— Как вам не стыдно так издеваться над человеком! Что вы со мной сделали! Вы меня опозорили.
— Постойте, постойте, — пытался оправдаться Синичкин, — что же я вам плохого сделал?
— Я вас знать не желаю.
— А я вас люблю, — сказал Синичкин.
— И я вас люблю, — сказала Надя, — но это ничего не значит, — я знать вас не желаю.
— Но как же так? Если вы любите меня, а я люблю вас.
— Нет, это невозможно, — сказала Надя, — это все невозможно. Давайте я поцелую вас, и все! И навсегда!
— Давайте, — закричал Синичкин. — И навсегда!
Они поцеловались, и Надя сказала:
— Это был наш первый поцелуй и… — Она хотела сказать «последний», но Синичкин не дал ей договорить.
— Не первый. Мы с вами вчера целовались! — Что же это за дурацкая манера была у Синичкина, всюду соблюдать точность и скрупулезность. Какое-то гипертрофированное правдолюбие. Ну кто считает — первый, второй, да хоть сто тридцать второй. Говорит человек — первый, значит, пусть будет первый, а он спорит.
— Первый, — сказала Надя.
— Нет, второй, — возразил Синичкин.
— А я говорю, первый! — сказала Надя.
— Ну как же первый, когда первый был в тот раз, — настаивал Синичкин.
— А я говорю, первый, потому что тот раз не считается.
— Это почему же не считается?
— Потому что тот раз был против моего желания.
— Все равно второй.
— Нет, первый и последний.
— Ну, хорошо, пусть первый.
— Но все равно последний.
— Как последний? — удивился Синичкин.
— Вы только не обижайтесь на меня. Я всю ночь сегодня не спала. Я боролась со своим чувством, но оно оказалось сильнее меня.
— Вот и прекрасно! — воскликнул Синичкин и вновь попытался поцеловать Надю, якобы в подтверждение своих слов.
— Нет, вы меня послушайте, — отстранилась Надя, — это очень важно. На вашем вечере мне удалось побороть свое чувство. То есть я теперь сильнее его, хотя оно и живет в моей душе. Не перебивайте меня.
Я поняла, что мы не можем быть вместе. Вы знаменитый артист, а я простая учительница. Я смотрела сегодня, какой вы на сцене и как вас все любят. И я поняла, что мы не можем быть вместе. Что я могу противопоставить всему этому? Я, простая подмосковная учительница. И я прошу вас, не возражайте мне. Все это будут слова, пустые слова. Я, может быть, не смогу возразить вам, но я чувствую, что именно так я чувствую. Давайте расстанемся по-хорошему.
— Значит, — сказал Синичкин, — если бы я не был киноартистом, вы бы меня полюбили и мы не расстались бы?
— Ну конечно, — сказала Надя и ушла.
Вот такая история. Синичкин остался в беседке один. Сердце его разрывалось. Зачем он пошел на этот идиотский компромисс! Ведь у него есть свои принципы. Если бы он не выдал себя за артиста, все было бы нормально. Об этом он и сказал Семенову прямо и откровенно.
— Понимаешь, — говорил он Семенову, — если бы я не выдавал себя за артиста, мы бы любили друг друга беспрепятственно.
— Какая женщина, — говорил Семенов, погруженный в свои мысли. — Ну я тебе скажу, я просто балдею.
— Ну правильно, — сказал Синичкин, — видишь, как важно быть тем, кто ты есть. Ты не выдавал себя за артиста, за академика.
— Ну ты даешь, — сказал Семенов, — представляешь, я и академик.
Он надел на себя шляпу, полагая, что академик обязательно должен быть в шляпе, нацепил на нос очки и сказал гнусным голосом:
— Коллеги, прошу вас, присаживайтесь. На повестке дня у нас один вопрос, брать артиста Куравлева в академию или не брать. Я так думаю, если он нам бутылку поставит, будем его считать академиком.
— Да хватит тебе. Ты же меня и подбил артистом представляться.
— Ну опять за свое. Заладил. Ты уж и на сцене отработал, как никакому артисту не снилось. Да, может, она тебя и полюбила за то, что ты артист. Вас ведь, артистов, девки ой как любят.
«Однако, — подумал Синичкин, — может, и действительно, не будь я артистом, и ничего бы не было, и внимания со стороны Нади не появилось. Может, и внимания на меня не обратила бы».
И представилось Синичкину, как подходит он к той же Наде на танцах, а она отказывает ему и уходит танцевать с Семеновым, нет, лучше с каким-нибудь артистом, ну, предположим, с Меньшиковым.
Тут в сознание Синичкина ворвались слова Семенова:
— Нам, простым смертным, чтобы на нас такая девушка посмотрела, знаешь, как на пупе вертеться надо. А ты только мигни, и все на тебя смотрят.
А вдруг это все уловки, думал Синичкин. Он знал, что у женщин есть масса уловок. Сначала завлечь, потом бросить. Чтобы я еще больше влюбился.
— А, Семенов, может, это она меня завлекает?
— Верняк, — сказал Семенов.
— Может быть, она не так и проста, как кажется.
— Факт, — сказал Семенов, — хитрющая.
— Может быть, это игра? — спросил Синичкин.
— Да они такие, я тебе скажу. Говорит пол, а думает потолок. Но я тебе скажу, есть исключения, Таисья — это человек. А какая у нее душа? Большая душа. Так погляди на нее.