– А я не понял почти всё. То есть ничего не понял.
Ржевский почувствовал, будто вместо головы – пустой звенящий котёл. Такое же ощущение владело поручиком, когда Акакий рассказывал ему о способах воровства в соляном отделении.
Тайницкий принялся объяснять:
– Господин Тутышкин и господин Бенский много лет наживались на торговле государственной солью, но для своих дел им нужен был ещё человек. И это оказался господин Башмачкин, которого Бенский использовал для подделки бумаг, а Тутышкин как начальник соляного отделения, старательно закрывал на всё глаза.
В голове у Ржевского тоже начал складываться некий пасьянс, а Тайницкий, помолчав мгновение, продолжил:
– Башмачкин сознавал, что делает, но сам с этого не получал никаких выгод. Он – человек маленький, а с подобными людьми всегда так: их под страхом увольнения со службы вовлекают в преступление, а позднее сваливают на них всю вину. Бенский не делился с Башмачкиным барышами и платил за «переписывание бумаг» всего ничего, а затем, когда решил, что наворовано достаточно, захотел ещё и выставить Башмачкина убийцей. Поэтому в рецепте на яд указал имя и адрес Башмачкина.
Поручик вскинул брови.
– Но не всё ли равно, чьё имя в рецепте, если бы этот рецепт так и остался лежать в аптеке? Ведь по замыслу Бенского никто не должен был узнать, что Тутышкин отравлен.
– Боюсь, что на счёт замысла вы заблуждаетесь, – возразил Тайницкий. – Я почти уверен, что господин Бенский собирался выдать Софью Тутышкину властям. Но думаю, он хотел сделать это уже после того, как женится на ней и завладеет деньгами её покойного мужа, которые считает своими.
– Выдать?
– Да. Составить анонимный донос. Дескать, она отравила прежнего мужа, для этого вступила в сговор с вами и с господином Башмачкиным, а господин Бенский ни при чём. На рецепте имя не его, и солонку он даже в руках не держал. Так что, если бы Софья Тутышкина в ходе следствия начала говорить против Бенского, ей бы не поверили. Ведь к тому времени Бенский успел бы уничтожить все бумаги, хоть как-то уличающие его в воровстве соли.
– А Акакию, если б он стал рассказывать о воровстве Тутышкина и Бенского? – спросил Ржевский.
– Башмачкину без бумаг тем более не поверили бы, – ответил Тайницкий. – Он – человек маленький. Таким людям никто не верит, и свидетельства их не принимаются судьями в расчёт.
– Но почему вы уверены, что Бенский так коварен? – сказал поручик. – Почему ему мало просто жениться на Софье Тутышкиной и тратить деньги?
Тайницкий пожал плечами:
– Но вы же сами мне рассказывали, как легко господин Бенский согласился уступить её вам. Он лишь настаивал, что должен жениться на ней в случае смерти господина Тутышкина, а вот то, что она станет вашей любовницей, господина Бенского нисколько не смущало. Когда так относятся к женщине, тут поневоле задумаешься. – Тайницкий посмотрел на недоумённое лицо поручика. – Впрочем, к вам это не относится. Вы, как я вижу, думать не привыкли.
– Иван Иванович, – Ржевский нахмурился, – вы меня обижаете. За такое можно и на дуэль! – Он вдруг посмотрел на портрет Николая Павловича, вспомнив, что государи обычно не одобряют дуэлей между своими подданными.
Тайницкий тоже оглянулся на портрет и примирительно улыбнулся.
– Я не хотел вас обидеть. Не обижайтесь, Александр Аполлонович.
Кажется, впервые за всё время знакомства чиновник назвал поручика по имени отчеству, а не по фамилии, и это что-то значило.
– Хорошо, в этот раз дуэли не будет. – Поручик кивнул.
– Но если уж мы с вами взялись за расследование этого дела… – продолжал Тайницкий.
– Значит, это всё-таки наше расследование, а не только ваше, Иван Иванович?
– Да, расследование наше. – Тайницкий заговорил приглушённо. – И надо довести всё до конца. Добыть свидетельства, что Бенский не только вор, но и имел намерение убить. Пока мы не можем доказать его причастность к подготовке отравления.
– А рецепт на яд? – спросил Ржевский, также понизив голос.
– Будет весьма сложно доказать, что к рецепту приложил руку именно Бенский. – Тайницкий, сидя за столом, подался чуть вперёд. – А это единственная улика. И если она покажется суду недостаточно весомой, Бенский понесёт наказание только за воровство, но никак не за убийство.
– Но он же сам мне признался! – возразил Ржевский.
– При всём уважении, Александр Аполлонович, – сказал Тайницкий, – вам в суде лучше вообще не выступать, а то испортите всё. Вашу роль в расследовании лучше не афишировать.
– Но что же тогда делать?
– Спровоцировать Бенского, чтобы он попытался отравить Тутышкина сам.
– А как? – спросил Ржевский.
– Я уже частично это сделал, – ответил Тайницкий. – Я пустил слух, что в соляное отделение скоро наведается ревизор, поэтому сейчас смерть Тутышкина выгодна Бенскому как никогда. Ведь если вскроются нарушения в соляной торговле, то незаконно заработанные деньги придётся вернуть в казну. Бенский не может этого допустить, ведь тогда погибнут все его труды за последние годы. А если Тутышкин внезапно умрёт, тогда есть надежда спасти наворованное. Со смертью Тутышкина ревизия в соляном отделении сильно затруднится.
– И теперь надо устроить так, чтобы Бенскому представился случай подсыпать Тутышкину яд? Разумеется, ненастоящий яд.
– Да. И это можно сделать на маскараде, который будет завтра у губернатора. Бал-маскарад в честь Нового года.
– Жаль, что мне туда хода нет. – Поручик вздохнул. – Я ведь поссорился с губернатором, чтобы не жениться на его племяннице.
– Приглашение на бал я вам устрою. – Тайницкий улыбнулся. – Гораздо труднее – убедить Бенского, что на этот раз яд подействует наверняка. Если Бенский будет сомневаться, то не станет рисковать.
– Это предоставьте мне. – Ржевский подкрутил ус. – Я тут недавно обещал Софье Тутышкиной, что найду чистый мышьяк. Значит, я могу пойти к ней и сказать, что нашёл. Врать так врать! А она, конечно, расскажет об этом Бенскому.
Государь Николай Павлович в обрамлении портретной рамы продолжал взирать на всю эту суету со снисходительной улыбкой.
*
Мороз крепчал и щипал за нос, поэтому, когда Ржевский вернулся в гостиницу, то решил, что до конца дня никуда больше не поедет – только ночью заявится в спальню к Софье, чтобы там до рассвета обсуждать планы по убийству её благоверного. Того влечения к этой женщине, которое было ещё недавно, поручик уже не ощущал, но если бы Софья стала приставать, то пришлось бы, дабы избежать подозрений, совершить очередной подвиг… ради блага Отечества.
Однако Софья, стремясь увидеться, опередила поручика. Прислала записку, что ждёт его в три часа в саду губернаторского дворца возле оранжереи. И пришлось Ржевскому снова надевать шубу и идти мёрзнуть на улицу ради блага Отечества, хотя он бы предпочёл ради Отечества совершать ночные подвиги, а не этот променад.
Софья в тёплой накидке из белого песца и шляпке, отделанной тем же мехом, казалось, не чувствовала мороза. Спрятав руки в такую же белую муфту, дама неторопливо прогуливалась по дорожке вокруг оранжереи и, значит, приехала на встречу заранее, ведь Ржевский явился на место ровно в три, а Софья уже была там и даже не посетовала, что её заставили ждать и мёрзнуть.
– Здравствуй, Саша, – сказала она и лучезарно улыбнулась. Её щёки разрумянились, глаза блестели, и поручик уже готов был снова очароваться этой дамой, если бы она не спросила: – Ты достал яд?
– Да, – ответил Ржевский.
– Я так и думала! – весело, с кокетливой улыбкой воскликнула Софья.
– Офицер всегда держит слово, – сказал Ржевский, но оказалось, что уверенность Софьи в том, что поручик выполнит обещание, основывалась вовсе не на этом.
– До меня дошли слухи, что у тебя роман с дочкой аптекаря, – сказала дама. – Я сразу поняла, что это неспроста. Значит, это и есть те самые связи, о которых ты говорил?
Ржевский даже растерялся:
– Ну… да.