"Быть по сему!" - появляется надпись на уголке карты, и рядом подпись командующего.
Потом он взглядывает на часы.
- Сейчас двадцать ноль-ноль. В двадцать три ноль-ноль, или, как в старину добрые люди говорили, в одиннадцать часов ночи, начать наступление! Главная задача - упредить подходящий к линии обороны корпус СС. Каждый час будет решать судьбу операции фронта. Выполним в срок - сохраним десятки тысяч жизней.
В 23:00 29 января нам сообщили, что саперы проложили путь батальону Карабанова. Затем пошли сообщения одно радостнее другого: батальон Карабанова благополучно прошел мост... Самоходчики подполковника П.А. Мельникова подавили пушечные доты на направлении удара... Бригада полностью ушла в прорыв...
На душе радостно. Михаил Ефимович удовлетворенно повторяет: "Где бригада пройдет - там корпус пройдет, где корпус пройдет - там армия пройдет". Теперь, когда самое главное, самое трудное сделано, когда мужественные бойцы Гусаковского прорубили корпусу "чистый прорыв", важно одно: не потерять ни одной минуты.
Но не прошло и двух часов, как послышался гневный голос Бабаджаняна:
- Где мост? У Гусаковского даже медсанвзвод прошел. Понимаешь, даже врач сумел пройти, а у тебя бригада не может? Как же так?
- Что случилось, Амазасп Хачатурович?
- Мост взорван!
- Как - взорван? А Моргунов?
- Моргунов отсиживался в лесочке, еще дольше оттуда вытягивался. Словом, отстал от Гусаковского, разрыв получился. Противник успел занять снова рубеж!
Катукову было все равно, кто виноват - Моргунов, Бабаджанян или еще кто-нибудь третий. Перед ним находился комкор, отвечавший за операцию, и я впервые наблюдал крутую свирепость Михаила Ефимовича по отношению к Бабаджаняну.
Сказать, что Армо побагровел, было бы неточным: он просто побурел на глазах. Мне не пришлось быть свидетелем его последующей встречи с Моргуновым, но, зная характер Бабаджаняна, предполагаю, что она была по-южному жаркой, и все "подарки" Катукова полной мерой высыпались на голову комбрига. Да и от себя Армо, наверно, добавил не один десяток горячих слов.
И было за что. Раскрытая бригадой Гусаковского дверь в УР захлопнулась: корпус втянулся в затяжные и почти безуспешные бои, а Гусаковский попал в полное окружение.
Связь с бригадой осуществлялась с трудом и с большими перерывами, хотя Гусаковский принимал все меры" высылая на восток цепочкой радиостанции. Что говорить - плохие средства радиосвязи были у наших войск в минувшую войну. Разве это подходящая дальнобойность для рации - 30 - 35 километров при современных-то темпах наступления! Радисты бригады все-таки нащупали Моргунова и через него передали первую радиограмму:
"3:00. Доложи Шевченко, что вышел в свой район; Дон-101".
"Свой район" находился южнее Циленцига, в шестидесяти километрах за линией фронта.
"Держись. Помощь придет своевременно",- ответил "Шевченко"-Бабаджанян, усиливая нажим остальными бригадами, пытаясь пробуравить главную линию противника.
Как мы узнали позже, Моргунов и сам вел переговоры с бригадой Гусаковского. После первой радиограммы Гусаковского он запросил: "Сообщи, где прошел голубую ленточку". Пришел немедленный ответ. Но он не удовлетворил Моргунова: "Уточните район вашей переправы. В указанном вами месте мост взорван". Гусаковский, поняв затруднительность положения отставшей бригады, радировал: "Чувствую хорошо. Могу вам помочь ударом с тыла".- "От вашей помощи отказываюсь. Надеюсь обойти этот район с юга, где соседом слева нащупано слабое место в обороне противника. Советую выждать несколько времени"."Надеюсь к вечеру взять город, - закончил переговоры Гусаковский, имея в виду Циленциг,- надеюсь также встретиться там с вами".
Пока Моргунов вел переговоры, 1-я гвардейская бригада Темника, шедшая слева от него, штурмовала город Либенау. Попытка взять город с ходу успеха не имела: крепостные батальоны противника, засевшие в фортах, дотах, дзотах, умело использовали все преимущества подготовленной эшелонированной обороны.
Тогда Темник сманеврировал. На главном, южном направлении осталась одна рота старшего лейтенанта Духова. На широком фронте носились восемь "тридцатьчетверок", заскакивая с флангов, ударяя в лоб, мотаясь с края на край. Все внимание противника было приковано к дерзким выходкам Духова.
А тем временем батальоны Жукова и Бочковского во мраке ночи пробрались обходными дорогами к северу от города и ударили с тыла. До утра шел ожесточенный уличный бой, но исход его был предрешен.
К рассвету улицы Либенау загромоздили разбитые и обгорелые машины, на тротуарах и мостовых лежали сотни трупов гитлеровцев, а около семисот человек подняли руки кверху. Почти никто не сумел уйти из окруженного города.
Темник немедленно доложил об успехе Дремову. Тот сейчас же двинул в образовавшийся прорыв другие бригады корпуса. Получив эти сведения, Катуков отдал Бабаджаняну распоряжение перебраться на маршрут Дремова через ворота в Либенау, а оттуда повернуть на север и выйти обратно на свой маршрут.
- Головным теперь пущу Смирнова, - решил Армо. - Больше такого, как было, не повторится, обещаю.
После двух с половиной суток боев в окружении к бригаде Гусаковского подошли с юга мотоциклетчики Мусатова, которые передали комбригу новый приказ: идти на форсирование Одера. Так что когда Моргунов добрался до Циленцига, то назначенного свидания не произошло: Гусаковский опять был далеко впереди.
Действия бригады Гусаковского в тылу врага лично я не наблюдал. Но впоследствии сам Иосиф Ираклиевич, Помазнев, Мельников, Рудовский и другие офицеры многое рассказали, и общая картина боя стала мне ясна.
Главную полосу сопротивления Гусаковский прошел почти без потерь.
- С пулеметными дотами легко справлялись,- объяснял Иосиф Ираклиевич,амбразуры закрывали танками, а саперы в дымоход спускали взрывчатку - и конец доту! Вот с пушечными труднее было. Артиллерия их не берет: стенки толстые, сделано на совесть. Со ста метров восьмидесятипятимиллиметровыми били - хоть бы что ему!
- Знаю эти стенки еще по финской кампании. Их и гаубица не сразу возьмет.
- Но ничего, ничего. Не без трудностей, конечно, но саперы и самоходчики освоили эти доты. Надо было только бить в самую амбразуру. У Мельникова прекрасные есть экипажи, специалисты по дотам. Механик-водитель Амелечкин, например, самоходку на вспышку подводил почти вплотную. А командир Колосов с первого снаряда - ночью! - в амбразуры попадал и заклинивал пушки. А то еще наловчился Амелечкин сбоку подъезжать, а Колосов пушку простреливал. Бах - и все! Очень просто.
- Да, конечно, "очень просто"!
- Саперы молодцами были, специалисты большие. На воздух умудрялись поднимать доты - в самом буквальном смысле! Сам наблюдал, как один дот кверху взлетел. Но и сопротивлялись же фашисты проклятые! Здорово нас боятся, нипочем из дотов не выходили. Только Ахмедзянову удалось взять пленных.
- Знаю Ахмедзянова.
- Заметил он вспышки в большущем стоге сена. Потом-то мы разобрались много дотов были сеном замаскированы. Ахмедзянов с отделением блокировал этот "стог": сначала, как положено, сунули гранаты в амбразуры, потом дверь взрывчаткой подорвали. "Выходи, - кричит,- хенде хох!" Пятьдесят семь фашистов выползли!.. Товарищ генерал, - взмолился вдруг Гусаковский, - там сотни таких дел было, да еще ночью. Как я могу упомнить? Вот представлю наградные - все узнаете.
- Что я там из двух-трех строчек узнаю? Рассказывай!
- Лучше Помазнева расспросите, я не умею, не знаю, что говорить.
- Как себя люди чувствовали?
- Хорошо. Только мы с Помазневым вдвоем понимали, насколько сложна обстановка, но даже между собой почти не разговаривали на эту тему. Привыкли! Две недели идем в глубоком рейде. Немцы всегда в тылу околачиваются, так что положение получилось самое обычное. Вот гитлеровцы действительно чувствовали себя окруженными. Я посылал танковые роты вокруг и все гарнизоны им погромил, а разведка еще дальше действовала. На железнодорожной станции Боридько разбил эшелон с танками, Карабанов ликвидировал подрывную команду на плотинах. Пинский уничтожил аэродром. Перебили у них авиацию, лишили их танковой поддержки, отрезали все коммуникации - кто же кого окружил? Немцы точно думали, что мы их окружили!
- Нужда была в чем-нибудь?
- Почти ни в чем. Горючего с аэродрома достаточно получили, все-таки семьдесят самолетов стояло. Продовольствие нашли в помещичьих имениях. Мой штаб, кстати, как раз стоял в таком господском дворе. Было продовольствие! Вот боеприпасы уже на второй день пришлось экономить: очень много поизрасходовали в первый день.
Помазнев тоже считал, что окруженными в этой обстановке были не столько наши войска, сколько немцы.
- Они сначала подтянули силы, пытались покончить с нами, вели разведку боем с нашими заслонами. Как раз тогда мы приказ Гудериана захватили, что, дескать, "достаточно горстки мужей, чтобы положить предел гусарским выходкам русских танкистов". Мол, если "везде будет применено оружие", то "больше недели эта шумиха продолжаться не сможет". Они и попытались кончить всю "шумиху" и устроить конец "гусарам", словить нас!
- Как медведя словили?
- Вот-вот! Точно. "Веди его сюда!" - "Да он не идет".- "Так сам иди".- "А он не пускает..." Как пощупали они наши силы - через час уже Боридько доложил, что с востока слышен лязг моторов, шум гусениц. "Нервничают, - говорит, немцы, наверно, хотят прорываться на запад из У Ра". Видите, кто окруженным себя считал? Гусаковский ему отвечает: "Сил у них больше, превосходство в технике тоже у них, да еще свобода выбора удара. В таких условиях могут уйти, сволочи! Один выход - упреждать!" Развернулись мы основными силами на сто восемьдесят градусов и посреди ночи врубились в скопления пехоты и самоходок. Как хорошо там Алеша Карабанов действовал! Это же его любимый бой - в лесу и ночью. Тут все решает инициатива и способность до конца ее удержать - как раз карабановская стихия! Одних пленных больше тысячи захватили. Но жалко до смерти Карабанова. Такого комбата потеряли!
Я уже знал к тому времени, что Алеша убит.
- Как и почему погиб Карабанов?
- Уж чрезмерно смелый был, - ответил Помазнев. - Ради того, чтобы меньше потери были, сам лез на рожон; Я с ним целые сутки в танке находился. "Не могу, - говорил он мне, - удержаться, танк для меня и КП, и НП, и штаб, и квартира - все здесь, что в жизни имею". Я его упрекал: "Зачем ты поминутно высовываешься?" Ему, видите ли, в перископ плохо бой видно, все время люк открывал. Что там ему УР, фаустники, снаряды... Я сел в танк к одному из ротных, а через два часа сообщили - комбата убило.
- На моих глазах,- понурил голову Гусаковскии. - Подъехал я к нему, хотел сам утихомирить: "Чего тебе выглядывать? Наблюдай в перископ!" Как сейчас вижу - он руку к груди прижал: "Поймите - говорит, - хочу видеть все поле боя!" Тут танки появились, надо было к Мельникову ехать. Слышу по рации - Карабанов отдает ротам распоряжение, вижу - опять высунулся из люка, проверить, как и что на поле. И тут вспышка фаустпатрона - и нет Алеши... Мать у него осталась. Вот кому тяжело: такого прекрасного сына вырастила - и потеряла на четвертом году войны, уже перед самой победой.