занимали вопросы пополнения партийных рядов. Именно сейчас, на пороге решающих событий, ежедневно сотни бойцов и командиров вступали в ряды ленинской партии, давали клятву на верность священному делу освобождения Родины от заклятого врага.
Одним из постоянных направлений деятельности политорганов, всего политического состава и партийных организаций, особенно в свете определившихся задач подготовки войск к активным наступательным действиям, была работа с бойцами нерусской национальности.
Дело в том, что в составе маршевых подразделений на фронт, в части и подразделения, готовившиеся к ликвидации окруженной группировки противника, прибывали бойцы, не владевшие или слабо владевшие русским языком. Предвидя это обстоятельство, Главное политическое управление РККА еще в мае 1942 года издало и довело до войск специальную директиву, в которой подробно излагались требования к политорганам в части работы с бойцами нерусской национальности, поскольку языковой барьер нередко препятствовал общению с ними политработников и командиров.
Следует отметить, что упомянутая директива, как показала проведенная в войсках фронта специальная проверка, выполнялась - все бойцы нерусской национальности были, по возможности, сведены в отдельные подразделения, их возглавили командиры, знавшие соответствующий язык. Но дело в значительной мере осложнялось отсутствием печатных изданий на национальных языках, что затрудняло популяризацию подвигов прославленных воинов, препятствовало полноценному обучению прибывшего пополнения. Мало было политработников, владевших языками народов СССР. Политуправление фронта поставило и решало задачу вместе с различными организациями, чтобы листовки, памятки, инструкции переводились на соответствующие языки, издавались многотысячными тиражами, доводились до каждого бойца нерусской национальности...
В решении этой задачи большую помощь оказала наша фронтовая газета "Красная Армия". Ее редакция в короткие сроки освоила издание переводных тиражей газеты вначале на грузинском и казахском, а затем на узбекском и азербайджанском языках. (В дальнейшем количество языков переводных изданий увеличилось до семи).
Запомнился мне этот долгий обстоятельный разговор. Рассказ С. Ф. Галаджева основательно помог войти в курс забот и практической деятельности политорганов. Конечно, все это было только своеобразным введением. Еще предстояло лично ознакомиться с положением дел на местах, до той степени узнать обстановку, когда появилось моральное право активно влиять на положение дел в войсках.
Вскоре после ухода С. Ф. Галаджева позвонил К. К. Рокоссовский, пригласил к себе.
Командующего я застал сидящим за столом в глубокой задумчивости с дымящейся папиросой в руке. Он читал, видимо, не первый раз, текст какого-то документа.
Встретив меня, К. К. Рокоссовский бережно коснулся кончиками пальцев лежавших перед ним листов плотной бумаги и произнес:
- С учетом обсуждения составлен в окончательной редакции план решающего наступления на окруженную группировку. Прошу прочитать и, если не возникнет с вашей стороны каких-либо возражений, подписать для доклада представителю Ставки.
Ну вот и первый здесь, на Донском фронте, высшей меры ответственности акт!
В самом деле, только вчера я прибыл сюда, успел поговорить всего лишь с несколькими людьми, побывать на одном заседании Военного совета, а сегодня уже обязан подписать документ особой важности, поставить подпись члена Военного совета, дающую документу юридическую силу, с полной, наравне с командующим, ответственностью за все, что в нем изложено, за все предвидимые и непредвидимые последствия, которые произойдут с вводом его в действие.
Передо мной на столе лежал не обычный документ, каких издавалось и издается великое множество. Это был ни много ни мало план операции по окончательному разгрому и уничтожению окруженного под Сталинградом, но еще очень крепкого противника. Мне было уже предельно ясно из хода обсуждения вопроса на заседании Военного совета, что главную силу в осуществлении этого плана представляли войска Донского фронта. Следовательно, и главная ответственность за все то, что и как будет принято, как будет осуществлено, возлагалась на нас.
Утвержденный план - это уже приказ! Сейчас он будет подписан. После согласования и утверждения Ставкой уйдет в войска, приведет в действие огромный фронтовой механизм, а спустя некоторое время закипит сражение, в котором, как в зеркале, отразятся все достоинства и недостатки принятого решения, опыт, умение, талант всех тех, кто к созданию плана руку приложил.
Я внимательно прочитал отредактированный штабом документ. Все оказалось достаточно знакомым, ничего нового по сравнению с оговоренным в Вертячем. И все же, не скрою, ставил свою подпись со сложным чувством, в котором преобладало недовольство тем, что за нехваткой времени не сумел еще побывать хотя бы в одной армии, вникнуть в наступление войск, изготовившихся к наступлению.
План я подписал и, подняв голову, встретился с понимающим взглядом К. К. Рокоссовского. Словно прочитав мои мысли, он сказал:
- Здесь предусмотрено все, что мы были в состоянии предусмотреть. Я лично убежден, что сколько-либо существенных просчетов план не содержит.
После обстоятельной беседы с С. Ф. Галаджевым мне теперь хотелось выслушать и мнение командующего о степени подготовленности войск к наступательной операции.
На мой вопрос К. К. Рокоссовский ответил не сразу. На его открытом лице появилось выражение озабоченности.
- В ходе боевых действий по окружению вражеской группировки, - произнес он, словно бы прислушиваясь к собственным словам, - мы не раз отмечали наличие самых досадных промахов в организации взаимодействия. Неудача 24-й армии тому яркий пример. Но дело не только в командирских просчетах...
После короткой паузы командующий закончил:
- Многие бойцы нового пополнения вообще никогда не ходили в атаку. Немало бойцов и младших командиров вот уже за последнее время не раз участвовали в наступательных боях, но успеха добиться мы тогда не смогли. Наши люди видели безрезультатность атак, ненужные потери. Можно полагать, что кое-кто из них вообще потерял веру в саму возможность успешной атаки сильно укрепленных позиций противника.
Словно предвосхищая мой вопрос, Константин Константинович пояснил:
- Мы учитываем это обстоятельство. Сейчас все повсеместно заняты обучением всего личного состава именно наступательным действиям. Кое в чем преуспели, но хотелось бы большего...
Явно прервав себя на полуслове, К. К. Рокоссовский сказал убежденно: