****************
Глава седьмая, в которой герой продолжает роман с роковой женщиной, а также берёт урок немецкого у одной барышни
Ванька был здесь же, в комнате – сидел на своём сундуке. И решил перекусить, пока господин читал письмо.
На том же сундуке, на чистом белом кружевном платочке, невесть откуда взявшемся, лежали кусочек чёрного хлеба и шматок сала, а рядом стояли фляжка и та самая солонка.
– Ах, ты… – только и проговорил Ржевский, кидаясь вперёд.
Ванька испугался и обеими руками схватил фляжку, думая, что хозяин намерен отобрать именно её, ведь из неё пахло водкой. Но поручик схватил солонку, а затем уставился на платочек, где всё лежало. Это оказался Софьин платочек, в который ещё недавно была завёрнута солонка, то есть на него могли попасть частицы яда, поэтому Ржевский молча сгрёб свободной рукой хлеб и сало вместе с платком.
Слуга, по-прежнему крепко держа фляжку, ничего не понимал, а поручик велел:
– Открой мне дверь.
Дверь в номере была одна, поэтому пояснений не требовалось. Ванька исполнил приказание, а Ржевский стремительно вышел из номера и направился в соседний – к Тайницкому. И даже не задумался, что может не застать.
Переложив солонку в ту же руку, в которой были хлеб и сало, завёрнутые в платок, поручик освободившейся рукой взялся за дверную ручку, но дверь оказалась заперта, хотя из-под неё пробивался слабый свет. Ржевский постучал и на всякий случай глянул в замочную скважину.
Хозяин номера, одетый всё в тот же зелёный мундир, сидел в кресле за столом у окна над какими-то бумагами, но обернулся на стук. Смеркалось, поэтому слуга Тайницкого, старик с бакенбардами, зажигал свечи, а теперь замер с горящим свечным огарком в руках.
Между тем хозяин номера убрал все свои бумаги в ящик стола и велел посмотреть, кто пришёл. Слуга направился к двери.
– Здравствуйте, Иван… э… – громко сказал Ржевский, как только ключ перестал скрежетать в замке. Толкнув дверь плечом, поручик вошёл в комнату.
– Аминич, – сказал Тайницкий.
– Иван Аминич, у меня к вам дело, – начал поручик, усаживаясь в первое же свободное кресло, но Тайницкий перебил:
– Я – Иван Иванович. Аминич – это отчество моего слуги. Я хотел сказать Аминичу, чтобы закрыл дверь, которую вы толкнули плечом, потому что у вас заняты руки. Кстати, что это у вас в руках?
Ржевский, только что торопившийся начать разговор, теперь запнулся:
– Тут такое дело… – Он лишь теперь вспомнил, что позабыл в своём номере письмо, которое хотел показать Тайницкому. А без письма никак не получалось собраться с мыслями, поэтому поручик сказал первое, что пришло на ум: – А что за отчество такое – Аминич? Ваш слуга не из татар?
– Нет, русский. А отца его звали Аминь.
– Что за имя?
– Из календаря.
– Да? – поручик, конечно, не помнил наизусть дни памяти всех святых из календаря, но имя всё равно казалось странным.
– Родители думали, как ребёнка крестить, – пояснил Тайницкий. – Им священник три раза календарь на разных страницах разворачивал и все имена, которые выпали, перечислял. Родителям ни одно не понравилось, а в конце страницы было написано «аминь». Так мальчика и назвали.
– Хорошо, что там не было написано «конец», – сказал Ржевский.
Чиновник строго взглянул на него:
– Но всё же вы не ответили. Что у вас в руках и что вас ко мне привело в такой час?
– Да вот это и привело, – ответил Ржевский, показывая собеседнику солонку, а также платок с хлебом и салом. – Вот это и привело. У меня есть подозрение, что здесь, в Твери хотят отравить одного важного человека. И так уж получилось, что я имею к нему некоторое отношение.
*
Ржевский, запинаясь, кратко изложил Тайницкому суть дела. А когда упомянул, что же находится в солонке, которую по-прежнему держал в руках, чиновник встрепенулся:
– Погодите, поручик! – Иван Иванович взял со стола газету, а затем велел Ржевскому аккуратно положить на неё солонку, платок и остальное. – Вымойте руки, – строго сказал Тайницкий, заворачивая в газету опасные предметы. – Аминич вам сейчас принесёт воду и полотенце.
Затем рассказ продолжился. Поручик рассказывал, а чиновник слушал, иногда поглядывая на стоявший на столе портрет усатого человека в гвардейском мундире, будто этот человек был третьим участником разговора. Усач был ещё молод, но выражение лица казалось очень серьёзным, без всякой тени юношеского легкомыслия.
Когда Ржевский решился спросить, кто же это, то услышал:
– Наш государь Николай Павлович.
Казалось, Тайницкий никак не может поверить, что Ржевский полностью искренен в своих утверждениях. И всякий раз, когда чиновник не верил, то посматривал на портрет государя.
– Верно ли, – спрашивал Тайницкий, – что вы уже наутро после бала знали, что во дворце губернатора могло совершиться преступление? – Он оглянулся на портрет государя, а затем уставился на Ржевского.
– Ну да, – сказал поручик.
– Но почему никому не сказали?
– О чём?
– О солонке. И о том, что лакей, которому стало плохо, прислуживал именно за вашим столом.
– Ну, я… – Ржевский заёрзал в кресле. – Мне было не до того.
– Что же вас отвлекло? – Тайницкий чуть подался вперёд.
– Свидание с дамой. С мадам Тутышкиной. То есть я собирался в гости, и меня больше заботило, где достать для дамы цветы.
– А после свидания?
– Ну, мне опять было не до того. Я столкнулся с грабителями, которые раздевали даму…
– Ещё одна дама?
– Да. Правда, это оказалась не дама… В общем, это совсем другая история. И я вернулся домой лишь глубокой ночью. Поздно было кому-то что-то рассказывать.
– А на следующий день? – Тайницкий оглянулся на портрет Николая Павловича.
– А на следующий день я обедал у губернатора. – Ржевский тоже посмотрел на портрет: прямо и открыто – как честный человек, которому нечего скрывать.
Тайницкий меж тем снова уставился на поручика: