За пожаром новое бедствие настигло Москву: на нее ополчился крымский хан Казы-Гирей и 26 июня 1591 года со ста пятьюдесятью тысячами войска был уже близ Тулы. Это вторжение варваров было тем опаснее, что войска наши находились тогда в Новгороде и Пскове для охранения границ от поляков и шведов. Москва была объявлена в осадном положении: защиту Кремля препоручили князю Димитрию Шуйскому, дворца государева — князю Ивану Глинскому, Китая-города — Голицыну, а Белого — Ногтеву-Суздальскому и Муссе Туренину. Навстречу врагам, к берегам Оки выступил князь Мстиславский. Июля 3 произошла стычка между передовыми отрядами, ханским и нашим, предводимым князем Бахтеяровым, разбившим крымцев наголову… К главному полку прибыл из Москвы Борис Годунов для одушевления воинов милостивым словом царским, сопровождаемый духовенством с иконою Донской Пресвятой Богородицы. Двухдневная битва с крымцами произошла под стенами Москвы, пред глазами самого царя Феодора Ивановича: отраженный на всех пунктах, Казы-Гирей бежал с остатками войска, оставив в наших руках весь свой обоз; воеводы тщетно гнались за ним до Серпухова, где и остановились наконец по невозможности настигнуть без оглядки бежавших неприятелей. Победа была полная и блестящая; не посрамили-войска царские земли русской.
Награды соответствовали заслугам, но никто не был награжден так, как был награжден Годунов. По прибытии в Москву он получил драгоценную шубу и золотую цепь с плеча и груди самого царя; золотой сосуд — трофей, захваченный у Мамая Димитрием Донским на Куликовом поле; три города в области Важской на вечное владение и титул слуги, равнявшийся нынешнему званию генералиссимуса… По всей России и по чужим землям царь Феодор приказал объявить, что он одолел врага радением и промыслом Борисовым! В память победы под Москвою, на том самом месте, где были расположены наши войска, царь заложил монастырь, наименованный Донским во славу победоносной иконы Пресвятой Богородицы…
Будто капли желчи, брошенные в чашу, наполненную упоительным, сладким напитком, торжество Годунова отравили новые оскорбительные слухи, распущенные в народе недоброжелателями и завистниками правителя: нашествие крымцев приписывали проискам Годунова, желавшего этим бедствием заставить умолкнуть молву об убиении Димитрия-царевича. По распоряжению правителя повсеместно были сделаны розыски, и опять не одна сотня невинных погибла в истязаниях и на плахах, и опять не одна тысяча жителей разных городов была переселена в сибирские пустыни… Полудержавный временщик становился деспотом, напоминая народу русскому и без него незабвенные времена
Ивана Грозного. Невидимая сеть шпионства опутывала всю Москву; вместо паука центром этой паутины был Годунов, ушами шпионов и наушников чутко прислушивавшийся к жужжанью крылатой молвы, чтобы, уловив, придушить ее в лице какого-нибудь говоруна, досужего вестовщика. Кроме шпионов, у Годунова была своя опричнина льстецов и прихлебателей; новорожденная русская пресса служила ему своими станками, печатая велеречивые панегирики, слагаемые в честь правителя тогдашними грамотеями духовными и светскими. Казалось, счастие временщика и блестящая будущность были упрочены незыблемо, но внезапно дрогнули они на своем прочном основании, готовясь, рухнув, придавить смелого строителя… Этим толчком была весть о беременности его сестры царицы Ирины Феодоровны; весть, которая привела в восторг все царство русское, а правителя ее в отчаяние! В июне 1592 года царица разрешилась от бремени дочерью, нареченною в св. крещении Феодосиею. Царь Феодор Иванович в ознаменование этого радостного события приказал помиловать важнейших преступников, приговоренных к смерти, освободить узников, разослать щедрые приношения по разным храмам и обителям земли русской и Палестины. Среди всеобщего ликования по Москве пронеслась весть, будто царица родила сына, но Годунов подменил его дочерью, взятой у какой-то бедной родильницы. Через год царевна Феодосия скончалась, и из уст в уста пошла по всей Москве страшная молва, будто тот же Годунов извел ядом свою племянницу… «Людская молва — морская волна» — говорит пословица; но где был источник этих волн, подмывавших могущество Годунова, а впоследствии его разрушивших? В стенах темниц, где томились жертвы его властолюбия, в кельях монастырей, в палатах боярских, в Сибири, в Угличе или того далее, в Польше, строившей свои ковы против- блага и спасения России?..
В мае 1595 года непрерывные кровавые распри России со Швецией окончились мирным договором, если и не вечным, как его называли, то хотя надолго водворившим спокойствие в пограничных областях обеих держав. С Сигизмундом, королем польским, не было ни особенной дружбы, ни вражды. Разбои крымцев в пределах рязанских, костромских и тульских побудили царя Феодора войти в сношения с турецким султаном Амуратом, к которому отправил со своими грамотами дворян Нащокина (1592) и Исленьева (1594). Последний при воцарении Магомета III был задержан в Константинополе… Австрия чрез своих послов предлагала России союз против султана турецкого; царь выдал императору в пособие в его войнах с турками значительное денежное вспоможение — и только. Не говорим о дипломатических сношениях с папою Климентом VIII, персидским шахом Аббасом, уступившим нам Иверию, с Елизаветою английскою и Христианом IV, королем датским; заметим только, что душою внешней политики нашей был все тот же Годунов, обладавший в числе многих своих злых и добрых качеств всеми свойствами истинного дипломата. В 1593 году временщик запятнал совесть свою новым злодейством, которое, подобно убиению Димитрия-царевича, никогда не изгладится из памяти народной. Кто из нас, благословляя Александра-Освободителя, забудет, что крепостным правом предки наши одолжены были Борису Годунову? Искони веков земледельцы на святой Руси пользовались гражданской свободой, нанимаясь на срок к земледельцам и переходя от одного к другому в день св. Георгия (Юрьев день)… Годунов закрепил крестьян за землею, на которой застал их царский указ 1593 года, и крепостное право было водворено на Руси. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — вздохнул порабощенный народ, и эта пословица — отзвучие позорных цепей и ярма рабства — дошла и до нашего времени. Двести шестьдесят восемь лет хроническая язва крепощины высасывала из России лучшие ее соки; правнуки рабов — жертвы непосильного труда, нищеты, нередко и тиранства своих властей — завещали позор рабства своим правнукам, и утешала себя крещеная собственность заунывной песней да саркастической пословицей, которою приветствовала всякую нежданную неудачу либо невзгоду… Прибегала и к зелену вину, отыскивая на дне чарки насильственное веселье и самозабвение… День св. Архипа и Филимона (19 февраля 1861 года) изгладит из словаря народного пословицу о «Юрьевом дне», мы обязаны заменить ее другою, которою отныне каждый страдалец должен приветствовать неожиданную к нему милость Божию, подобную ниспосланной двадцати миллионам страдальцев рукою кроткого, благословенного своего избранника: «Вот тебе, мученик, и Архипов день!..» Кроме крепостных, Годунов (указом 1597 года) обязал беглых возвратиться в прежнюю кабалу к господам. Этими мерами Годунов задобривал бояр, вельмож, и, таким образом, крепостное право было взяткою, данною олигархам временщиком, кравшимся к престолу царскому!
В 1596 году Борис ездил по областям Западной России, где на границе литовской основал каменную крепость в Смоленске и снискал восторженные похвалы жителей своим тщеславным милосердием. «Смоленск будет ожерельем России!»—доложил правитель царю по возвращении в Москву.
— Ожерелье-то ожерелье, — возразил князь Трубецкой, — но не завелось бы в нем вшей, от которых нам беспокойно будет!
Ненависть к временщику проявлялась в это время в самой бессмысленной форме поджогов и грабежей в недавно им отстроенной Москве. В 1595 году, пользуясь отсутствием царя, князь Василий Щепин, дворяне Байковы и Лебедев, составив обширный заговор для поджога Москвы и грабежа казны царской, образовали целую шайку зажигальщиков… Правитель, вовремя уведомленный, успел захватить злодеев и предал их казни. Эта решительная мера положила предел злоумышлениям, и спокойствие водворилось в столице. Три гроба, если не четыре (королевы Марии Владимировны, ее дочери, Димитрия-царевича и, может быть, царевны Феодосии), в числе прочих послужили временщику ступенями к царскому трону, и не было, по-видимому, у временщика ни соперников, ни соперниц. Однако, озираясь как вор, пробирающийся к добыче, Годунов с высоты своего величия заметил еще одну личность, по мнению его, подозрительную. Это был тот самый князь Симеон Бекбулатович, которого Иван Грозный потехи ради пожаловал в цари московские (см. выше). Уволенный царем Феодором от должности тверского наместника и лишенный данных ему прав удельного князя, Симеон мирно доживал свой век в своем селе Кушалине… Этот ли мог быть соперником Годунову? Как бы то ни было, правитель послал ему в подарок бутылку дорогого испанского вина, отведав которого Симеон через несколько дней ослеп, именно вследствие яда, примешанного к вину. Так он сам говорил Маржерету, и последний упоминает об этом в своих записках. Не ради оправдания Годунова, но в виде смягчающих его вину обстоятельств заметим, что отрава, примешанная к вину, как-то сомнительна. Неужели, кроме Симеона, этого вина никто другой не пил? Почему Симеон предполагал, что ослеп именно от вина, присланного ему Годуновым?.. Человек выпивает стакан воды и в тот же миг падает, пораженный апоплексическим ударом; придет ли кому из присутствовавших в голову, что вода, которую пили и другие, была отравлена? Ослепление Симеона, как нам кажется, сомнительно, т. е. он ослеп, но не от яда, а просто, может быть, вследствие неумеренного употребления крепких напитков, которому предавался несколько лет… Вино Годунова было, может быть, последнею каплею, переполнившею чашу, или выпито было тогда, когда уже началось у князя Симеона воспаление глаз.
С 1596 года царь Феодор начал, видимо, слабеть и клониться к гробу; его тревожило смутное предчувствие близкой кончины. Он стал задумчивее обыкновенного, беседы его с духовником делались продолжительнее. Порою прорывались у него слова, бывшие очевидными отголосками мысли о близкой вечности. Во время торжества перекладывания мощей св. Алексея-митрополита в новую серебряную раку царь сказал придерживавшему их Годунову: «Правитель, осязай святыню!.. Управляй народом с неослабною ревностью… ты достигнешь желаемого, но знай, что на земле все миг и суета!» В ноябре 1597 года у царя обнаружились признаки опасного недуга, принявшего месяца через два смертельный характер. 6 января слабым пресекающимся голосом (на вопрос патриарха Иова, кому он поручает царство) Феодор Иванович отвечал, что им оставлена духовная, по которой преемницею его будет царица Ирина под попечительством патриарха Иова, Феодора Никитича Романова и Бориса Годунова. После того умирающий долго беседовал со своею супругою; в 11 часов вечера патриарх его соборовал, а в час ночи с 6 на 7 января царь Феодор Иванович тихо отошел в вечность.
Как ни приготовлены были бояре к печальной катастрофе, однако же все они оцепенели от ужаса, все… кроме Годунова! Последняя минута царя была первою минутою новой жизни временщика, требовавшею от него всей его энергии. Придав своему красивому лицу выражение, соответствовавшее печальной обстановке, правитель немедленно предложил вельможам во исполнение воли «новопреставленного» присягнуть царице Ирине, и Годунову повиновались. Он же распоряжался погребальною церемониею; утешал, уговаривал сестру свою царицу Ирину, словом, явил себя и здесь, как всегда и всюду, человеком смышленым, ловким и энергичным. Покуда он распоряжался во дворце и в храме, тысячи его клевретов, рассеянных по Москве, внушали огорченному народу, что единое спасение царства, о котором должно Бога молить, заключается в том, чтобы венец Мономахов был предложен мудрому правителю; ссылались на его подвиги, заслуги; напоминали народу о бесчисленных его благодеяниях. Это же самоё повторяла боярам и духовенству царица Ирина Феодоровна, объявив им, что она слагает с себя свой сан и имеет непременное намерение постричься в монахини. Ее заклинали не противиться воле покойного супруга, не лишать России своей материнской любви… Но царица была непреклонна и вместе с Борисом Годуновым выехала из Москвы в Новодевичий монастырь, в котором и постриглась под именем Александры…
И осталось царство русское круглою сиротою на попечение бояр, словно корыстолюбивых опекунов… Это тридцатидневное междуцарствие было комическим прологом страшной трагедии царствования Бориса Годунова: он играл комедию с народом, кокетничал с ним своим поддельным великодушием, заставляя предложить себе ту самую корону, которая уже была у него в руках. Февральские волнения Москвы 1598 года были тем же самым, чем был декабрьский переворот 1852 года в Париже, с тою, однако же, разницею, что в Москве лились реки слез, а в Париже ручьи крови… Повторяем — маневры похитителей власти всегда и повсеместно были одни и те же.
Осиротелая Москва, напуганная наветами клевретов Годунова и ими распущенными слухами о бедствиях, угрожающих царству русскому, ухватилась за лукавого временщика, как за якорь спасения, а он — по удачному сравнению Пушкина в его «Борисе Годунове» — «ломался перед предлагаемой ему властью, как пьяница пред чаркою вина». Патриарх Иов со всем духовенством и боярами отправился в Новодевичий монастырь к монахине Александре (царице Ирине) — заклинать ее от имени всего царства русского благословить ее брата на принятие венца и тем исполнить волю Божию и народную. Тронутая слезными мольбами святителя, бывшая царица со своей стороны умоляла Бориса покориться выпавшему ему жребию (благодаря его же лукавой передержке, заметим). Но Годунов, продолжая разыгрывать роль бескорыстного сына отечества и, так сказать, входя в эту роль, отвечал с притворным ужасом, что ему никогда и в помышление не входило быть когда-нибудь царем; указывал на бояр, знатнейших родом, более его достойных наследовать покойному Феодору; клялся, что не осмелится прикоснуться к скипетру, бывшему в руках этого ангела… На этот мелодраматический монолог патриарх со своей стороны отвечал длинною речью, украшенною всеми возможными риторическими фигурами, ссылками на историю, текстами и т. д. Годунов упорствовал, и глашатаи воли народной возвратились в Москву с отказом.
Тогда созван был великий собор, составленный из выборных от всех городов царства русского. Покуда он устраивался, государственными делами правила боярская дума, издававшая указы от имени царицы Александры. Этот временной образ правления был не по сердцу народу, искони веков уподоблявшему себя пчелиному улью, существование которого без матки немыслимо, и во многих городах обнаружились беспорядки, именно вследствие желания народного — скорейшего водворения порядка… К довершению ужаса разнесся слух, будто России угрожает крымский хан новым вторжением.
В пятницу 17 февраля 1598 года в Кремле происходило первое заседание государственного собора для обсуждения великого вопроса об избрании царя. В лице усопшего Феодора Ивановича пресекся Царский род Рюрика: глас народа, как глас Божий, должен был назвать родоначальника новой династии из среды знатнейших бояр, и все члены всемирной думы (в числе свыше тысячи человек) назвали единогласно Бориса Феодоровича Годунова! В подтверждение его прав заседавшие в думе вельможи привели несколько фактов из жизни счастливого избранника, возросшего вместе со своей сестрою при дворе покойного Ивана Васильевича и вскормленного его хлебом-солью. Узнав однажды, что Борис заболел, Грозный навестил его и сказал ему: за тебя страдаю, как за сына, за сына — как за невестку, за нее — как за самого себя! Затем царь, сложив три перста правой руки, промолвил: «Вот Феодор, Ирина и ты! не раб, но сын мой!» На смертном одре, во время исповеди, Грозный выслал из своей опочивальни всех, кроме Бориса Феодоровича Годунова. «Для тебя, — сказал он при этом, — обнажено сердце мое. Тебе приказываю мою душу, сына, дочь и все царство… Блюди их, иначе дашь ответ Богу!» Если таковы действительно были отношения Годунова к царскому дому, тогда, конечно, он имел полное право быть наследником престола, как выморочного имения, хотя и тут возникает спорный вопрос: не более ли Бориса Годунова имели прав Романовы, Сицкие, Шуйские, Ростовские и многие, многие бояре? Годунов Грозному был «не по-хорошему мил, а по милу хорош»; Иван Васильевич сажал на престол и Симеона Бекбулатовича, как Калигула и Гелиогабал производили своих коней в сенаторы римские, но законно ли это было? Царство не усадьба, корона не золотая сулея, которые можно было дарить кому вздумается… В единогласном избрании Годунова всего удивительнее миролюбие олигархов и знати; на них тогда словно туман нашел; а что он побаивался тогда каких-нибудь решительных мер с их стороны, тому доказательством служит его уединение вместе с сестрою в келье Новодевичьего монастыря, где пребывало и все его семейство.
Февраля 20 патриарх, весь синклит и знатнейшие бояре опять отправились к лицемеру на поклон с просьбою удостоить принять царский венец, и опять повторилась та же сцена: Годунов ужасался, плакал, называл депутатов искусителями и выслал их вон из монастыря. На другой день во всех церквах отслужен был праздничный молебен о смягчении сердца народного избранника; всю ночь Москва не смыкала глаз, а на заре весь город, предшествуемый крестным ходом, устремился к Новодевичьему монастырю… Из ворот обители навстречу патриарху вынесли икону Смоленской Богоматери, за нею вышел и Годунов. Заливаясь слезами, он упал на колени пред иконою Владимирскою и воскликнул:
— Матерь Божия, что виною подвига твоего? Сохрани меня, многогрешного, под святым твоим покровом!
Затем, подняв заплаканные глаза на патриарха, Годунов сказал с укоризною: «Пастырь, за это ты дашь ответ Богу!»
— Верь провидению! — отвечал патриарх. — Божия матерь совершила подвиг свой из любви к тебе, дабы ты, наконец, устыдился!
Пошли в церковь, отслужили литургию, во время которой монастырь, будто крепость в тесной осаде, был окружен сотнями тысяч народу. По окончании обедни крестный ход отправился в келью царицы, и здесь патриарх, положив перед Борисом земной поклон, умолял его не упорствовать долее; та же мольба загремела и за стенами монастыря из уст бесчисленной массы народной, вдовствующая царица со слезами уговаривала упрямого брата, упрямиться которому еще дальше было бы уже наконец и неприлично, и нерасчетливо.
— Буди же Его святая воля! — произнес лицемер со вздохом. — Настави меня, Господи, на путь правый и не вниди в суд с рабом твоим!
Весть о согласии Бориса Феодоровича быстрой молнией излетела из стен монастыря, а за нею, подобно грому, загремели по всем концам Девичьего поля клики: ура и слава! Долголетнее желание Годунова наконец исполнилось…
Читатель да не посетует на нас за подробный рассказ об избрании Бориса Феодоровича по весьма уважительным причинам. Рассказывая о жизни великого полководца, можно ли умолчать о его распоряжениях на поле битвы, окончившейся завоеванием целого царства или славной победою? Здесь — то же самое; но только вместо полководца перед нами временщик, искусный шахматный игрок, выигрывающий партию у всей России… Можно ли было не следить за его ходами? Да ведь избрание его — это такой страшный шах и мат, сделанный им России, который повлек за собою целый ряд проигрышей в лицах: Самозванца, пройдохи Шуйского, Тушинского вора, Лжепетра, Владислава, Сигизмунда! С этими проигрышами связаны были разорение царства, чуть не гибель Москвы, осада Троицко-Сергиевской лавры, междуцарствие… Ведь в этих кровавых шахматных партиях святая Русь потеряла Гермогена, Ляпунова, Ржевского и тысячи других верных своих детей… страдала, была погребена под развалинами городов, под пеплом сел и деревень — но и воскресла для новой, счастливейшей жизни!..
21 февраля Годунова — это 18 брюмера Наполеона I и 2 декабря Наполеона III; который из трех игроков был искуснее, решить мудрено, хотя и возможно.
В летописях наших сохранилось сказание, будто Годунов еще при жизни царя Феодора Ивановича совещался с какими-то ведунами или звездословами. Они предсказали ему, что он будет царем, но царствовать будет только семь лет.
— Хотя бы семь дней, — воскликнул в ответ временщик, — лишь бы царствовать!
Какую исполинскую силу воли, какой запас ума, хитрости, лицемерия должен был иметь этот человек, достигший престола с их помощью.
В воскресенье сырной недели, 26 февраля, Борис Годунов торжественно въезжал в Москву, сопровождаемый супругою Мариею Григорьевною, сыном Феодором и дочерью Ксениею. Восторгу и умилению народа не было пределов. Поклонясь святыне столицы русского царства, гробам великих князей, и двух царей (Иоанна и Феодора) — своих предшественников, новый царь возвратился в монастырь к сестре, сделав распоряжение о приведении народа к присяге. Бояре и дворяне обязаны были по данной форме дать клятву не изменять царю ни словом, ни делом; не покушаться на его жизнь ни зельем, ни чародейством; не думать о возведении на престол князя Симеона Бекбулатовича или его сына; не иметь с ними ни сношений, ни переписки;[4] доносить о злоумышлениях без лицеприятия, не щадя ни родства, ни свойства, служить верой и правдой и т. д. По предложению патриарха (9 марта) духовная дума соборно постановила: 21 день февраля на веки веков(?!) праздновать как незабвенное и всерадостное торжество. Новый царь ревностно занялся делами, уделяя досужие часы беседе с царицею-монахинею. Эта приторная нежность заставила ее наконец при всей любви ее к брату напомнить ему о других важнейших обязанностях. Апреля 30 происходил вторичный торжественный въезд царя с семейством в Москву, на этот раз на постоянное жительство во дворце, увеличенном новыми пристройками. При избрании на царство Борис Феодорович пленил свой народ смирением; при первом прибытии в столицу — щедростию; при втором — набожностию и благочестием, и все эти три маски были приняты людьми русскими за правдивые отражения высокой души в ее зеркале, т. е. в лице Годунова. Он, жена его и дети посетили многочисленные храмы московские, повсюду служа молебны, прикладывались ко св. мощам и иконам. Феодор и Ксения, оба прелестные собою, казались народу, глядевшему на них сквозь слезы умиления, двумя ангелами-хранителями престола и царства, и, зная это, Борис Феодорович, выставляя детей своих на показ, парадировал своею родительскою любовью… Бедные его птенцы говорили боярам заученные речи, собственноручно раздавали милостыню нищим, и это невинное с их стороны кокетство только пуще распаляло к ним страстную любовь народную… Как быть: простота, искренность — удел законных государей; кокетство, лицедейство и лицемерие — удел узурпаторов, т. е. государей поддельных. Годунов на троне был постоянно отличным актером, превосходно играя роль доброго и честного человека, и ему приличнее было бы, нежели Нерону, сказать умирая: что за великий артист погибает (Qualis artifex pereat)!
В первых числах мая слухи о нашествии крымского хана усилились. Желая успокоить тревожимую этими слухами столицу и вместе с тем выказать свои воинские дарования, Борис собрал в короткое время огромное ополчение (по словам летописей, до 500 000 воинов), разделил его на отряды, расположил обширным укрепленным лагерем, где время проходило не столько в военных маневрах, сколько в пирах и угощениях. Борис Феодорович пользовался удобным случаем задобрить и прикормить ратников. Любовь народная сама по себе была верною опорою, но он считал нелишним опереться и на военную силу. Шесть недель продолжались пиры, а этим временем слухи о нашествии крымцев мало-помалу затихли. Карамзин полагает, что они были вымышлены самим Годуновым и были, так сказать, нечто вроде газетной утки или хвоста Алкивиадовой собаки. В конце июня в лагерь Бориса явились послы от хана с уверениями в его искренней приязни и готовности верным союзником России. Поразив посланников пышностью, роскошным пиром и маневрами, царь в Петров день распростился с войском и возвратился в Москву, где патриарх со всем духовенством приветствовал его благодарственною речью и земным поклоном, называя его лагерные потехи подвигом беспримерным!
Отразив невидимого и небывалого врага холостыми зарядами маневров, Борис Феодорович приступил к приготовлениям к коронации, возвещенной на 1 сентября, т. е. на первый день Нового года по тогдашнему летосчислению. Земская дума написала новую избирательную грамоту с прибавлением статьи, которая предавала анафеме каждого, дерзающего не признавать царя Бориса Феодоровича государем законным или злыми наветами колебать народную к нему верность. Два экземпляра этой грамоты положены были один в государственной сокровищнице, другой в Успенском соборе… Как ни уверен был Борис Феодорович в своем народе, а все он побаивался, чтобы у него не отняли царского венца и как-нибудь не разжаловали; он все не в состоянии был — не мог — вполне и беззаветно довериться своему счастью… Он дрожал над скипетром и державою, как вор над похищенным и спрятанным сокровищем; вор, боящийся, чтобы этого сокровища не похитил у него другой вор, в свою очередь, или не отнял законный обладатель… В этих чувствах похитителя власти — разгадка его лихорадочной деятельности и заботливости благотворить народу. По таинственному предопределению все благодеяния Годунова не шли впрок, и все они были запечатлены характером взяток, даваемых узурпатором народу. Последний, принимая незначительную милость от законного царя, отвечает ему благословениями; осыпаемый щедротами похитителя власти, народ никогда не ценит их и вместо благодарности отвечает незаконному своему благотворителю насмешками, а иногда и ядовитой клеветой… Так было и с Годуновым. Россия во все время его царствования была похожа на девушку, под влиянием безотчетного страха павшую в объятия человека недостойного, воспользовавшегося ее неопытностью и увлечением, без труда ее обольстившего… Девушка вышла за него замуж и тогда поняла всю безотрадность и безвыходность своего положения! Тщетно этот муж-обольститель тешил ее подарками да обновками; он ей опостылел, он стал ей противен. Сравните отношения Франции к Наполеонам и России к Годунову, и вы сознаетесь, что отношения этих стран были одни и те же.
1 сентября 1598 года происходило венчание Годунова на царство. В обычные величественные обряды царь сделал вставки, к даваемым обетам присоединив обязательства, которых от него не требовали ни церковь, ни царство. «Бог мне свидетель, — сказал он патриарху, — что в царстве моем не будет ни сирого, ни бедного!» Затем, схватив себя за ворот рубахи и потрясая им, Борис прибавил: «Последнюю сорочку отдам народу!..».
Восторженные клики присутствовавших на несколько минут прервали богослужение, а царь, чтобы поддержать энтузиазм, тут же объявил, что не будет казнить смертию самых страшных преступников, наказуя их только ссылкою. Бояре и вельможи были пожалованы чинами (семейство Годуновых, разумеется, не было забыто); чиновники гражданские и воинские были награждены двойным жалованьем; купцам царь разрешил на два года торговать беспошлинно, а с земледельцев снял подати на год, установил правильную барщину и плату оброка для господских крестьян… Наконец, царь тешил свой народ двенадцатидневными пирами. Значительные завоевания в Сибири, упрочение власти царской в этой стране и основание в ней многих городов и острогов ознаменовали первый год царствования Бориса Феодоровича. Затем заключено было перемирие с Литвой (11 марта 1601 года), упрочен мир со Швецией, возобновлены дружественные сношения с Австрией, Англией, союзом Ганзеатическим и Италией… Отношения России к северным державам заслуживают, однако, более пристального обзора.
Сын шведского короля Эрика XIV принц Густав, изгнанный из родных пределов после пребывания в Торне, решился (в 1599 году) искать приюта в России, куда приглашал его Годунов. Бедного изгнанника приняли с подобающими почестями, пожаловали ему целый дворец, удел калужский и доходы с трех городов. Умный, прекрасно образованный, принц Густав в короткое время сделался любимцем Годунова, задумавшего сделать его орудием своей политики. Царь намеревался сделать Густава ленным властителем Ливонии на страх Швеции и Польши, имевших на нее притязания. Располагая к себе жителей Ливонии вспоможениями и самыми заманчивыми обольщениями, агитируя страну чрез своих клевретов, царь был уверен в успехе, но жестоко ошибся. Ливонцы, ненавидя русских, не дались в обман; шведские войска, занимая страну, препятствовали всякой попытке вторжения иноземцев в ее пределы… Наконец, сам Густав на предложение ему руки царской дочери Ксении с тем, чтобы он перешел в православие, отвечал отказом, не желая изменить ни вероисповеданию, ни своей любовнице, прибывшей вместе с ним из Данцига. Это событие тем более достойно нашего внимания, что оно являет пример могущества женщины над сильным мира сего. Густав жертвовал если не короною литовскою, то милостями к нему русского царя и невестою — первою красавицею в царстве русском. Дошло до того, что принц, тяготясь докучливыми ласками Годунова, требовал отпуска из Москвы, которую грозился (под пьяную руку) сжечь, если Борис будет его удерживать… Разгневанный царь, отдав беспокойного своего любимца под стражу, отнял у него все пожалованное ему имущество, но потом смиловался и, подарив ему опальный Углич, разрешил Густаву жить где ему ни заблагорассудится. Густав поселился в своем поместье, занимаясь науками, алхимией и сетуя на неблагодарность той, которой принес в жертву блестящую будущность… Любовница Густава изменила ему!.. Принц умер в Кашине (Ярославской губернии), в 1607 году, и уединенную его могилу в березовой роще на берегу реки Кашенки долго показывали заезжим иноземцам. Не временщик, но любимец царя, Густав заслуживает внимания потомства, во-первых, за свою честность и прямодушие, а во-вторых, как жертва несчастной сердечной слабости. Сам Годунов, будь он на месте принца Густава, за половину тех благ, которые предлагал ему, без всякой думы способен был не только переменить вероисповедание, но и вовсе отречься от Бога; не только покинуть возлюбленную, но и покинуть законную жену. Упорство честного, благородного принца не могло быть понятно временщику… Он, из ничтожества достигший верховной власти, не постигал, каким образом человек, лишенный родовых и законных своих прав на престол, может довольствоваться своим незавидным жребием, предпочитая мирное уединение, занятие науками и ласки любимой женщины — короне, скипетру и порфире.
После неудачной попытки привязать к себе Густава, принца шведского, узами родства Годунов, сознавая пользу родственного союза России с одною из северных держав, вошел в тесные сношения с Данией… Принц Иоанн, брат короля Христиана, красавец собою, умный, прекрасно образованный, был избран Борисом в супруги царевны Ксении. Он согласился перейти в православие, принять удел в России. 10 августа 1602 года принц из Нидерландов прибыл в Нарву, где при торжественной встрече его приветствовали царским именем боярин Михайло Салтыков и думный дьяк Власьев. Дальнейший путь принца Иоанна к Москве был торжественным шествием, блеском и пышностью поразившим его самого и всех его спутников-иностранцев: во всю дорогу колокольный звон и пушечная пальба не умолкали; на станциях, кроме отличных обедов, путников ожидали всякого рода забавы и развлечения. 19 сентября принц приблизился к нашей первопрестольной столице, а 28-го числа того же месяца он представился царю. Не вдаемся в подробности описания этой торжественной аудиенции, ее обстановки, украшенной выставкою всех царских сокровищ, ослепившей высокого гостя своим баснословным великолепием. Сказания летописцев о первых днях пребывания принца Иоанна при московском дворе напоминают страницы из тысячи и одной ночи. Во время обеда царевна Ксения имела возможность, невидимая женихом, видеть его и досыта налюбоваться его красивым, выразительным лицом и наслушаться его разумных речей. По сердцу он ей пришелся, но, в свою очередь, и Ксения Борисовна по уму и красоте была ему самая подходящая пара. Среднего роста, чрезвычайно стройная, пламенная брюнетка с живыми огненными глазами, черными, слегка сросшимися (союзными) бровями, Ксения могла служить образцом безукоризненной русской красавицы, о которой по старинному присловью ни в сказке сказать, ни пером написать! Взгляд, улыбка Ксении способны были свести с ума самого сурового стоика, «взглянет — рублем подарит». При посещении царевною Чудова монастыря из многих тысяч глаз, устремлявшихся на нее, особенно пристально всматривалась на нее пара голубых, задумчивых глаз молодого дьякона, бледного, с волнистыми рыжими волосами, низким лбом, помеченным родинкою в виде бородавки и таковою же под правым глазом. И в те самые минуты, когда царевна возносила к престолу Божию чистую свою молитву, в душе бедного дьякона кипел целый ад страстных, греховных помыслов. Безумны были желания юноши, но еще безумнее были бы слова того человека, который сказал бы тогда, что желания эти через четыре года осуществятся, что прелестная царевна падет в объятия ничтожного расстриги, а он сам воссядет на престол царей всея Руси. Чудеса!.. Если только Гришка Отрепьев личность, не измышленная летописцами, если все показания свидетелей его возвышения, удач и мимолетной славы — истинная правда! В нашем рассказе мы намерены придерживаться тех данных, на которых основывался в своей истории наш славный Карамзин. Не с нашим слабым (т. е. посильным) трудом дерзать пускаться в область исторических догадок и предположений. Но возвратимся к свадьбе царевны Ксении.
Бракосочетание ее с королевичем датским Иоанном отложено было до зимы. В октябре царское семейство посетило Троицко-Сергиевскую лавру, а на возвратном пути царь услыхал по прибытии в село Братовщину о внезапной болезни королевича, который слег в постель, сраженный жестокой горячкой. Борис послал к нему целый легион докторов; они со своей стороны употребили все старания к спасению жизни Иоанна, но все было тщетно, и 28 октября 1601 года королевич скончался к совершенному отчаянию Годунова и неутешной Ксении. Родственный союз с Данией не состоялся! 25 ноября тело принца Иоанна было погребено в лютеранской церкви немецкой слободы со всеми подобающими ему почестями. Отсюда впоследствии оно было перевезено в Решильд.
«Царь отравил королевича!» — пронеслась в народе гнусная клевета. Не задумываясь над простейшим вопросом: к чему было Годунову отравлять жениха своей дочери? Народ глядел на царя с усмешкой подозрения, и не то чтобы верил, не то чтобы отрицал клевету, а отвечал ей обидным: «чего мудреного, может статься!»
Год кончины царевича был ознаменован многими важными и ужасными событиями в России. Голод и моровая язва опустошили царство Бориса; закон об укреплении крестьян был отменен; было воспрещено корчемство, под опасением смертной казни. Эти две меры, имевшие целью сохранение нравственности народной, навлекли на Годунова ненависть — первая со стороны бояр, вторая — со стороны черни. Желая дать хлеб тысячам голодных работников, Борис призвал их отовсюду в Москву для постройки новых зданий, между прочими колокольни Ивана Великого… Народ вместо благодарности роптал на царя за то, что он утруждает и без того несчастных людей. Борис имел намерение основать университет в Москве и этим навлек на себя негодование духовенства! Мидас, по словам мифологии, прикасаясь к чему-нибудь, всякую вещь превращал в золото; царь Борис являл совсем другое во всех своих предприятиях; в его руках добро обращалось в зло… Он своим прикосновением точно осквернял все прекрасное и чистое. Видя, что народ его не любит, Годунов задумал заставить его любить себя, но не благодеяниями, а самым деспотическим насилием. Всем людям русским от мала до велика вменено было читать в церквах и у себя дома особую молитву о здравии, благоденствии и счастии царя и всего его семейства; молитву, наполненную самыми льстивыми похвалами и выражениями беспредельной благодарности! Похититель престола не стыдился подсказывать своему народу те самые речи, которые алкал слышать он него. Актер на троне, он служил суфлером своему народу!
Видя наконец, что от роли благодетеля пользы мало, Борис взялся за роль злодея и тирана, более подходившую к его дарованию. «Не понимают добра, поймут зло!..» — решил похититель престола и стал гонителем вельмож и дворянства. Родственнику царицы Марии Феодоровны Вельскому царь, основываясь на извете его завистников, приказал по волоску выщипать бороду. Эта опала была предшественницею другой, в которой Годунов выказал всю черноту своей ревнивой, завистливой души. Он обратил свое гонение на боярское семейство Романовых, ближайших сродников законного царского дома. После Никиты Романовича Захарьева-Юрьева осталось пятеро сыновей, порученных им покровительству Годунова. Прикрывая злобу и ненависть личиною расположения и доброжелательства, царь ласкал Романовых, породнился с ними чрез брак Ивана Ивановича Годунова с их младшей сестрою Ириною, но опасался их, видя в них соперников своему сыну Феодору по правам Романовых на престолонаследие. Он изыскивал все средства к их пагубе и избрал, как надежнейшее, клевету. Князь Феодор Шестунов, подкупленный царем, явился к нему с ложным доносом на Романовых, обвиняя их в недоброжелательстве к Годунову. За это клеветнику объявили царскую милость, пожаловали чин и поместье. Усердный клеврет Бориса Семен Годунов подкупил слуг бояр Романовых и, передав им мешки с ядовитыми травами, велел подкинуть их в кладовую Александра Никитича, а потом донести на него, будто он умышляет извести ядом царя и все его семейство. Слух этот всполошил всю Москву; окольничий Салтыков, посланный к Александру Никитичу Романову с обыском, нашел подкинутые к нему зелья… Затем оклеветанный и остальные его братья Федор, Михаил, Иван и Василий со всеми их сродниками были схвачены и отданы под суд. Невзирая на адские, лютейшие пытки, которым подвергли слуг Романовых, ни один не решился уличать их в небывалом преступлении; невинность благословенного семейства была очевидна, но заботились ли о том клевреты Годунова, из которых состояла следственная комиссия? В июне 1601 года состоялся приговор, жертвами которого были нижеследующие лица: Феодор Никитич Романов, постриженный в монахи под именем Филарета, был сослан в Сийскую Антониеву пустынь, а супруга его Ксения Ивановна, постриженная под именем Марфы, была заточена в один из заонежских погостов; ее мать, дворянка Шестова — в чебоксарский Никольский девичий монастырь; Александра Никитича сослали в Усолье-Луду на берегах Белого моря; Михаила в великопермскую Ныробскую волость; Ивана в Пелымь; Василия в Яренск. Князя Бориса Черкасского с его женою, дочерью и с детьми Феодора Никитича на Белоозеро… Ссылке же подверглись Сицкие, Шесгуновы, Карповы и князья Репнины; имение их было конфисковано; деревни и вотчины переданы были в другие руки. Годунов, как хищный коршун, разорил орлиное гнездо; но этого мало! Злодейство преследовало невинных страдальцев в самой ссылке, где они, кроме жестоких тюремщиков, были постоянно окружены шпионами, ловившими каждое их слово… Василий Романов, переведенный в Пелымь к брату своему Ивану, скончался там 15 февраля 1602 года. За ним вскоре отошли в вечность Александр и Михайл; князь Иван Сицкий и жена его были удавлены… Не менее, страшная судьба готовилась оставшимся в живых Романовым и их сродникам, но внезапно Годунов значительно облегчил их участь, некоторым позволил возвратиться на жительство в прежние их поместья; иных принял опять на службу в качестве воевод в отдаленных областях… Филарета Никитича в 1605 году Борис Годунов возвел в сан архимандрита, этою милостью отстраняя его окончательно от права престолонаследия.
В отношении к прочим боярским фамилиям Годунов в последние годы царствования решительно не умел держать себя, а поступал с ними странно, капризно, то лаская их и приближая к себе, то подвергая опале, без всякого со стороны этих вельмож повода. На князей Мстиславского и Василия Шуйского Борис Феодорович смотрел как на соперников своего сына, могущих при случае предъявить свои права на царский престол… Из этого опасения он запретил обоим князьям вступать в брак! К довершению всеобщего негодования Москва, по милости Годунова, превратилась в вертеп шпионства, доносов и изветов: слуги были шпионами господ, жены доносили на мужей, дети на родителей, подчиненные (даже духовного звания) на своих начальников… Нравы до того оподлились и развратились, что явление самозванца, по словам летописей, было достойною карою небесною, постигшею наших предков, за то, что они забыли Бога. Кроме голода и моровой язвы, свирепствовавших в России, она терпела от частых поджогов и разбоев. Повсеместно являлись шайки хищников, дерзавших вступать в открытый бой с царскими дружинами; из смельчаков атаманов особенно прославился Хлопко или Косолап, шайки которого по своей организации были похожи на полчища Пугачева. Отважный не менее этого злодея, Косолап сразился с войсками Годунова, предводимыми Иваном Феодоровичем Басмановым, и едва не разбил их наголову; Басманов, пал в сражении. Однако Хлопку одолели, схватили его в плен жестоко израненного; казнили его и главнейших сообщников, но этим разбоев не пресекли: они день ото дня усиливались. В эти страшные времена само небо (говорят суеверные летописцы) предвещало еще новые, ужаснейшие бедствия. В 1604 году явилась комета, бывали частые бури, ураганы и вихри, опрокидывавшие здания и целые колокольни; на небо восходило по две луны, по три солнца, являлись кровавые столбы из тверди, озарявшие землю странным блеском; у женщин и животных самок рождались уроды; хищные звери забегали в города, стаи орлов носились над Москвою…
В октябре 1603 года скончалась вдовствующая царица Ирина Феодоровна, в инокинях Александра, и была погребена в Вознесенском девичьем монастыре. Впервые в жизни заливаясь непритворными слезами, Годунов, предавая земле бренные останки нежно и искренне любимой сестры, слышал в народе молву, с быстротою огня на пороховой нитке перебегавшую из уст в уста: «Царь отравил инокиню Александру!..» Клевета, так часто служившая похитителю престола, и теперь, не в последний раз, обращалась против него же самого. Кем выдумано было нелепое обвинение царя в убиении его сестры, известно одному Богу, но народ, повторяя клевету, готов был ей верить. Впрочем, эТо злословие умолкло; иной слух разнесся по всем концам русского царства, волнуя умы, отнимая у Годунова окончательно спокойствие пуха и доныне непоколебимую самоуверенность. Три слова, начертанные огненным перстом на стене чертога Валтасара: мани, факел, фарес, конечно, не поразили таким ужасом вавилонского царя, как три слова, дошедшие до ушей Бориса Годунова: — Царевич Димитрий жив!
Весть эта, подобно моровому поветрию, неслась из Литвы, распространяясь по юго-западной России. В январе 1604 года нарвский бургомистр Тирфельд писал к городничему города Або, что царевич Димитрий, чудесно спасшийся от смерти, проживает у казаков. Гонца с этим письмом перехватили в Ивангороде и доставили письмо к царю. В это же время украинские воеводы доставили ему подметные грамоты Лжедимитрия, а мятежники, донские казаки, прислали в Москву несколько пленных стрельцов с известием, что они сами прибудут в столицу вместе с царем Димитрием Ивановичем. Годунов, не теряя ни минуты, приказал разыскать, кто такой мог быть самозванец? Он вызвал в Москву из Выксинской пустыни царицу-инокиню, мать покойного царевича, чтобы выведать от нее, не участвует ли она в этом страшном заговоре? Ответы ее успокоили царя, насколько могли успокоить человека в том ужасном положении, в каком находился Годунов… Обвиняя неизвестного пройдоху в самозванстве, царю следовало, хотя и косвенно, сознаться в убиении царевича Димитрия! Розыски шпионов и следственной комиссии привели, наконец, к обнаружению загадки. Мнимый царевич Димитрий был не кто иной, как беглый монах Чудовского монастыря Юрий (Георгий или Григорий) Отрепьев.
Уроженец Галича, сын стрелецкого сотника Богдана Якова, зарезанного в Москве пьяным литвином, Юрий Отрепьев, имея от роду лет 14, служил в доме у Романовых и князя Черкасского. Умный и грамотный, гордый и самолюбивый мальчик тяготился своим ничтожеством и решился честолюбия ради поступить в монахи по примеру своего деда Замятни-Отрепьева, давно проживавшего в Чудовском монастыре. Постриженный Трифоном, игуменом вятским, давшим ему имя Григория, Отрепьев жил несколько времени в суздальской обители св. Евфимия, в галичской св. Иоанна Предтечи и после скитаний по разным монастырям попал наконец в Чудов монастырь под начало своего Деда. Патриарх Иов, отдавая справедливость уму и образованию Григория, посвятил его в дьяконы. Прилежно читая древние летописи, Отрепьев часто беседовал с престарелыми монахами о недавних, памятных им временах Ивана Грозного и Феодора Ивановича; в особенности же о страшном событии угличском. Мысль выдать себя за Царевича Димитрия, спасенного от смерти, зрела в душе молодого Дьякона и казалась ему тем осуществимее, что он, по свидетельству знавших лично несчастного царевича, был наружностью разительно похож на него, имея на лице даже те самые родинки, которые были на лице у Димитрия-царевича. Увлекаясь своей мечтой, Григорий Отрепьев нередко проговаривался монахам, что он будет царем на Москве… Ему отвечали смехом, бранью; иные даже плевали ему в глаза за эти безумные речи, доведенные наконец до сведения патриарха Иова, а чрез него и до самого царя. Борис приказал дьяку Смирному-Дмитриеву отправить сумасбродного враля в Соловки на вечное покаяние. Дьяк Смирной сообщил об этом родственнику Отрепьевых, дьяку Евфимьеву, а последний, упросив его помедлить исполнением царского приказа, дал средства Григорию бежать из монастыря вместе с иеромонахом Варламом и клирошанином Мисаилом Повадиным (в феврале 1602 года). С тех пор, до начала 1604 года, о беглецах не было ни слуху, ни духу. Так свидетельствовали о самозванце допрошенные царем монахи: Пимен, Венедикт и иконописец Степан. Они подтвердили, что именующийся царевичем не кто иной, как беглец Отрепьев, ныне с помощью польских войск, казаков и огромных скопищ всякого рода бродяг идущий к Москве… 16 октября 1604 года самозванец был уже в пределах России, объявляя жителям, что он, промыслом Божиим спасенный от рук убийц, подосланных в Углич Борисом Годуновым, был принужден скрываться в неизвестности, но теперь идет за отцовским наследием — шапкою Мономаха, которую сорвет с головы хищника… Ему верили, и число его приверженцев возрастало с каждым днем: 26 октября ему без боя покорился Чернигов, и тамошний воевода князьТатев присягнул самозванцу как законному царю. Подкрепив свои войска 300 стрельцов, ополчением и пушками вероломного города, самозванец двинулся к Новгороду-Северскому, где ожидали его Петр Федорович Басманов и князь Трубецкой с войсками, преданными Годунову. В 11-й день ноября самозванец явился под стенами Новгорода-Северского и отшатнулся от них, будучи встречен боевыми пушечными выстрелами. Поляк Бучинский, высланный для переговоров с Басмановым о сдаче, был отослан к самозванцу с оскорбительными угрозами. Лжедимитрий отважился на приступ, но и тут был отбит и принужден | к отступлению. Как бы в вознаграждение за эту неудачу князь Василий Рубец-Масальский, начальствовавший в Путивле, 18 ноября сдал эту крепость самозванцу. Примеру Путивля последовали: Рыльск, Ко-марницкая волость, Борисов, Белгород, Валуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны и Елец. Воины передавались самозванцу, жители, присягая царю Димитрию Ивановичу, выдавали его полчищам воевод и градоначальников, верных Годунову… Теснее прежнего обложил самозванец Новгород-Северск, и Басманов, истощенный продолжительной осадой, был принужден заключить с мятежниками перемирие на две недели. Я В войсках и в народе появился дух измены; самая энергия Годунова, до сих пор непоколебимая, изменяла ему: он растерялся! Повелев) духовенству служить панихиды по убиенном царевиче Димитрии, царь в то же время приказал предать анафеме имя Отрепьева с напомина-: нием народу о верности присяге, им принесенной царю Борису Феодо-ровичу… Со всей земли русской собирали ополчение, которым Годунов надеялся поддержать свой колебавшийся трон. Шведский король, враг Сигизмунда — короля польского, предлагал Борису свое содействие, но Годунов отказался, еще не теряя надежды на собственные силы. К Новгороду-Северскому на выручку выступила целая армия под начальством князей: Мстиславского, Телятевского, Димитрия Шуйского, Голицына, Салтыкова и окольничих: Кашина, Морозова и Ивана Годунова. Достигнув Трубчевска, воеводы чрез парламентеров предложили польским войскам, союзникам самозванца, отступить в свои пределы; поляки отвечали отказом, и военные действия начались 18 декабря, на берегах Десны… Решительная битва произошла 21-го числа, и войска Годунова были обращены в постыднейшее бегство!.. На другой день в подкрепление самозванцу к его дружинам присоединилось 4000 запорожцев, но зато от него отступились поляки. Не имея возможности действовать наступательно, самозванец занял Севский острог; войска Годунова занимали Стародуб-Северский. Первого января 1605 года к ним прибыл из Москвы Василий Шуйский с объявлением царской милости воинам; гнева царского — воеводам и с щедрыми подарками верному и храброму Басманову, возведенному на высшую степень почестей пожалованием в главные воеводы. Рать московская состояла из 70 000 человек; самозванец под своими знаменами едва насчитывал 15 000 и, несмотря на превосходство сил, вступил в бой с воеводами царскими при Добрыничах (21 января) и потерпел совершенное поражение… Свыше шести тысяч легло на поле битвы; 15 знамен и 13 пушек сделались добычею победителей, сам Лжедимитрий едва спасся бегством. Весть о поражении самозванца привез царю боярин Шеин в Троицко-Сергиевскую лавру, где Годунов молился о даровании победы!
Радости царя и милостям его не было предела. Праздничный трезвон во всех церквах возвестил Москве о торжестве царского оружия; воеводам посланы были золотые медали, войскам до 80 000 рублей; не были забыты и вспомогательные французские и немецкие дружины с их предводителями Иаковом Маржеретом и Вальтером Розеном. Эта победа была последнею улыбкою счастья любимцу своему Годунову. Самозванец, скрывшийся в Севске, бежал в Рыльск, где занялся сбором новых полчищ; прогнал беглецов запорожцев и укрепился в Путивле. Царские воеводы, вместо того чтобы преследовать беглеца, тратили время на казни пленников и истязания мятежников Комар-ницкой волости. Этими зверствами воеводы озлобляли народ, к которому самозванец обращался всегда с ласкою и кротостью. Последний унывал и намеревался уже снова бежать в Литву, но русские изменники придали ему бодрости обещаниями успеха, и он остался в Путивле, где силы его ежедневно возрастали, а с ними воскресали надежды и самоуверенность Лжедимитрия. Он отправил князя Татева к Сигизмунду с просьбою о присылке новых вспомогательных дружин; укрепил город, издал новый манифест о чудесном своем спасении при содействии князя Ивана Мстиславского и польского канцлера Сапеги… Манифест этот принес самозванцу огромную пользу, привлекая отовсюду под его знамена толпы изменников и переметчиков. Царские воеводы попытались было подступить к Рыльску, но, отбитые от его стен князем Долгоруким-Рощею и Яковом Змеевым (преданными самозванцу), отступили, послав к царю гонца с известием, что до весны не будут приступать к военным действиям. Борис, отправив к ним окольничего Шереметьева и дьяка Власова с дружиною, объявил им свое неудовольствие на упущение самозванца из рук и на постыдную их праздность. Этот выговор и приказание продолжать поход произвели на войска весьма неприятное впечатление и возбудили в них ропот, предвестник измены. Повинуясь, однако, Годунову, войска его под предводительством Мстиславского, Шуйского и Шереметьева осадили Кромы (в марте 1605 года), выжгли пригород, но не могли овладеть острогом, защищаемым донским атаманом Корелою… Князь Салтыков вместо приступа велел своей дружине отступить; Мстиславский и Шуйский, подозревая с его стороны явную измену, не сказали ему ни слова и, обложив крепость, надеялись взять ее голодом. Вместо голода в Кромах, в рядах осаждавших открылась повальная болезнь вследствие недостатка в провианте и дурного помещения в сырых землянках и окопах.
Ввиду этих неудач Годунов, убийца настоящего Димитрия-царевича, решился отделаться от его двойника посредством отравы. Он отправил в Путивль трех иноков, знававших Отрепьева еще дьяконом, с грамотою от себя и патриарха к тамошним жителям; царь требовал от них выдачи злодея-расстриги, а патриарх угрожал им в случае неповиновения проклятьем. Монахов схватили и повели к самозванцу, который посадил на трон вместо себя в царском одеянии поляка Иваницкого.
— Знаете ли вы меня? — спросил этот подложный самозванец приведенных к нему монахов.
— Не знаем, — отвечали они, — но, во всяком случае, ты не Димитрий! Монахов обыскали, и при одном из них нашли яд. На пытке он сознался, что они подосланы Годуновым для отравления царевича. Хвалясь видимым к нему милосердием Божиим, самозванец написал грамоты к патриарху и царю. Первого он укорял за потворство хищнику престола, а второму предлагал сложить царский венец и удалиться в монастырь от суеты мирской, обещая за это не оставить его своей царской милостью… Та участь, которую Годунов хотел уготовить самозванцу, вскоре постигла его самого; при дворе нашлись изменники, решившие избавить Лжедимитрия от его соперника. 13 апреля Борис Феодорович после заседания в боярской думе принимал иностранных послов, угощал их обедом, но по выходе из-за стола внезапно почувствовал себя дурно: кровь хлынула у него из ушей, носа и рта и, несмотря на усилия врачей остановить ее, текла ручьями… Царь лишился памяти; он едва успел благословить сына и принять схиму под именем Боголепа. После двухчасовой агонии он испустил дух в той самой столовой горнице, где еще недавно пировал со своими гостями… Так окончил свое земное поприще Борис Годунов — царь-временщик, завещая престол несчастному своему сыну Феодору. С именем его мы в заголовке не сочетали ни одного мужского или женского имени — временщика или фаворитки: первого у Годунова не было по той понятной причине, что при похитителях власти вообще временщики — явление немыслимое; что же касается до фаворитки, то и эта должность при Годунове — примерном супруге и человеке нравственном — оставалась постоянно вакантною. Вместо временщиков при Годунове состояли безотлучно легионы сыщиков, шпионов, лазутчиков, в которых этот державный временщик видел надежнейших блюстителей личной своей безопасности и государственного порядка.
Присяга, единодушно принесенная Москвою новому царю, юному Феодору Борисовичу, была пополнена клятвами: «не служить и не угождать царю Бекбулатовичу и не признавать царем злодея, именующегося царевичем Димитрием». Для управления делами государственными себе в помощники Феодор Борисович вызвал в Москву князей: Мстиславского, Василия и Димитрия Шуйских и возвратил свободу и доброе имя опальному Вельскому. В товарищи главному воеводе Петру Басманову юный царь назначил князя Михаила Катырева-Ростовского. С ними вместе отправился к войскам и митрополит Новгородский Исидор для приведения царских дружин к новой присяге; она была принесена 17 апреля, и, уведомляя о том Феодора Борисовича, Басманов успокаивал его насчет верности воинов и преданности их престолу, а сам между тем уже подговаривал свои дружины — вместе с ним передаться самозванцу! Этот предатель, заискивавший милостей расстриги, рассчитывал в случае его свержения овладеть престолом царей московских. Примеры Годунова и самого Лжедимитрия подавали Басманову твердую надежду на успех, и, полагаясь на русское авось, злодей привлек на свою сторону князей Ивана, Василия Голицыных и Михаила Салтыкова и, убедив войска, что расстрига не кто иной, как Димитрий, сын Ивана Грозного, объявил его 7 мая царем московским! Половина царских дружин, отрекшись от Феодора Борисовича, провозгласила государем Димитрия Ивановича… Князья Катырев-Ростовский, Телятевский и Иван Годунов после тщетных попыток образумить мятежников бежали к Москве с царскими дружинами и иностранными отрядами, еще верными присяге Феодору Годунову… Их гнали, преследовали, Ивана Годунова захватили в плен; атаман Корела со своими донцами вышел из Кром и присоединился к мятежникам, тотчас же побратавшимися с полчищами самозванца. Князь Иван Голицын отправился в Путивль к царю Димитрию Ивановичу с повинною и с известием о присяге ему, принесенной царскими войсками. Объявив изменникам свою милость, самозванец (19 мая) приказал им следовать за собою из Путивля к Москве. Повсюду на дороге народ встречал его с дарами; ворота городов при колокольном звоне открывались перед ним настежь… В Орле незначительная горстка честных людей, отважившихся не признать самозванца, была схвачена и заточена в темницу. Масса народная с тем же восторгом, с которым семь лет тому назад приветствовала Бориса Годунова, теперь теснилась навстречу мнимому Димитрию Ивановичу, целуя его ноги, даже чепрак его верхового коня… Подобно тучам хищной саранчи, надвигались на Москву тысячи приверженцев самозванца. Передовым отрядом хищников были остатки верных дружин Катырева-Ростовского и Телятевского: они принесли Феодору Борисовичу роковую весть об усилении самозванца и движении его к Москве. Царь щедро наградил немногих верных своих слуг, обещался осыпать милостями всех и каждого, готовых последовать их похвальному примеру; распорядился о перехватывании подметных, возмутительных грамот, подсылаемых самозванцем в столицу, но дух измены уже обуял москвитян, а самозванец сумел им воспользоваться. Он отправил в Красное село под Москву двух своих клевретов, Пушкина и Плещеева, поручив им возмутить сперва поселян, а затем и столицу. Купцы и ремесленники Красного села, с честью приняв посланников самозванца, вооружась повели их к Москве и почти беспрепятственно вступили в город, так как посланные им навстречу ратники царские бежали от них безо всякого сопротивления. К красносельцам присоединилась чернь и в числе многих тысяч бежала за ними до Лобного места, где Пушкин и Плещеев во всеуслышание прочитали манифест самозванца. «Вы клялись, — писал он жителям Москвы, — хранить верность отцу моему и его потомству, а сами выбрали Годунова. Не упрекаю вас: думая, что Борис убил меня, зная его лукавство, обольщенные им и запуганные, вы не поверили, что я, спасенный Богом, иду к вам с милостью, кротостью и любовью. И в этом извиняю вас, оправдывая упорство ваше неведением и страхом. Теперь все города и войска русские — мои, будете ли вы, москвитяне, проливать кровь братьев в угоду Марье Годуновой и ее сыну? Им не жаль святой Руси: они не своим, а чужим добром владеют, они рады и всю Москву разорить. Вспомните царствование Годунова с его опалами и казнями, с унижением именитейших дворян, ссылками бояр, притеснением торговых людей. От нас будет вам не то: чины и богатые награды ожидают бояр, милости—людей приказных, льготы — купцов… Еще ли вы будете упорствовать? За меня кроме сильного войска полки литовские; самые иноверцы, ногаи, и те изъявили готовность постоять за меня, но я отказался от их услуг, щадя вас… Покоряйтесь же и бейте челом царю законному!»
Чтение этого воззвания произвело на народ глубокое впечатление. Как бы в подтверждение истины слов мнимого сына Ивана Грозного духовенство и бояре, оцепенев от ужаса, не принимали никаких мер к обузданию разгоравшегося мятежа. Мстиславский, Вельский и Шуйские решились было, выйдя на Лобное место, увещать народ, но им отвечали проклятьями Годуновым и возгласами о здравии царя Димитрия Ивановича… Затем толпы разъяренной черни устремились в Кремль, взломали двери дворца и свели с трона Феодора Борисовича, на котором несчастный юноша искал безопасности; Мария Григорьевна Годунова, упав к ногам начальников восстания, умоляла их только о пощаде его жизни: Не оскорбляя семейства царского, мятежники посадили его во дворце под стражу и, арестовав всех родственников Годуновых, разграбили их имущество. Главным распорядителем при этом судьбище народном был князь Вельский, гнусною изменою отплативший Феодору Борисовичу за свое прощение и все ему оказанные милости. Москва присягнула самозванцу, находившемуся в это время в Туле, а 3 июня знатнейшие вельможи и бояре отправились к нему с повинною… Вскоре прибыли в столицу присланные Лжедимитрием князья: Голицын, Мосальский, дьяк Сутунов и Петр Басманов с дружиною. Им поручено было самозванцем учинить суд и расправу.
Согласно инструкции, данной самозванцем этим клевретам, они начали с патриарха Иова. Робкий, малодушный старец, верный услужник покойного Годунова, ненавистный народу, Иов при совершении литургии в храме Успения был схвачен в алтаре, одежды с него были сорваны, и безумные мятежники поволокли его на паперть. В эту минуту патриарх Иов выказал неожиданное великодушие. «Девятнадцать пет в этом храме я был хранителем целости веры православной! — воскликнул святитель. — И ныне вижу бедствие церкви, торжество ереси и обмана… Матерь Божия, спаси Православие!..» Его одели в черную ризу и после всякого надругательства усадили в телегу и отправили в монастырь Старицкий. Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых, окованных цепями, услали в Сибирь. Оставалось только царское семейство…
Содержимые под караулом в доме Бориса Феодоровича ожидали решения своей участи, томимые страшными предчувствиями. Гибель Феодора и царицы Марии Григорьевны была необходима самозванцу, но он только затруднялся выбором смерти, которой решился предать невинных жертв властолюбия Годунова и своего собственного. Казнить их всенародно он не осмеливался из уважения к царскому сану; отравить их ядом казалось ему затруднительно; оставалось умертвить тайно, что и было исполнено зверски.