Взгляд Никодимова сделался загадочным, как и тон:
– Много разных новостей. – Он снова пересел за стол, поближе к Ржевскому и добавил. – Но об этом лучше говорить не здесь, а у меня на квартире. Приглашаю тебя завтра к себе. К полудню. А? Как? Придёшь?
– Охотно. – Ржевский всё так же улыбался, а про себя думал, о чём бы ещё спросить собеседника, чтобы снова разгорячился и начал махать руками.
Графин был уже почти на самом краю стола, но в голову, как назло, не приходило ни одного вопроса!
И тут Фортуна снова пришла на помощь – Никодимов, который только что смотрел прямо на поручика, вдруг взглянул ему за спину, куда-то вдаль. Главное, что больше не смотрел ни на Ржевского, ни на его руку, двигавшую графин.
Ещё немного, почти…
– Ах, вот вы где, поручик! – послышался за спиной знакомый голос. – А вы, господин Никодимов, как я вижу, совсем не думаете о наших дамах. Увели от нас поручика, занимаете его серьёзными беседами, а дамы в это время скучают, потому что желают танцевать с ним.
На плечо Ржевского легла рука, показавшаяся весьма тяжёлой, как если бы её обладатель сказал: «Вот ты и попался!» Графин уже не мог упасть на колени Никодимову, поднявшемуся, чтобы поприветствовать того, кто пришёл. Цель, такая близкая, теперь стала недостижимой, поэтому поручик оставил графин в покое и оглянулся.
Голос и рука, как и следовало ожидать, принадлежали князю Всеволожскому. Губернатор прямо-таки вцепился в плечо своему пленнику, чтобы препроводить обратно в зал и передать своей племяннице Тасеньке.
*
Мазурку Ржевский танцевал с Тасенькой. В предыдущих трёх танцах – галопе, вальсе и кадрили – его партнёршами стали весьма приятные особы, но это не могло облегчить нынешних страданий. Опять появилось глупейшее ощущение, что танцуешь один. Поручик пытался смотреть на Тасеньку, но взгляд не мог ни за что зацепиться, да и на ощупь было не лучше. То ли дело другие партнёрши!
Обычно, когда Ржевский, танцуя с очередной прелестницей, касался её спины на самой границе выреза платья, то чувствовал, как по телу дамы разбегаются мурашки, словно торопятся сообщить всем органам и частям: «Ржевский здесь! Ржевский здесь!»
Мурашки чувствовались даже через перчатку, поэтому невольно возникала мысль: «Вот бы проделать то же самое без перчатки…» Конечно, всякому кавалеру во время танца полагалось быть в перчатках и не снимать их, но если незаметно снять хотя бы одну…
В общем, если бы не обязанность уделять внимание Тасеньке, поручик мог бы заниматься куда более приятными делами. К тому же среди дам успели распространиться слухи, что причиной его отставки стала несчастная любовь. И якобы по той же причине он безвыездно прожил два года в деревне, не бывая даже в Твери. Дамы весьма чувствительны к таким историям, и из этого можно было извлечь немалую выгоду.
– Я слышала, что вы безнадёжно влюблены. Это правда? – недавно спрашивала ясноглазая шатенка, когда Ржевский отплясывал с ней галоп.
Поручик, притворяясь растерянным, потупил глаза, невольно уставившись даме в декольте.
– А откуда у вас такие сведения, сударыня? Последнее время я никому не открывал своего сердца.
– В начале бала с вами танцевала одна девушка. – Шатенка смущённо улыбнулась. – Она спросила вас, почему вы два года никуда не выезжали. А вы так выразительно вздохнули… Значит, причина в сердечных делах! Когда девушка передала мне вашу с ней беседу, я сразу так решила.
– Сударыня, вы столь же проницательны, сколь и прекрасны, – ответил Ржевский. – А когда вы на меня так смотрите, я чувствую, что моё сердце понемногу исцеляется… Если бы вы подарили мне ещё один танец…
– Это невозможно, поручик. – Дама ещё больше смутилась, а глаза ещё больше заблестели. – На все другие танцы я уже приглашена. Всё расписано до конца бала.
– А если бы мы с вами уединились в дальней комнате…
– Это невозможно, поручик.
– Вас и туда кто-то пригласил раньше меня? – удивился Ржевский.
Дама звонко рассмеялась:
– А вы шутник, – но так ничего и не ответила.
Во время вальса другая дама, блондинка с нежным личиком, тоже расспрашивала Ржевского о сердечной ране:
– Поручик, до меня дошли слухи, что вы жестоко страдаете.
– Страдаю, сударыня, – отвечал Ржевский. – Но когда вы рядом, мне делается легче.
– Отчего же?
– Возможно, оттого, что дама, из-за которой страдает моё сердце, блондинка, как и вы, – сказал поручик. Разумеется, если б его партнёрша по танцу оказалась брюнеткой, он и причину своих страданий назвал бы брюнеткой.
– О! – оживилась дама. – Значит, вы любите блондинок, поручик?
– А вы рыжих мужчин любите, сударыня? – спросил Ржевский, тряхнув рыжими кудрями.
– На что вы намекаете? – замялась блондинка.
– На то же, на что и вы, – ответил поручик.
– Я не на это намекала, – решительно произнесла дама.
– А на что?
– Сама не знаю.
– А откуда тогда знаете, на что намекал я?
Блондинка наморщила носик:
– Поручик, догадаться не сложно: вся Россия знает, что вы всегда намекаете на одно и то же!
На кадриль Ржевский пригласил даму с рыжеватыми волосами и прелестными веснушками, просвечивавшими сквозь пудру.
– Поручик, я о вас наслышана, – сказала рыжая прелестница.
– О том, что я жестоко страдаю? – спросил Ржевский.
– А также о том, что вы известный пошляк, – улыбнулась дама. – Поэтому со мной воздержитесь от пошлостей.
– Это как?
– Никоим образом не упоминаем пошлые предметы.
– А про предметы гардероба говорить можно?
– Про те, которые скрыты от глаз? Разумеется, нет.
– А про такие непошлые, как шляпа или перчатки?