А вдруг она тоже все эти пятнадцать лет кого-нибудь искала? Да никому мы не нужны, кроме друг друга.
Вот так полежишь, отдохнешь, подумаешь, и вроде не самые плохие люди вокруг. И полюбить их вроде можно.
Я засыпаю и твержу про себя: «Я должен любить людей, я должен любить людей, я должен, я должен..».
Вплоть до отделения
— Ты слыхал, Вась, деревня Семеновка отделилась?
— Куда это она отделилась? В другую, что ли, область передали?
— Да нет, вовсе отделилась, начисто. Мужики вчерась в магазине говорили, Семеновна, дескать, отделилась — и все.
— Может, спьяну?
— Почему? Это тебе не Первое мая, не Седьмое ноября, когда вся деревня спьяну, это же обычный день, что ж спьяну-то?
— Да мужики, — говорю, — спьяну сбрехнули, а ты уши-то и развесил.
— Ну мужики-то, ясное дело, спьяну. Но я-то сходил, проверил. Точно отделилась.
— Ну дела! Ну а чего ж у них это отделилось-то? Это чего?
— А то. Шлагбаумы с двух сторон поставили и таперича, значица, ездить через них не моги.
— Ну а как же ежели тудыть к родичам надо?
— Все накрылось. Одним местом. Хочешь туда попасть — выписывай в сельсовете заграничный паспорт. А может, в городе Москве выписывай.
— Ну а чего ж дале-то, чего же они, отделимшись, делать-то будут?
— Жить будут.
— И с кем же они, отделимшись, жить будут?
— Ну, у кого с кем есть, с тем и будут.
— Ну и в чем же теперь разница-то?
— Ну в чем… Они таперича сами по себе, а мы, значит, сами.
— Ну а в чем они сами?
— Ну, язык у них, значит, свой.
— Свой. А раньше у них какой, чужой, что ли, был?
— Ну, раньше обчий был с нами, а таперича свой государственный. Ты, я вижу, темный, как валенок. В Прибалтике свой язык, значить, прибалтийский. А у них, значит, свой.
— Семеновский, что ли?
— Ну да.
— Ну а какой он, семеновский? У них же, как и у нас, — через слово мат. Так они чего оставлять-то будут, нормальные или матерные?
— Ну уж не знаю. Знаю только, что у них таперича свой государственный семеновский язык. И герб у них таперича ихний деревенский.
— И герб у них таперича есть? И что же они на этом гербе — свинью нарисуют и кучу навоза?
— Это почему ж такое безобразие?
— А что у них еще-то есть? Свиньи да навоз, и боле ничего.
— Ну не скажи. Они две оглобли могут нарисовать. Быка с коровой.
— Быка? Да у них отродясь быка не было. Они за быком-то к нам всегда прибегали.
— Все, теперь не прибегут. Теперь за быка валюту надо платить.
— Каку ишшо валюту?
— Каку… Таку! У них же таперича и деньги свои — валюта называется. У нас рубли, а у них валюта.
— Ну и как это — у нас рубли, а у них валюта?
— Ну как, значица, сто наших рублей на сто ихней валюты. Понял?
— А тады конечно. Это че же, керенки, что ли, или, может, доллары и тугрики?
— Да не тугрики, а валюта, понял? Валюта обеспечивается золотом.
— А у них чем обеспечивается? Навозом, что ли?.. А ежели, допустим, к ним корова из-за бугра перейдет?
— Не перейдет. Они плетнем все огородили и пограничников ночных с берданками выставили.
— Ну а хлеб им откуда возить будут?
— Ниоткуда, сами сеять будут, сами печь, сами самогонку гнать. Значит, у них на самогонку будет государственная монополия.
— А что же, партия-то у них одна будет али две?
— Ну уж не знаю, думаю, что две-то они навряд ли прокормят.
— А сельсовет-то у них останется?
— А хрен их знает. Может, у них какой рейхстаг с президентом, а может, вождь какой, как в Африке. Их теперь не разберешь. Одно дело — по-своему, и все.