– Я очень рад, что наша встреча с ним все-таки состоялась…
Мы мчались по магистрали, опоясывающей Берлин. Это дорога умопомрачительной гладкости. Ничто ее не пересекает. Все мосты сделаны заподлицо, и она настолько широка, что на ней приземлялись наши бомбардировщики.
А по ту сторону дороги навстречу нам шла вся Европа. Бесконечной лентой тянулись узники, освобожденные из фашистских концлагерей.
Внезапно из этой колонны отделился человек и замахал руками.
– Поехали, у нас нет места, – сказал один из нас.
– Тем более что он угрожает, – сказал другой.
– Товарищи, это сигнал бедствия, надо остановиться!– сказал Всеволод серьезно.
Мы остановились, что при такой скорости нам удалось не сразу.
Человек долго бежал к нам. Он был пожилой, к тому же истощенный, как все, вышедшие из лагерей.
Добежав, он протянул руку куда-то вдаль и сказал, одолевая одышку:
– Die Br?cke ist zerst?rt! [1]
Мы посмотрели вперед. Никаких признаков разрушения видно не было. Идеальной гладкости лента простиралась перед нами.
Водитель недоверчиво усмехнулся. Засомневался и я.
Всеволод Вячеславович поблагодарил старика.
Когда он удалялся, мы заметили на его спине желтую звезду, которой гитлеровцы отмечали евреев.
Мы медленно поехали вперед.
Пропасть открылась внезапно, буквально в нескольких метрах от нас. При нашей сумасшедшей скорости на этой зеркальной дороге никакие тормоза не успели бы нас спасти.
Молча постояли мы на краю пропасти. В ней было не меньше метров тридцати вглубь. На дне валялось несколько разбитых машин. Я бросил туда камень. Несколько больших черных птиц нехотя поднялись над какой-то бесформенной кучей. Мы отвернулись.
– А за старичка надо выпить, – сказал шофер.
– Недаром я всю жизнь любил этот народ, – пробормотал Всеволод.
Мы вернулись в машину и поехали в объезд пропасти.
Почти всегда в руке у Всеволода была записная книжка. По-видимому, тогда уже у него рождался замысел его романа «При взятии Берлина», где рядом с драгоценными наблюдениями и тонкими мыслями соседствовали торопливые записи. Но и в них есть дыхание войны и прелесть непосредственных впечатлений. Может быть, он намеренно оставил их как бы в неотработанном виде для усиления достоверности описаний?
А ведь поначалу у него был другой замысел. Он не раз говорил, что будет писать пьесу о конце фашизма. Это подтверждается и письмом Всеволода Вячеславовича, которое я получил уже после войны, но еще там, в Берлине, куда я вернулся из поездки на запад Германии:
«Дорогой Лев Исаевич! Мы уезжаем по маршруту, установленному судьбой и богом. Буду рад, если Вы догоните где-нибудь нас. А если нет, с той же радостью встречу Вас в Москве. Думайте о пьесе. Я обязуюсь думать тоже…»
Уже в Москве он говорил мне, что обширность материала заставила его избрать жанр романа.
Он всегда считал своей большой удачей, что ему посчастливилось собственными глазами увидеть победу над бестией фашизма.
1965
Мост разрушен! (нем.)