Вновь образованный сосед охватывал Полесье с юга. Линия соприкосновения наших фронтов проходила по левому флангу 61-й армии.
Размышляя в период относительного зимнего затишья о перспективах развития военных действий в предстоящей летней кампании, мы все в Военном совете и штабе фронта не раз возвращались к рассмотрению возможности нанесения охватывающих ударов по войскам "нависавшей" над нашим левым флангом, а теперь и 2-м Белорусским фронтом, немецко-фашистской группой армий "Центр".
Сама идея выглядела довольно заманчивой, однако наличие и расстановка сил сторон явно затрудняли ее реализацию. Целых четыре наших армии были прочно привязаны к Рогачевско-Жлобинскому, точнее сказать - бобруйскому направлению, где силы противника были достаточно внушительными, и ослабление этого участка полностью исключалось. На левом же фланге войска 61-й армии были растянуты на таком, скажем прямо, недопустимо широком фронте, что их скорое использование в каких-либо новых наступательных действиях далеко не гарантировало успеха.
Трезво оценивая преимущества и недостатки расположения наших войск, мы не рае приходили к выводу о целесообразности объединения обоих Белорусских фронтов под единым командованием, создания единого фронта, протяженностью от Быхова на севере до Владимира-Волынского на юге.
Правда, осуществление подобного решения привело бы к растягиванию линии фронта до 800 километров, однако предоставляло в распоряжение и крайне привлекательную возможность маневра внушительными силами, сосредоточенными на флангах.
Пока мы таким образом планировали, войска 2-го Белорусского фронта под командованием генерала П. А. Курочкина, приняв на себя неожиданный и очень сильный удар противника, вынуждены были отойти и позволить противнику деблокировать гарнизон Ковеля. Это печальное событие лишний раз подтвердило наличие противостоявшей нам мощной группировки гитлеровцев, которая намерена отчаянно оборонять занимаемые рубежи, и всякое непродуманное, поспешное действие с нашей стороны в этих условиях было бы преступлением.
Наличие двух фронтов на практически одном оперативном направлении, судя по всему, не устраивало и Верховное Главнокомандование. Во всяком случае, 5 апреля 1944 года 2-й Белорусский фронт был расформирован, а мы вскоре получили решение Ставки о передаче нам его 47, 61, 70-й армий. Наш фронт так и остался 1-м Белорусским. Несколько позже, 24 апреля 1944 года, в результате разделения Западного фронта теперь уже справа от нас, развернулись вновь созданные 2-й и 3-й Белорусские фронты.
Вскоре после этих событий Военный совет и штаб фронта разработали и представили в Ставку свои первые предложения но проведению наступательной операции.
На самом процессе разработки предложений и последовательности событий, связанных с поиском окончательного решения, я вынужден остановиться особо, поскольку на этот счет появилось в последнее время несколько не полностью совпадающих и не совсем точных, на мой взгляд, толкований.
Встречаясь в те дни с К. К. Рокоссовским, я постоянно отмечал в его поведении признаки какой-то не свойственной ему самоуглубленной рассеянности.
Я понимал, что, будучи человеком просто не способным делать что-либо вполсилы, он и сейчас полностью погружен в поиск того единственного решения, которое могло бы устоять против любых возражений, своей всесторонней продуманностью и основательностью гарантировать безусловный успех.
Даже в редкие минуты отдыха, в ходе разговоров на какую-нибудь отвлеченную тему он иногда внезапно замолкал, уходил в себя, молча размышлял и вдруг, бросив коротко: "Прошу извинить!" - просил адъютанта соединить с нужным лицом.
По вечерам, после ужина и до глубокой ночи, пригласив к себе начальника штаба и командующих родами войск, увлеченно работал на карте, спрашивал, уточнял, терпеливо выслушивал возражения.
В такие минуты главенство К. К. Рокоссовского в кругу своих соратников, оставаясь неколебимым, никого и ни в чем не связывало. Разговор шел чаще всего живой, мнения высказывались свободно, подчас настойчиво защищались. Замечания к своим, высказанным здесь суждениям Константин Константинович принимал с завидной готовностью понять собеседника.
Чаще всего на утро после таких затянувшихся бдений К. К. Рокоссовский с очевидной целью уточнения каких-то спорных положений сам выезжал в войска, целые дни проводил на передовой, возвращался затемно, случалось, что и промокший, со следами болотной грязи на своем любимом кожаном реглане.
Едва поужинав, шел к себе или к Малинину, куда, словно на манящий огонек, без приглашения, а по заведенному порядку собирались все те же лица, многие из которых также целый день провели в войсках.
Сейчас можно смело сказать, что именно тогда, в ходе пристрастного обсуждения самых различных мнений, и родились, точнее сказать, оформились основные положения предложенного позднее плана действий.
Одновременно с нами над предложениями по проведению наступательной операции в предстоявшей летней кампании работало и командование 1-го Украинского фронта, которым тогда уже командовал Г. К. Жуков, сменивший на этом посту умершего генерала Н. Ф. Ватутина.
Первый вариант плана, представленный командованием нашего фронта, как и план командования 1-го Украинского, предусматривал задействование большого количества танковых сил и по этой причине был отвергнут Ставкой, не располагавшей возможностью введения в бок просимого количества танковых соединений. Эти планы подробно изложены в специальной литературе, и я не буду повторять здесь их содержания, поскольку они не были осуществлены.
Однако ничто не проходит без следа. Отсутствие возможности выделения необходимого количества танковых войск чуть не поставило наш фронт под угрозу нового разделения на два самостоятельных объединения. Связь же тут просматривалась такая. С точки зрения работников Генерального штаба, огромная растянутость линии нашего фронта могла быть оправдана только возможностью осуществления глубинного охватывающего удара, требующего, как было уже сказано, значительных танковых сил. А поскольку сам план этого охватывающего удара не получил одобрения, то и надобность в столь протяженном фронте вроде бы отпадала сама собой.
И только настойчивость К. К. Рокоссовского предотвратила осуществление такого решения. Командующий, отстаивая неделимость фронта, исходил из неповторимости местных географических условий, наличия поистине непроходимых зон, отсутствия в связи с этим возможности использования большого количества войск на одном избранном направлении. Он доказывал, что именно наличие во фронте двух группировок войск, размещенных на отдаленных флангах, разрешает превратить недостатки местности в достоинства, помогающие наносить удары сразу на нескольких неожиданных направлениях. При этом, по расчетам командующего, атакуемые войска противника лишатся возможности маневра резервами в болотистых районах. В свою очередь наши войска в сложившейся обстановке способны сравнительно малыми силами захватить оперативную инициативу, внося ударами на широком фронте полную дезорганизацию в управление войсками врага.
Как нам в дальнейшем стало известно, примерно во второй половине апреля в Генеральном штабе были сведены воедино все предложения относительно проведения летней кампании.
На этом этапе все вырисовывалось в такой последовательности. Начинал Ленинградский фронт наступлением на Выборг, за ним выступал Карельский фронт с целью разгрома Свирско-Петрозаводской группировки противника. Оба эти удара преследовали цель вывода из войны финского партнера гитлеровской Германии.
В это время и должны были вступить в дело наши северные соседи и наш фронт.
После отклонения предложенного нами варианта наступления с использованием большого количества танков Военный совет снова приступил к поиску решения, основанного на эффективном использовании наличных средств. В начале мая Генеральный штаб повторно запросил наши соображения, сообщив при этом, что фронту для усиления будут переданы из резерва Ставки 28-я армия и 9-й танковый корпус. На этом помощь Ставки следовало полагать исчерпанной.
Теперь, когда очередность действий фронтов и наши возможности определились с достаточной полнотой, развернулся напряженный поиск нового, надежного оперативного решения.
Не берусь здесь перечислять все предложенные, рассмотренные и отвергнутые варианты. Коротко отмечу только, что окончательный вариант входил в явнве противоречие с классическими канонами оперативного искусства. По замыслу К. К. Рокоссовского, опиравшегося на всестороннее, детальное знание сложившейся обстановки, принятым вариантом предусматривалось нанесение двух ударов, из которых каждый был в своем роде главным{30}.
Окончательный вариант предложений, обработанных Генеральным штабом, обсуждался в Ставке с участием командующих 1-м Прибалтийским и Белорусскими фронтами, командующих родами войск Красной Армии.
Не ставя перед собой задачи анализа и сравнения существующих теперь толкований событий, связанных с рассмотрением и утверждением окончательного плана летнего наступления, участием в нем войск нашего фронта, я разрешу себе воспроизвести собственный рассказ К. К. Рокоссовского по возвращении его из Москвы на фронт. Рассказ этот записан хотя и по памяти, но вскоре после окончания войны. Ряд положений мной выверен (при записи) в личном общении с К. К. Рокоссовским.
- Наши предложения рассматривались первыми, - начал свой рассказ Константин Константинович. - "Мы уже ознакомились с вашим планом, - сказал Сталин, обращаясь ко мне, - и большинство присутствующих здесь его не одобряет. Они утверждают, что ваше намерение наносить два главных удара на правом фланге идет вразрез с прописными положениями военной науки. Вы настаиваете на своем варианте?"
Я подтвердил обоснованность нашего варианта. Тогда Сталин обратился к присутствовавшим и предложил им высказать свою точку зрения. Тут мне, скажем прямо, досталось: представитель Генштаба и члены Ставки чуть ли не в один голос обвинили меня в неграмотности, в незрелости оперативного мышления и вообще в неспособности разработать план, заслуживающий рассмотрения. "Где это видано, - говорил один из выступавших, - чтобы на одном оперативном направлении наносились два главных удара, чтобы войска били растопыренными пальцами, распылялись силы и заведомо ставился под угрозу срыва успех самой операции?"
- Выслушав всех критиков нашего предложения, Сталин вновь обратился ко мне с вопросом: продолжаю ли я настаивать на своем? Я ответил, что продолжаю настаивать, потому что наш план разработан всесторонне, с учетом всех существующих обстоятельств и ожидаемых последствий, что весь руководящий состав фронта исползал буквально на животе передний край, так что знаком с обстановкой не по чьим-то докладам. В плане заключено всесторонне продуманное и наиболее целесообразное использование сил для наступления в сложных и очень своеобразных условиях заболоченной местности. И еще я посчитал себя обязанным доложить Верховному, что в предложенном нами решении заключено коллективное мнение не только командования фронта, но и командующих армиями, командиров многих соединений. Решение принято на основании данных тщательной разведки расположения сил и средств противника, анализа их возможностей.
Мое заявление вызвало новую волну критических замечаний. Меня даже кое-кто попытался призвать к благоразумию, ссылались на военные авторитеты. Приводились примеры из военной истории... Сталин внимательно слушал выступления, курил, временами вроде бы сочувственно кивал головой.
Когда я, выслушав все эти упреки, заявил, что, относясь с полным уважением к военным авторитетам, продолжаю стоять на своем, Сталин проявил явные признаки раздражения. "Однако вы упрямый человек! - произнес он с осуждением. - Идите в соседнюю комнату, подумайте!"
Вышел я, сел в тишине изолированной комнаты и думаю. Впрочем, о чем, собственно, я должен еще был думать? Ведь по-другому-то у нас все равно ничего не получалось! Однако для прочности позиции еще раз перебрал в памяти все, что мы здесь оценивали, взвешивали, вырабатывая окончательный вариант, и снова пришел к решению - стоять на своем до конца!
Минут через двадцать меня вызвали в кабинет Верховного. Сталин, как только я вошел, дал знак собравшимся прекратить разговор и спросил: "Ну как, переменили вы свое решение?" "Нет, - говорю, - товарищ Сталин. Наше решение твердое и неизменное и я прошу утвердить его в представленном виде. Если вы его считаете ошибочным, а, следовательно, меня неспособным правильно оцепить обстановку, принять грамотное решение - прошу освободить меня от командования фронтом, поскольку ни у меня лично, ни у Военного совета фронта иного решения нет".
По той напряженной тишине, которая наступила в кабинете, по тому, что кто-то сочувственно вздохнул, словно уже проводив меня с должности, я понял, что сейчас решится все и, очевидно, далеко не лучшим для меня образом. И еще подумал, что кто-то другой или придет к нашему решению, или провалит операцию. Так что отступать от того, в чем был убежден, не намеревался ни на шаг.
"Вот что, товарищ Рокоссовский, - сказал в этот момент Сталин, на этот раз, как всегда, спокойно, без раздражения. - Пойдите подумайте еще раз. Хорошенько подумайте!"
Вышел я снова в соседнюю комнату, которую успел уже рассмотреть во всех подробностях, и, как ни странно, почувствовал вдруг такую уверенность в своей правоте, что, не ожидая приглашения, сам вернулся в кабинет Верховного. Теперь, как мне показалось, Сталин посмотрел на меня с каким-то пристальным любопытством. Я оценил это по-своему и решил, что придется мне в лучшем случае снова командовать армией. "Ну, так что же вы решили?" - спросил Сталин. Здесь Константин Константинович на минуту умолк, явно переживая вновь происшедшее. Потом продолжил: - Я сказал, что настаиваю на принятии нашего решения, другого не вижу и, пока отвечаю за успех действий фронта, буду стоять на своем!
Пожалуй, я только в этот момент почувствовал, что в кабинете жарковато. Сталин рассматривал меня с нескрываемым любопытством. Потом поводил в воздухе черенком трубки, точно подчеркивая свои слова, и произнес: "Вот это мне нравится! Чувствуется, что в человеке есть твердая внутренняя убежденность в своей правоте, ясное понимание и обстановки, и возможностей фронта, вера в успех... Не то, что некоторые наши военачальники. Скажешь ему: "Может, лучше так?" - и он соглашается. Скажешь ему: "А, может быть, лучше этак?" - он опять немедленно соглашается. И не поймешь такого человека, есть ли у него что-то свое, какое-то убеждение, собственное мнение? От таких начальников не жди хорошего. Командующий должен быть убежден в правильности своего единственного решения, должен уметь и отстоять его. Поведение Рокоссовского - хороший тому пример! - Потом, обращаясь ко мне, Сталин произнес, как отрубил: - Ваш план утверждаю и желаю успеха!"
- И как вы реагировали на это? - спросил я тогда у Константина Константиновича.
- Наверное, в первый раз за всю службу в армии захотелось расстегнуть воротничок кителя! - рассмеялся К. К. Рокоссовский.
В связи с этим памятным разговором мне хочется подчеркнуть, что последнее слово в решении оставалось всегда за Ставкой, так было на протяжении всей войны. Но это последнее слово обязательно впитывало в себя и отражало чаще всего то, что следует назвать коллективной мудростью военачальников действующих войск, Военных советов фронтов и армий, командиров и штабов многих соединений.
Во всех случаях, когда это представлялось возможным по условиям сохранения военной тайны, в работу по составлению всякого рода предложений вовлекался определенный круг будущих исполнителей оперативных решений. Так было под Сталинградом, так было на Курской дуге, так было, насколько мне известно, всегда, когда разрабатывались планы очередного удара по противнику.
Пожалуй, именно в этом и состоял основной залог реалистичности утвержденных к действию планов, это и гарантировало выполнение их с полным пониманием не только ближайших, но и достаточно отдаленных задач, которые и сформулировать сразу с необходимой точностью не всегда представлялось возможным.
Великая Отечественная война выдвинула на передний край истории нашего государства имена и действия многих видных, талантливейших полководцев и военачальников - командующих фронтами и армиями, военных специалистов командующих родами войск, штабных деятелей. Чисто историческая справедливость исключает право причисления этих известных теоретиков и практиков военного дела к кругу чуть ли не технических исполнителей решений Ставки, сколь бы авторитетными эти решения не были!
Итак, решение было утверждено. Оперативный план в том виде, в каком он обрел силу приказа, входил составной частью в общий план операции "Багратион" - план освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков.
По этому плану операцию начинали войска 1-го Прибалтийского, 2-го и 3-го Белорусских фронтов 23 июня 1944 года. На второй день - 24 июня - переходили в наступление войска нашего фронта. Таким образом, на подготовку операции оставался целый месяц, что при разумном использовании времени давало возможность полностью обеспечить ее успешное проведение.
Нужно ли говорить, что подготовка к наступлению должна была проводиться в полной скрытности от противника. Именно внезапность ударов, необычность сосредоточения сил, вытекавшая из необычности самого оперативного решения, должны были принести успех в прорыве прочной обороны противника и его развитие в глубине.