— Третий день.
— А я тоже только два дня, как с Алтая приехал, — вдруг похвастался он.
— Что делал на Алтае?
— Дяде помогал.
— А дядя чем занимается?
— Предвыборную кампанию делает. Там есть один город — Рубцовск. И два кандидата на пост мэра. Один от «Единой России», другой — от «Справедливой». И второй как раз местный мужик, его народ хорошо знает и, в общем, уважает. Но дяде поставили задачу: чтобы единоросс набрал 65 процентов голосов. А того — заблокировать.
— Как «заблокировать»?
— Хоть подкупом.
— Зачем?
— Иначе дяде зарплату платить не будут.
— А сам голосовать за кого будешь?
— За того, кто дяде зарплату даст. Как уж они там с Медведевым договорятся.
Цинизм двадцатилетних мне отвратителен. Неужели он не понимает…
Я почувствовал тошноту. Тут Веничка поддержал бы меня. Ибо меня больше всего тошнило не физически, а экзистенциально.
Но мы, по счастью, приехали. Я расплатился и стал спускаться к морю по улочкам сохранившейся старой части города. Обладающие своеобразной выразительностью довоенные двух- трехэтажные дома лепились друг к другу, образуя до некоторой степени живописное единство. Арки, дворы, жизнь дворов, выстиранное белье на веревках, детские и женские голоса, потом — площадь, собравшаяся вокруг здания аварского театра, пустынная в этот утренний час. Сразу за этим кварталом начиналась обычная махачкалинская россыпь зданий — по левую руку высилось каре хороших, только что отстроенных 20-этажных жилых домов, из переулка выглядывал, как штабель красного кирпича, банк «Невастройинвест», а поверх всех крыш торчали излюбленные генеральным архитектором города (если, конечно, таковой был) тонированные темным стеклом здания цилиндрической формы. Но больше всего привлек мое внимание котел для варки битума. Ну, как вам объяснить? Обычный такой котел, на колесах. Внизу печка. Раньше битумом, как клеем, заливали старую дорогу, чтобы к ней лучше прилипал новый асфальт. Теперь асфальт укладывают по другой технологии и битумные котлы не нужны. А здесь он сохранился, да судя по тому, как густо, до самых колес, котел был залит черным застывшим варом, он и использовался регулярно. Я обрадовался ему, как стоящему под парами паровозу.
Потом вышел к железной дороге и увидел море.
Пляж был почти пуст. Это был типично провинциальный пляж, что и составляло главное его очарование… Несколько кабинок для переодевания, выложенные на песке доски для виндсерфинга, старая, увешанная цветочными горшками, много раз крашенная белым и все равно готовая вот-вот снова ошелушиться спасательная станция с надписью «Медпункт»; полосатый тент над нею, лестница, увитая зеленью, на открытую веранду второго этажа… Позади, на променаде, — несколько скамеек, брусья и перекладина для физических упражнений, возле которой топталось трое голых по пояс ребят. Они по очереди подтягивались, легко делали «подъем с переворотом» и все, как один, завершали произвольную программу, делая «выход силой». Это трудное упражнение, для которого действительно нужна сила и отличная координация движений. Когда я учился в школе, у нас такое мог делать только Коля Ченцов. Он был невысокого роста, но весь состоял из мускулов. И эти трое тоже состояли из мускулов.
По плотному песку у кромки лижущих пляж волн издалека приближался бегущий мужчина. Пока я снимал с себя одежду, первый пробежал, появился второй. Далеко за ним поспевал третий. Еще там-сям по берегу, метрах в ста от меня и друг от друга, сидело несколько женщин с детьми. Солнышко уже хорошо грело, но в море, в голубом прозрачном море еще холодно было купаться. Я не дал себе времени на раздумья. Плавки надел еще в гостинице. Разбежавшись, бросился в воду, предчувствуя, как сожмет меня, словно тисками, плотная морская вода. Я ждал чего угодно, но… Понимаете, я даже не почувствовал холода: такое это море было легкое. Слишком легкое, слишком жидкое, я почти не чувствовал его… В общем, я с минуту барахтался как бы в поэтическом эфире: ни соли, ни запаха йодистых водорослей…
Так что запомнился больше пляж: легкий, теплый песок-ракушечник под ногами…
В 14.29 я был у здания физфака Дагестанского государственного университета. Оставалось пройти сквер перед корпусом, чтобы успеть вовремя. Я чуть-чуть наддал ходу, как вдруг властный голос крикнул:
— Перейдите на другую аллею!
Передо мной стоял человек в гладком сером костюме, держа наизготовку автомат.
Еще несколько толпились и у входа в университет.
Внутри двое в камуфляже пропустили меня через «рамку» и с бесстрастной тщательностью проверили содержимое рюкзака.
Я понял, что ждут президента.
Перед аудиторией обыскали еще раз.
Точно, президента.
Актовый зал поднимается амфитеатром вверх, внизу, на подиуме, — почетные председатели. Пара-тройка телекамер. Фотографы. Все уже на местах. К сожалению, не вижу ни Али, ни Сулиету. Протискиваюсь на единственное, словно специально для меня оставленное место. Оглядываю лица: все увесисто, но вместе с тем снуло. Четкое ощущение, что ничего нового от этого собрания «интеллигенция» не ждет, что все, в общем, прекрасно знают, как это было, бывает и будет впредь.
Появление президента — молодого, энергичного, элегантного Магомедсалама Магомедова вызвало что-то вроде воодушевления. Зал (хотя и не все) поднялся для аплодисментов. Ректор университета предложил президенту открыть собрание, что тот и сделал, выступив с зажигательной и не в меру, может быть, оптимистической речью.
«Амбициозная экономическая стратегия», «высокое качество жизни», «модернизация должна стать стержнем нашей идеологии», «преодолеть сумятицу в мыслях и в ценностных ориентациях», — бодро начал президент.
Собрание выслушало, но не отреагировало.
…Прорывные социально-экономические проекты, которые определяют будущее республики, могут быть реализованы только высококлассными и компетентными специалистами. Уже сегодня нам нужно готовить кадры, которые потребуются через несколько лет и которые смогут уже работать в новых условиях… Конечно, здесь нельзя избежать такой темы, как коррупция в системе образования…
Сколь бы ни была зажигательна и романтична речь президента, двум старым пертухам рядом со мной она в этом месте уже наскучила и они принялись переговариваться между собой, мешая записи.
«…Духовная сплоченность, единство и устремленность в будущее — такова должна быть наша цель и на вызовы террористов и на все наши современные вызовы и угрозы!» — почти прокричал президент, но шушуканье в зале нарастало.
Зато конец выступления утонул в громоподобной овации.
После этого остальным выступающим было предложено укладываться в регламент 5–7 минут, но решительно никому это не удалось. Пять, а то и все семь минут выступающие, в зависимости от возраста и чина, уделяли хвалам в адрес президента. Несколько выступлений были по-хорошему искренни, некоторые даже глубоки — было видно, что многие ждали этого собрания, чтобы высказать наболевшее: кто-то хорошо сказал про «полуправду», которая совершенно извратила понимание истинных процессов в обществе; кто-то призвал интеллигенцию проснуться, опомниться, увидеть наконец, в каком состоянии республика, и, как говорил Солженицын, «жить не по лжи».
Но чем дальше говорили ораторы, тем равнодушнее становилась публика, тут и там по залу возникли вполне интеллигентные междусобойчики, и в конце, когда надо было выбрать наиболее авторитетных «представителей интеллигенции» в правление конгресса, решено было голосовать предложенные (когда? кем?) кандидатуры «списком», а заранее подготовленную резолюцию, естественно, «принять за основу». Я вспомнил открытые партийные собрания советской поры и с ужасом подумал, что ничего не изменилось…
На улице я внезапно столкнулся с Али и Сулиетой.
— Так вы там были? И как вам? — поинтересовался я.
— Это просто позор! — бурно отреагировала Сулиета. — В какой-то момент я даже хотела… — но не уточнив, чего именно, сама обратилась ко мне: — А как ваш Хунзах? Вы повидались с Алибеком — главным знатоком старины?
— Нет, — уклончиво ответил я. Ну не мог же я сказать, что мы пьяные бестолково носились на джипе куда взбредет в голову?
— Жаль, — сказала Сулиета. — С Алибеком стоило встретиться. В свое время он мне рассказал историю, которая в какой-то мере характеризует кавказскую ментальность. Вам интересно?
— Да, — ответил я.
— Хаджи-Мурат собрал своих нукеров на площади Хунзаха и, гарцуя среди них, вдруг заметил одного молодого парня, который тоже въезжал на площадь, чтобы присоединиться к остальным. «А-а, здравствуй, сын красивой вдовы!» — громко произнес Хаджи-Мурат. Тут нужно знать горскую ментальность. Сказанное обидело парня. Он назвал его: «сыном красивой вдовы» и тем самым принизил его статус, ибо тот ехал на площадь как воин, а не как недотепа, как «сын», и чувствовал себя не хуже остальных. Он назвал его «сыном красивой вдовы» — и это значило, во-вторых, что он обратил внимание на его мать, запомнил, что она красива — к тому же вдова… А это было уже оскорбление матери. В пяти словах — столько скрытого смысла! Реакция сына была мгновенна: он выхватил пистолет и выстрелил в Хаджи-Мурата. Но пока он нажимал на спуск и летела пуля, Хаджи-Мурат успел обернуться под животом лошади, и когда пуля расплющилась о стену за его спиной — он уже вновь сидел в седле. Он ждал такой реакции парня. И все, что он сказал, он сказал, провоцируя его на выстрел. Тогда Хаджи-Мурат сказал: «Ты хорошо стреляешь. Ты славный воин». А теперь, — улыбнулась Сулиета, — ответь: чего он добивался? Хотел показать свою удаль? Но все и так знали, что Хаджи-Мурат не знает страха. Тогда, может быть, он хотел, чтобы парень проявил себя как воин, хотел похвалить его?
Я промолчал. Я чувствовал глухой стыд за то, что так и не попал в Хунзах и не выслушал из уст Алибека этот превосходный, с позволения сказать, горский коан.
— Нас ждет машина, вы поедете? — спросила Сулиета.
— Нет, поброжу немного по центру, — отказался я, не желая дальнейших расспросов о Хунзахе.
— В семь приходи ко мне, — сказал Али. — Будет один человек, с которым завтра вы поедете в Гуниб. Я хочу тебя познакомить.
Я пошел гулять, разглядывая витрины и читая вывески. Я говорил уже, что Махачкала в градостроительном отношении представляет собой архитектурно-беспомощную россыпь зданий: градостроительная твердь нащупывается лишь в административном центре, где правительственные здания образуют правильную площадь, но она заблокирована бетонными заграждениями и блокпостами милиции, как будто формирования «лесных» могут взять правительственные здания штурмом. Туда никто и не ходит. Какая-то упругость чувствуется и в квартале близ университета. Во всяком случае, площадь перед главным зданием — не случайна: вокруг — пара кафе и лавочки, на которых студентам можно спокойно посидеть… Рядом парк… Но стоит оторваться от этого едва начавшего формироваться скелета, как город разбегается рукавами улиц в направлениях, сложившихся стихийно и столь же стихийно застроенных. К большим и дорогим (по отделке и материалам) магазинам могут присоседиться наскоро и кое-как слепленные из кирпича лавчонки, укрывающие какие-нибудь «Канцтовары», «Фото с телефона» и «Ремонт» (по-видимому телефонов же); пафосная вывеска «Золото России» соседствует с растяжкой «Джинсовый мир», перетянутой через всю улицу. Интернет-кафе «DELTA» и магазин «Модное ассорти» (женская одежда) встроены в целый ансамбль современных трех-, четырехэтажных, красиво подсвеченных домов, занимающих метров сто пятьдесят улицы как пример того, что улицы Махачкалы могли бы быть и такими — красивыми, современными. Но дальше опять начинается какая-то невнятная лепнина: салоны связи, ювелирные мастерские, где заодно меняют валюту, магазины обуви, одежды и во главе всего — салоны красоты. Их невообразимое количество: «Лилия», «Технология красоты», «Gloria star» — как будто в естественном облике дагестанских женщин что-то требует немедленного исправления. Здесь вам сделают тату, увеличат объем губ, нарастят ресницы, «подкорректируют» глаза, нос и уши, придадут облик современной сексапильной женщины. Кстати, о женщинах (как, впрочем, и о мужчинах). Вернувшись из Дагестана, я внимательно просмотрел сделанные в городе фотографии и посчитал, сколько людей в толпе одето традиционно, а сколько — на европейский манер. Получилось примерно один к одному. На одного парня в зеленой мусульманской шапочке с молодой, рыжеватой, «традиционной» бородкой нашелся один рокер на красном мотоцикле (правда, не «Харлей Дэвидсоне») в кожаной куртке и кожаных штанах. Половина женщин была в платках и длинных платьях, половина — с непокрытой головой, в какой-нибудь куртке, водолазке, укороченной юбке и со старательно взбитыми на голове волосами, что так или иначе следовало считать «модной прической». Молодые женщины, которые хотели подчеркнуть свою приверженность традиции и вере, естественно, носили хиджаб (платок, тесно спеленывающий всю голову и оставляющий открытым только лицо — но ни пряди волос!), который вместе с длинным, часто нежно-голубого или зеленоватого цвета платьем придавал им особую прелесть чистоты. Девушки или женщины, которые, наоборот, стремились подчеркнуть свою обращенность к ценностям Запада, должны были немало потрудиться в «салонах красоты», чтобы выглядеть притягательнее мусульманок. Я встречал пары подруг (одна — мусульманка, другая — девушка «современного типа»), которые, прогуливаясь, явно состязались в том, кто из них произведет на мужчин большее впечатление…