Такова была моя первая встреча с женщиной, которая стала потом и моим помощником, и другом… Да ты и сама, Танюша, видела наши отношения.
Вольф Григорьевич внезапно умолк, словно ловя ускользающую нить повествования. Я понимала, что душа его сейчас с ней — с Аидой Михайловной, и отвела от него взгляд, словно хотела дать им возможность побыть наедине.
— …А в первые послевоенные годы я познакомился еще с одной замечательной личностью, сложной душевной конституции, изломанной судьбы. Понимаешь, такие люди меня всегда притягивали больше, нежели те, о ком говорят — «в здоровом теле — здоровый дух». Я вспоминаю о нем с величайшим почтением. Я говорю о писателе Алексее Игнатьеве, авторе жизненной драмы-эпоса «Пятьдесят лет в строю». Ну, книгу тебе пересказывать, Таня, думаю, нет нужды, да я сейчас больше хочу сказать не о его творчестве, не большой я знаток русской литературы, а о тех незабываемых днях уюта и тепла, которые он мне подарил. Понимаешь, таким вечным скитальцам, как я, особенно памятны дни и минуты, ты будешь смеяться, как бы это сказать… ну, мещанского, что ли, благополучия, когда тепло и покойно.
Игнатьев прожил большую и сложную жизнь, напомнившую мне мою собственную, хотя его скитания по житейским дорогам вряд ли можно сравнить с моими. Ведь он был дипломатом, ему не приходилось ездить под лавками вагонов. Но позже, уже в качестве политического изгнанника, ему довелось попробовать и горький хлеб чужбины…
Жил он после возвращения в Москве, на Старой площади, и двери его квартиры всегда были широко распахнуты, с истинно русским гостеприимством.
Памятен мне день, когда он пригласил нас с женой на ужин, который я всегда с удовольствием вспоминаю. Ужин был обставлен с русской широтой и хлебосольством. Стол сверкал изысканными серебряными приборами — вплоть до вилочек для лимона и китайской соусницы с головой дракона на ручке. И чай мы пили из тончайшего кузнецовского фарфора. Правда, многие приборы нам не понадобились, так как единственным блюдом, не считая чая, была рассыпчатая гречневая каша со шкварками.
Но с уверенностью могу сказать, что любой гурман отдал бы должное этой каше! Незабываемая каша — такой я больше никогда не пробовал! И если при таком скромном меню я сказал, что ужин был обставлен в традициях русского хлебосольства, то имел в виду атмосферу душевной доброты и щедрости, которые каждый мог найти в семье Игнатьевых и в дни недостатка, и в дни благополучия. Как в той русской поговорке: «Чем богаты, тем и рады». А еще он был великолепным собеседником, умевшим и слушать, и рассказывать. Любовно храню среди множества книг, подаренных мне авторами с дарственными автографами, и его книгу, и когда вновь перечитываю любимые страницы, словно слышу опять голос самого Алексея…
Было у меня немало и других знакомств, которые я бережно храню в памяти сердца, но не обо всех настала пора рассказать: ведь многие живут и творят и сейчас, так что не хочется говорить о них без их «санкции».
Все эти послевоенные годы я много разъезжал со своими «Психологическими опытами», все лучше и больше познавая огромную страну и ее народы, а главное — приобрел неисчислимое множество новых знакомств. Были у меня, безусловно, и завистники, но друзей — неизмеримо больше.
Не мог я жаловаться и на невнимание ко мне публики, потому что не припомню ни одного своего выступления без аншлага. Грех мне пенять и на равнодушие прессы. В газетах и журналах стали появляться восторженные заметки и статьи, хотя я не раз говорил, что всегда старался избегать «мистического ажиотажа» вокруг своего имени. Всякий раз подчеркивал, что способности мои могут в той или иной степени обнаружиться в каждом человеке. И главное, я не хотел придавать им сверх-естественный оттенок, подчеркивал их «земное» происхождение.
И только одна категория «зрителей» относилась ко мне, мягко говоря, сдержанно — ученые. И суть тут не в их равнодушии к необычным телепатическим экспериментам, отнюдь. Они активно участвовали и в качестве зрителей, и в составе жюри на моих сеансах. Но со страхом или, скажем, с осторожностью подходили к необходимости уложить «Сеансы» в какие-то объяснимые научные рамки.
В 1950 году мое непосредственное начальство, под эгидой которого я работал, театральный отдел Министерства культуры, обратился к Институту философии Академии наук СССР с просьбой помочь в составлении текста, который бы объяснил материалистическую сущность моих опытов. Ничего удивительного: это были трудные времена для развития философской и вообще научной мысли в России, как в ее классических вариантах, так и в каких-либо новых аспектах. Единственным человеком, которому принадлежало последнее слово в философской науке, был Иосиф Сталин.
Таким образом, если на олимпийской вершине мысли не давалось какого-нибудь внятного объяснения явлениям парапсихологии, то и внизу, в рядовых научных кругах, никто не осмеливался сказать свежее слово. Все непонятное, необъяснимое подводилось под уже расчерченные законы, утвержденные «непогрешимым пророком». То, что никак не совмещалось с границами «апробированных» результатов, мне просто не рекомендовали делать.
И вот мое артистическое руководство получило следующее письмо:
Институт философии.
Гастрольному бюро Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР.
В соответствии с Вашим запросом направляем текст вступительного слова к выступлениям В.Г.Мессинга.
Автор текста — кандидат педагогических наук — психолог М.Г.Ярошевский.
Текст апробирован сектором психологии Института философии.
Заведующий сектором психологии —
Петрушевский.
17 мая, 1950 года.
Ну, Таня, текст ты этот слышала многократно, думаю, что ты его знаешь уже наизусть…
На протяжении всех лет дружбы с Мессингом я следила за печатью, стараясь найти хоть какую-то серьезную работу, объясняющую или хотя бы пытающуюся объяснить явление телепатии. Иногда встречались несмелые попытки, тут же заливаемые потоками критики, а порой и просто брани с обилием избитых шаблонов: антиматериалистические, буржуазные, псевдонаучные, ренегаты…
Во главе «инквизиции» стоял профессор Александр Китайгородский. Сами гонители любых проявлений телепатии и парапсихологии никакого серьезного объяснения дать не могли. А как же объяснить народу, что ничего сверхъестественного в опытах Мессинга нет, что все просто и ясно? Ведь материалистическая философия должна (!) объяснить все. На помощь пришла вездесущая теория Павлова. На ее основе было написано объяснение способностей Вольфа Мессинга. Аида Михайловна должна была каждый вечер зачитывать этот текст зрителям до выхода Мессинга, текст, который написал Ярошевский, кандидат наук из Института философии.
Не знаю, убеждало зрителей это объяснение или нет, но я хочу в этой книге дословно передать весь этот «научный» текст:
«Психологические опыты Вольфа Мессинга, которые вы сейчас увидите, свидетельствуют о наличии у Мессинга чрезвычайно интересной способности. Мессинг точно, безошибочно выполняет самые сложные мысленные приказания, которые любой из присутствующих здесь пожелает ему мысленно продиктовать. На первый взгляд умение Мессинга улавливать мысленные приказания других людей может показаться какой-то таинственной сверхъестественной силой. Однако ничего сверхъестественного Мессинг не делает.
Его опыты полностью объясняются материалистическими законами природы и строгой научной логикой. И чтобы у присутствующих была полная ясность в сути психологических опытов, я попытаюсь доступно и вкратце рассказать, почему ему удается выполнять сложнейшие задания зрителей.
Мыслящим органом человека является мозг. Механизм или технологические процессы его работы объяснены русскими учеными Сеченовым и Павловым.
Еще в прошлом веке Сеченов выдвинул теорию рефлекторной деятельности головного мозга. Идеи эти позже были отшлифованы Иваном Петровичем Павловым. Последний доказал, что все душевные процессы: ощущения, чувства, представления, мысль — есть результаты деятельности миллиардов клеток, из которых состоит мозг.
Отражая воздействия внешнего мира, мозг регулирует все физиологические процессы, которые лежат в основе нашей жизнедеятельности.
Когда человек о чем-то думает, его мозговые клетки мгновенно передают импульсы по всему организму. Например, если человек думает о том, что он берет в руку какой-нибудь предмет, представление об этом действии сразу же изменяет направление мышц руки. Правда, это направление мышц не столь значительно. Однако оно реально существует. В этом можно убедиться на простом опыте. Возьмите в руку шнурок, к которому прикреплен какой-нибудь груз. Вы получите своего рода маятник. Затем начните думать о каком-либо движении, например, о вращении маятника по часовой стрелке. И чем вы ярче будете думать об этом, тем скорее убедитесь, к собственному удивлению, что груз действительно начнет описывать круг. Объясняется это тем, что тот участок мозга, в котором протекает нервный процесс, лежащий в основе представления, тесно связан с участком мозга, который регулирует движения. Представление всегда тесно связано с движением. Чем ярче преставление, тем заметнее эта связь. Стоит только велосипедисту ярче представить, что ему грозит опасность наехать на кучу камней, как он непроизвольно совершает на самом деле такие движения, которые и приводят его к аварии. Стоит только нам представить, переходя по узкой перекладине, что нам грозит опасность упасть, как наши движения становятся неуверенными, и нас на самом деле может постичь несчастье. Представление непроизвольно преобразуется в движение…
Такое изменение в скелетной мускулатуре человека при одной только мысли о движении называется в науке идеомоторным актом. От слова «идея» и «моторика», что означает — двигаться. Идея, мысль отражается на моторной, двигательной сфере.
Исследования физиологов — учеников и последователей академика Павлова — К.М.Быкова и других показали, что мысль о движении вызывает не только слабые сокращения соответствующих мышц, но также и изменение кровообращения в организме, повышение его возбудимости и т. д.
Не так давно были применены очень чувствительные приборы для записи токов, возбуждающих мышцы при мысли о чем-либо, о движении в каком-либо направлении и т. д. Оказалось, что если человек, закрыв глаза, представляет какой-нибудь высокий объект, например, высокую башню, то в этот момент в мышцах его глазных яблок появляются такие импульсы возбуждения, словно он действительно смотрит на высокую башню и при этом поднимает глаза вверх.
Если к языку и гортани человека приложить электроды, соединенные с достаточно чувствительным гальванометром, а затем попросить испытуемого представить в уме, что он произносит какую-нибудь фразу, то гальванометр зафиксирует возникновение в мышцах гортани слабых импульсов. Как будто испытуемый вслух произносит несколько слов.
Данные научных экспериментов не оставляли никаких сомнений в том, что наши представления и мысли, являясь продуктом деятельности мозга, неразрывно связаны с соответствующими движениями. Эти движения, как было уже указано, очень слабые, незаметные, недоступные непосредственному восприятию. Однако при известных условиях их можно уловить.
Приводимые сегодня опыты являются ярким тому доказательством… Как же познаются эти незаметные движения? Все, что мы познаем, мы познаем только через наши органы чувств.
Ощущение — единственный источник сознания. Ощущения возникают в результате воздействия реального мира на наши органы чувств.
Для того чтобы возникло ощущение, необходимо, чтобы раздражитель достиг известной величины. Вы, например, не слышите тиканья ваших часов, но если вы приблизите часы достаточно близко к уху, то появятся соответствующие слуховые ощущения.
Острота органов чувств не у всех людей одинакова. Некоторые из них, в силу условий жизни и деятельности, обладают очень высокой, иногда поразительной чувствительностью.
Вероятно, многим из вас приходилось слышать об обостренной чувствительности слепых или слепоглухонемых. Вследствие того, что они лишены возможности ориентироваться в окружающем мире с помощью зрения и слуха, у них сильно обостряется осязательная, вибрационная чувствительность.
Идя по знакомым улицам, по запаху судят о том, мимо какого дома проходят; издали, по вибрации, воспринимают приближение человека, автомобиля, любого движущегося предмета или существа.
Чувствительность не является неизменной, независящей от опыта, способностью. Тренировка и упражнения могут резко повысить чувствительность любого органа чувств.
После того, что было сказано о переходе мысли в слабое мышечное движение, а также вообще о чувствительности человека, станет полностью понятным то, чему вам сегодня доведется быть свидетелями…».
Вот таким интригующим многоточием и заканчивала Аида Михайловна свое вступительное слово перед началом «Психологических опытов» Вольфа Мессинга.
Что в этих словах было истинного, а что просто приемом, имеющим целью заинтриговать зрителя?
Думаю, что самой Аиде Михайловне далеко не все было ясно, несмотря на то, что почти два десятка лет она видела эти эксперименты почти ежедневно.
Словом, факт налицо, а научных объяснений никаких.