Больше мы его никогда не видели.
Внутри здания было тепло, пахло мясным паром.
Нам принесли бутылку коньяка.
Пить я отказался. Это вызвало у моих кунаков недоумение, граничащее с обидой.
— Я не могу пить, когда работаю, — твердым голосом сказал я.
— А как другие могут? — поинтересовался Гамзат, сдвигая стаканы для розлива.
— Стойте! Подождите! — вскричал я. — Давайте все-таки что-нибудь полегче. Бутылку пива, например.
— Пива?
— Да.
— Мадина, принеси пива! — крикнул Гамзат официантке.
Мадина принесла пива.
И мы выпили за нашу встречу.
Когда я допил бутылку, Гамзат сказал: вот эта первая. Она была за наше знакомство. Но нужна вторая.
— Нет, — сказал я.
— За Аварию.
В таких случаях как-то неудобно сказать «нет», как будто речь идет взаправду об Аварии, а не о том, пить тебе или не пить. И ты (то есть я) не говоришь «нет».
— Еще пива, Мадина!
Помню, пили пиво, коньяк, ели «аварский хинкал» — толстые ромбовидные куски вареного теста — и баранину с костей. Я еще тогда подумал: а суровая тут жизнь, на верхотуре. Разносолов никаких. Что там нуцал Хунзахский, чем мог он себя побаловать?
Однако, чтобы из пшеничной муки делать тесто, нужно много зерна — а где его тут возьмешь? И я так прямо и спросил: откуда, мол, столько муки?
— Хинкал бывает бобовый и кукурузный, — спокойно пояснил Гамзат.
Пиво меня зацепило и тихо стало сносить к какому-то почти неизбежному приятию пьянства, но я знал, что пьяным я буду бутылок через пять, а до этого еще смогу работать. Только я думал, что мы поедем сначала в Хунзах или хотя бы начнем с него наше путешествие. Но получилось иначе. Выйдя из столовой, мы снова сели в джип, и тут я ощутил под ногами такое количество перекатывающихся по дну автомобиля бутылок пива, что мне стало не по себе.
— Ну что, поедем на «край света?» — бодро предложил Гамзат.
— А что это?
— Ты увидишь.
Мы сорвались с места и, как ужаленные, ударились по дороге в противоположную от Хунзаха сторону. По крайней мере, сначала. Справа тянулся ряд унылых, серых голых холмов, похожих на неотформованные заготовки для шляп. Холодный ветер свистел в выцветших прошлогодних травах: сюда, в горы, еще не добралась весна. Я заметил старое кладбище. Попросил притормозить. Несколько странных склепов. Один напоминает сложенную из нетесаных камней коническую ступу с навершием, примерно в человеческий рост. Из-за желтого лишайника, прикипевшего к серым камням, надмогильный памятник казался таким древним, что я невольно спросил:
— Что это?
— Не знаю, — поежился Гамзат, тоже вылезая из машины. — Наверно, могила какого-нибудь шайха[11].
— А это похоже на крест…
— Ну, я не специалист…
Обычные мусульманские могилы заметны только потому, что в изголовье каждой стоит плоский, тоже заляпанный пятнами желтого и серого лишайника камень. Густо засеяла смерть эти поля, почти до самых холмов. И торчащих из земли камней так много, что они кажутся явлением природы, какой-то вздыбившейся каменной чешуей. Внезапно ясность сознания возвращается ко мне: ледяной ветер с той стороны гор трезвит, продирает до костей. Низко, цепляясь за вершины, тянутся тяжелые снежные тучи. Напротив горный склон покрыт пятнами снега. А за ним — высятся беспощадные, покрытые ледниками зубцы Большого Кавказа, на горах которого шаманит вечный холод, насылая ветры, собирая тучи…
Потом небольшой дом, лощина, в которой укрыты от ветра десятка два плодовых деревьев. Куры что-то выклевывают из мусорной кучи. Чуть дальше — старый-престарый, советских времен, трактор «Беларусь», несколько распаханных до самых холмов участков земли, вывезенные на поля кучи коровьего навоза: их надо запахать в землю, чтоб плодоносила. Коровенки тут мелкие, рыжие, до брюха грязные по весеннему времени. Вот: уже пощипывают первую проклюнувшуюся траву.
— Крупного рогатого скота у нас мало, — вступил в права гида Гамзат. — В основном — овцы.
Аварские коровы, которых Гамзат назвал «крупным рогатым скотом», едва ли будут размером с годовалую телку. Но зато они свободно проходят по таким тропкам и взбираются на такие кручи, где любая нормальная корова не устояла бы под своей тяжестью и мгновенно оборвалась бы в пропасть.
Потом влево по целине, усеянной крупными и мелкими камнями, с гибельным восторгом мчимся к месту, где плато отвесно обрывается вниз. Магомет, если только я правильно запомнил, тормознул машину в полуметре от обрыва. Так вот он, «край света»! Я нашарил бутылку пива и сделал несколько успокоительных глотков.
Выйдя на воздух и подойдя к краю, я понял, что в развлечениях такого рода мы не одиноки: чуть дальше на плато стояла еще машина и люди возле нее тоже что-то выпивали, а количество бутылок внизу, под обрывом, ясно указывало на то, что экстатический бросок порожней стеклотары в пропасть и есть самое важное, самое острое, самое, если хотите, нуминозное переживание, которое может достичь человек в этой завуалированной игре со смертью.
— Красиво? — сказал Гамзат.
— Да-а… — согласился я. Вдалеке, на краю утеса, стоял храм — по-видимому, древний, христианский и в настоящее время заброшенный. Справа была другая гора, по ней белой ниткой тянулась дорога, которой я приехал. Сыпучие белые известковые склоны, покрытые пятнами зелени и раскровавленными выходами красной глины, были красивы как абстрактная живопись.
Вновь остановка у края очередной пропасти. Отсюда открывается вид на все хунзахское плато: оказывается, на нем не одно селение, а минимум пять. И из каждого вышли поэты, спортсмены, летчики-испытатели, испытатели космического оборудования… Я понимал, что всех этих вещей мне не упомнить, и достал из рюкзака диктофон:
— А из какого аула был Хаджи-Мурат?
— А ты знаешь Хаджи-Мурата?
— Ну конечно…
— Ну вот, как раз оттуда, с Тульской области, приехал Геннадий Николаевич, из Пирогово[12], искать камень для памятника Хаджи-Мурату… Неделю мы с ним пьянствовали, пока камень выбрали. У нас тут хорошая дружба завязалась… Ну вот… Тут на склоне глыба лежала, потом вытащили ее оттуда лебедкой, а потом парень один хороший, из местной строительной организации, взялся, говорит: «Я его доброшу до Тулы», и дотащил… Сдержал слово….
— Я на открытии этого памятника был….
— И я был…
— Ну, значит, тогда не суждено было познакомиться…
— А мы поглядим потом. У нас на сайте видео есть…
Было еще не поздно, но солнце уже склонялось к вечеру. Мы тронулись было на Хунзах, но доехали только до водопадов, откуда открывался вид на приземистую Хунзахскую крепость, выстроенную русскими после Кавказской войны. Несмотря на грозный вид крепости, построенной прежде всего с тем расчетом, чтоб из нее можно было вести беглый артиллерийский огонь из современных орудий, которых во время войны еще не было, царское правительство, одержав нелегкую победу над Шамилем, стало проводить на Кавказе очень сдержанную и продуманную политику, в которой сила была, пожалуй, последним аргументом. До 1899 года в Дагестане и Чечне действовало так называемое народно-военное управление: сохранялись сельские общины (джамааты), которым принадлежало право суда по шариату или по обычаю. Были сохранены заведенные еще Шамилем наибства (области), управляемые исключительно местными наибами, назначаемыми с одобрения царской администрации, что позволяло русской власти лишь в крайних случаях вмешиваться в разрешение серьезных местных конфликтов. Империя была сильна — но не стеснялась учиться на своих ошибках…
Я старался.
Я мыслил и, следовательно, существовал.