— Совет хорош, — произнес Валленштейн в раздумье, — но не обмануться бы в расчете!
По прибытии в Эгер Валленштейн деятельно занялся переговорами со шведами и астрологическими наблюдениями. Шведы его обнадеживали; звезды в близком будущем предвещали ему великое благополучие… и не обманули его, так как, по словам какого-то мудреца: смерть есть высшее благополучие.
При герцоге находился офицер, ирландец Лесли, вступивший к нему на службу голодным, оборванным нищим, но в короткое время снискавший от Валленштейна щедрые милости, чины и повышения. Эта продажная душа, этот холоп в офицерском мундире сопровождал герцога в Эгер и вскоре по прибытии в этот город сообщил о намерениях Валленштейна полковнику Бутлеру и подполковнику Гордону, и они сговорились между собою захватить герцога в плен и выдать его головой императору. Однако же узнав, что неприятельские войска, по уговору, должны были в ту же ночь вступить в Эгер, злодеи переменили первый план и вместо плена решили умертвить Валленштейна.
Празднуя прибытие герцога, Бутлер дал великолепный обед в эгерском замке. На его приглашение прибыли все приверженцы герцога, он же сам отговорился нездоровьем. Пришли: Илло, Кинский, Терцки и всей душою ему преданный ротмистр Нейман. Рядом со столовою комнатою спрятаны были драгуны, которым было приказано, по знаку, отданному Бутлером, убить гостей. Не подозревая угрожавшей им опасности, приговоренные к смерти весело пировали, осушая кубки за здоровье Валленштейна и за успешное исполнение его намерений. Опьянелый Илло проговорился, что через три дня в Эгер прибудет армия, которою Валленштейн еще никогда в жизни не предводительствовал.
— Да, — подхватил Нейман, — но когда он возьмет ее под свое начальство, тогда вымоет руки в австрийской крови.
Когда подали десерт, по знаку Лесли подъемный мост, который вел в замок, был поднят, а ворота замкнули. После того толпа вооруженных ворвалась в столовую с криками: «Да здравствует Фердинанд!» Кинский и Терцки пали заколотые, не успев обнажить своих шпаг. Нейман выбежал во двор и здесь, узнанный стражами, был изрублен ими… Один только Илло, в эти страшные минуты не потерявший присутствия духа, защищался долго и отчаянно. Прислонясь к окну, он укорял Гордона за его вероломство и предлагал ему честный поединок… Злодей, разумеется, отверг это предложение, и убийцы окружили несчастного Илло. Он долго оборонялся; два драгуна пали с разрубленными черепами, но вслед за ними пал и Илло, пронзенный десятью ранами, из которых (говоря словами Шекспира) «малейшая была смертельна!».
Еще не застыла кровь убиенных, как Лесли поскакал в город, чтобы предупредить могущее вспыхнуть восстание. Часовые у городских ворот, приняв его за неприятеля, сделали по нем несколько выстрелов, но дали промах. Произошла тревога; Лесли рассказал собравшимся солдатам о заговоре Валленштейна, об участи, постигшей четырех его сообщников; напомнил им о соблюдении их присяги императору и предложил идти на мятежника. Сотня драгунов отправилась в город для объездов и для оцепления герцогского замка; ко всем городским воротам поставлены были многочисленные и надежные стражи. Идучи к жилищу Валленштейна, заговорщики на жизнь заговорщика приостановились для совещания: как поступить с ним? Взять ли его живого в плен или умертвить? Солдаты не без сожаления припомнили те дни, когда герцог на высоте славы и могущества водил их к победам, отечески пекся о них и не скупился на награды… Но эти воспоминания были заглушены голосом Лесли, убеждавшим солдат, что они тем щедрее будут награждены императором, чем будут безжалостнее к герцогу. Роль предводителя палачей взял на себя капитан Девру — ирландец, когда-то нищий, подобно Лесли, точно так же, как и он, облагодетельствованный тем, на кого он теперь готовился поднять руку… Тихо, неслышно злодеи приближались ко дворцу Валленштейна.
Этим временем герцог, стоя у открытого окна, вместе с астрологом Сени рассматривал купы звезд, ярко светивших на темно-синем небе… Это было ночью с 5 на 6 сентября 1634 года, за девять дней до празднования пятидесяти первой годовщины рождения герцога.
— Опасность еще не миновала, — говорил Сени, — и ваша звезда еще не вышла из созвездия змееносца…
— Опасность угрожает тебе самому! — перебил герцог, — и ты сегодня ночью попадешь в тюрьму. Это я очень ясно читаю по звездам!
Эти слова, сказанные в шутку, сбылись через несколько часов. Астролог распростился с герцогом и ушел в свою комнату; Валленштейн спустился в свою опочивальню… Огни по окнам дворца погасли; звезды, с которыми еще так недавно совещался герцог, по-прежнему мерцали на небе, бесстрастно взирая на землю, на которой готовилось совершиться чудовищное злодейство!
Девру, сопровождаемый шестью алебардистами, беспрепятственно вошел во дворец, так как он пользовался правом постоянного и свободнго пропуска к герцогу. Паж, встретивший убийц на лестнице, был ими немедленно заколот. В передней они натолкнулись на камердинера, шедшего из герцогской спальни. Он сделал знак Девру, чтобы тот не шумел…
— Теперь-то и время шуметь! — отвечал злодей во все горло, бросаясь к дверям и вышибая их ударом ноги.
Пробужденный шумом, Валленштейн в одной сорочке вскочил с постели и бросился к окну, чтобы кликнуть стражу. До его слуха достигли вопли и рыдания графинь Терцки и Кинской, помещавшихся в соседнем флигеле… Он не успел опомниться, как Девру с алебардистами уже ворвался в комнату. Герцог стоял у окна, облокотясь на стол.
— Говори, — заревел Девру, — ты ли тот самый мерзавец, который хотел предать отечество врагам и сорвать корону с головы императора? Теперь твоя смерть пришла!
Герцог что-то лепетал, протянув вперед обе руки… Выстрел из карабина раздробил ему грудь, и, обливаясь кровью, он тяжко рухнул на пол.
На другой день прискакал нарочный от герцога Лауенбургского, Франца Альберта, с известием о скором прибытии его войск в Эгер. Посланного задержали, а к герцогу отправили гонца в ливрее с гербами Валленштейна и поручили ему сказать герцогу, что Валленштейн ждет его. Франц Альберт дался в ловушку и был взят в плен; той же участи едва не подвергся и Бернгардт Веймарский.
Император Фердинанд II, получив известие о кончине Валленштейна, счел нужным прослезиться и заказал в Вене за упокой души убиенного три тысячи панихид; вдове герцога он разрешил похоронить его в фамильном склепе. Бутлер, Лесли, Гордон, Девру были награждены деньгами, чинами, камергерскими ключами и поместьями… Фердинанд II был государь справедливый — умел казнить, умел и наградить.
Мы уже говорили, что жизнь и приключения всех временщиков и фавориток служили многим поэтам и драматургам богатыми темами для их произведений; к сожалению, последние, обремененные поэтическими вымыслами и прикрасами, большею частию грешили и грешат против истины, т. е. истории. Этого упрека нельзя сделать Шиллеру за его гениальную трилогию, сюжетом которой послужила жизнь Валленштейна. В первой части, Валленштейновский лагерь, (Wallenstein's Lager), великий поэт представил зрителю верную, живую картину военного быта разноплеменной армии, набранной Валленштейном во всех концах Германии… Патер с его проповедью — личность, которою не погнушался бы и Шекспир, если бы только сумел обрисовать ее такой же мастерской кистью, какою обрисовал ее Шиллер. Во второй части трилогии, Пикколомини, он представил во всех подробностях заговор гениального честолюбца; в последней части — Смерть Валленштейна (Wallenstein's Tod) — предсмертные минуты героя… Во всех трех частях Шиллер велик, неподражаем и достигает совершенства безукоризненного. В Истории тридцатилетней войны он немногими штрихами дорисовал характер Валленштейна и сохранил эту личность навеки от забвения потомства. Последнее произведение Шиллера послужило нам, при нашем бледном очерке, драгоценным материалом, на что едва ли посетуют на нас благосклонные читатели. Закончим наш биографический очерк словами бессмертного поэта:[54]
— Так окончил Валленштейн пятидесяти лет свою жизнь, необыкновенную и богатую деяниями, вознесенный честолюбием и им же низверженный, при всех своих недостатках все-таки великий, удивительный и неподражаемый, если бы умел положить границу своим планам. Резко выделяются в его характере все добродетели повелителя и героя: мудрость, справедливость, твердость и мужество… недостает только добродетелей человеческих, украшающих героя, внушающих любовь к повелителю. Страх был тот талисман, благодаря которому он властвовал. Одинаково расточительный на наказания и на награды, он умел поддерживать неослабное усердие в своих подчиненных и внушать им повиновение, беспримерное как в средние, так и в последние века. Повиновение своим приказаниям он ставил выше храбрости: последнею силен солдат, первым — могуч полководец… Однажды он, под опасением смертной казни, запретил войскам носить иные перевязи, кроме красных. Один из ротмистров немедленно по получении приказа сорвал с себя вышитую золотом перевязь и стал топтать ее под ногами. Валленштейн, которому донесли об этом, немедленно произвел его в полковники… Грабежи солдат в занимаемых ими областях побудили принять против мародеров наистрожайшие меры, и каждого уличенного в краже присуждали к виселице. Случилось, что Валленштейн встретил солдата, наружность которого показалась ему подозрительною, и он, не разобравши дела, произнес громовым голосом:
— Повесить эту скотину!
Тот же солдат клялся и уверял в своей невинности.
— Если ты невинен, — отвечал ему бесчеловечный герцог, — тем более казнь твоя послужит острасткою для виноватых!
Делают распоряжения для казни; солдат, видя, что гибель его неминуема, в отчаянии решился отомстить своему неумолимому судье: он бросается на него, но его тотчас же обезоруживают…
— Простите его, — говорит герцог, — будет с него и страха! Щедрость Валленштейна была тем громаднее, что ежегодный его доход простирался до трех миллионов, кроме громадных контрибуций, которые он обращал в свою пользу. Его здравый смысл и трезвый взгляд на вещи ставили его выше предрассудков его века, и иезуиты никогда не могли ему простить, что он проникал в их хитрости и папе видел только римского первосвященника. Но так как со времен пророка Самуила каждый разлаживавший с церковью не кончал добром, то и Валленштейн умножил собою число жертв. Происками патеров под Регенсбургом он лишился фельдмаршальского жезла, а в Эгере — жизнь; вследствие тех же самых происков он лишился и драгоценнейшего того и другого — честного имени и доброй славы в памяти потомства. Наконец, справедливости ради должно сказать, что доныне еще не нашлось правдивого и беспристрастного пера, которое начертало бы историю этого необыкновенного человека. Измена герцога и его притязания на богемскую корону еще не доказаны, и все эти обвинения основаны единственно на догадках. Доныне еще не найдено документов, которые могли бы с историческою достоверностью разоблачить тайные побуждения, руководившие поступками героя; из явных же его деяний нет ни одного, которое не проистекало бы из источника совершенно невинного. Многие из его предосудительных поступков доказывают только его живейшую склонность к миру; прочие могут быть оправданы справедливым недоверием к императору и весьма извинительным желанием упрочить свое значение. Хотя поступки его с курфюрстом Баварским и носят на себе отпечаток мщения и непримиримой ненависти, но явной измены в делах его мы не видим. Если, наконец, крайность и отчаяние довели его до того, что он заслужил смертный приговор, но погиб невинный, тогда ничем нельзя оправдывать этого приговора. Валленштейн пал не потому, что был мятежником: он сделался таковым вследствие своего падения. Несчастием для живого была его борьба с могучею партиею; несчастием для мертвого было то, что враги его, принадлежавшие к этой партии, пережили Валленштейна и писали его историю.
Генералиссимусом имперских войск после смерти Валленштейна был назначен сын императора, король венгерский Фердинанд. Вспомоществуемый итальянскими и лотарингскими войсками, он вытеснил протестантов из занятых ими областей и осадил Нердлинген в Швабии, защищаемый шведскими войсками. Они потерпели страшное поражение, и этот удар, нанесенный Швеции, разрушил протестантский союз. Курфюрст Саксонский поспешил заключить мир с императором. Кардинал Ришелье, имея виды на Эльзас и прирейнские города, обещал шведскому канцлеру Оксенстиерну поддерживать шведов и с целью ослабить силы Австрии объявил войну ее союзнице, Испании. По его же стараниям Голландия присоединилась к Франции, а Польша заключила со Швециею перемирие на 26 лет. Эта могущественная поддержка дала возможность шведским генералам, Баннеруи Врангелю, одержать над саксонскими и австрийскими войсками блистательную победу при Гитштоке. Война разгорелась с новою силою, и в это самое время — 23 февраля 1637 года — император Фердинанд II скончался, завещая престол и дальнейшее кровопролитие сыну своему Фердинанду III. По отзывам иезуитов, покойный император был ангел, по отзывам протестантов — демон; возьмем среднее и скажем просто: он был человек со всеми слабостями и пороками, свойственными человеку вообще, а потомку Габсбурга в особенности.
— Rex fuit Elisabeth, nunc est regina Iacobus! — то есть:
Елисавета была королем,
Теперь королева Иаков!
Этими немногими словами неизвестный остряк, современник Иакова Стюарта, как нельзя вернее охарактеризовал этого Гелиогабала Англии, грязью и кровью запятнавшего ее летописи. Иаков Стюарт, в физическом и в нравственном отношениях недоносок, обладал всеми пороками раба и попал в короли; был глуп и постоянно выказывал притязания на остроумие; будучи невеждою, слыл за ученого; чванился храбростью, а между тем (бездушный трус!) падал в обморок при виде обнаженной шпаги… наконец, в чувственных своих побуждениях, являя отвратительный пример гермафродитизма, питал страстную нежность к хорошеньким мальчикам. Немногого не хватало этому уроду, чтобы назваться чудовищем.
Самое происхождение Иакова Стюарта двусмысленно. Что он сын Марии Стюарт, это не подлежит ни малейшему сомнению; но был ли его отцом Генрих Дернлей, супруг Марии, или Давид Риццио, ее секретарь (он же и любовник) — это еще вопрос, и вопрос нерешенный.[55] Иаков родился в Эдинбурге 19 июня 1566 года. Благодаря проискам Елисаветы Английской ему с самого нежного детства были внушены чувства ненависти к матери и к католицизму. Когда Мария Стюарт томилась в темницах, ее презренный сын не только выказывал совершенное равнодушие к ее судьбе, но еще и издевался над нею в угоду ее гонительнице, Елисавете. Через два года после казни матери (1589) Иаков женился на датской принцессе Анне. Основываясь на акте 1485 о наследии английского престола (Entail of the crown), он вел тайную переписку с Робертом Сесиль, секретарем королевы Елисаветы, стараясь чрез его содействие приобрести себе побольше приверженцев в Англии. Как шотландский король, Иаков не пользовался особенной любовью своих подданных, доказательством чему могло служить покушение Гоури на его жизнь, к несчастью для Англии, неудачное. Видя в своем спасении проявление особенной милости Божией, Иаков установил в память 5 августа 1600 года ежегодное молебствие, и день этот приказал пометить в календаре праздничным знаком. 3 апреля 1603 года королева Елисавета испустила последний вздох, и Иаков был единогласно признан ее преемником, хотя в то время он и находился в Шотландии. Не теряя ни минуты, Иаков с огромной свитой отправился в новое свое королевство, ознаменовав этот путь поступком, на который, кроме его, конечно, никто не был бы способен. На границах Англии в каком-то местечке был пойман вор, и Иаков Стюарт дал повеление немедленно его повесить. Ознаменовывая свой первый шаг к английскому трону чрезмерною строгостью, Иаков воображал, что этим он дает своим подданным залог правосудия… Тупоумный педант упускал из виду, что милость в этом случае была бы более у места, нежели подобное бесчеловечное правосудие. Повсеместно народ приветствовал нового короля восторженными кликами и изъявлениями живейшей радости. Один из его спутников, шотландец, невольно произнес: «Этими криками и преждевременными похвалами англичане испортят нашего короля!»
Никто не ответил ему, что Иакова уже и портить было нечего.
Надобно заметить, что в минуту восшествия его на престол Англия и Шотландия уже были волнуемы религиозными распрями — зародышами революции, разразившейся через сорок лет. Подданные Иакова: пуритане, пресвитериане, католики старые и новые вели одни с другими ожесточенную борьбу, покуда еще ограничивавшуюся памфлетами и пасквилями, но готовую принять и более серьезный характер. Между пресвитерианами были многие перешедшие в это исповедание из католицизма; немало было и католиков из прежних пресвитериан. Это были большею частью воспитанники иезуитов, отчаянные фанатики, по мановению своих наставников готовые идти в огонь и в воду. Чтобы собрать всех этих разношерстных козлиц, овец и волков в овечьей коже в одно стадо, для этого нужно было иметь могучий ум, твердую, железную волю, стоять выше предрассудков своего времени, одним словом, быть великим мужем, а не жалкой бабой, какою можно было назвать Иакова Стюарта. Поддержать Англию на той высоте, на которую она была вознесена рукою покойной королевы Елисаветы, мог только гений, ей подобный… Но таковые родятся веками. Вельможи точно так же делились на партии, главы которых вели ожесточенную борьбу из-за первенства. Прибытие Иакова со своими шотландцами возбудило в английской аристократии серьезные опасения, чтобы Иаков не унизил ее перед шотландской знатью. Дворянство встретило нового короля в Иорке и чрез депутатов заявило ему надежду, что он будет постоянным блюстителем их прав и их неприкосновенности. Ответ Иакова был самый благосклонный. Ни один из царедворцев покойной королевы не подвергся опале; сановники, занимавшие главнейшие государственные должности, остались на своих местах; чинами и орденами были награждены даже и те. которые всего менее могли рассчитывать на королевские милости. В течение первых шести недель своего воцарения король Иаков подписал 237 грамот на рыцарское достоинство. Эти щедроты и милости не заглушали, однако же, ропота всеобщего негодования, возбужденного низостью и бестактностью нового короля. Он раболепствовал перед покойной Елисаветой, которая, не доверяя его покорности, опасалась мщения с его стороны и держала себя с ним крайне осторожно. Иаков слишком мало любил свою мать и чересчур боялся ее гонительницы, чтобы при жизни последней отважиться на мщение. Когда же Елисавета умерла, тогда только этот трус и лицемер, подражая ослу в басне, лягающему умирающего льва, выказал пренебрежение к памяти королевы английской под предлогом мщения за все бедствия и за казнь Марии Стюарт. Чем же это мщение выразилось? Он умышленно рядился в пестрые платья и выказывал неудовольствие вельможам, облекшимся в траур по покойной Елисавете. Распространял слух, будто в последние годы ее жизни он, Иаков, управлял государством, будучи руководителем королевы во всех государственных делах внешней и внутренней политики. Это выразил он на одном из народных обедов герцогу Сюлли, посланнику французского короля Генриха IV. Сюлли едва мог удержаться от смеха, слушая бессовестного враля, в тупоумии которого вскоре удостоверился на опыте. Согласно инструкциям Генриха IV его посол предложил Иакову союз с Францией и Голландией против Испании — опасной соперницы Англии на морях и в Новом Свете. Предпочитая мир с Испанией борьбе с нею, хотя бы и в союзе с ее сильными врагами, Иаков отклонил предложение Сюлли и едва-едва согласился поддержать Голландию в ее борьбе с Испанией 6000 войска. Сердце его как-то особенно лежало к Испании, и борьбу с этой державою, начатую в последние годы царствования Елисаветы, он готов был окончить постыднейшим миром. Сэр Вальтер Рэли (Raleigh), этот герой Англии, ревнитель ее славы и могущества, не мог простить королю его малодушия и присоединился к партии недовольных, имевшей целью свержение Иакова с престола и возведение на его место родственницы короля, Арабеллы Стюарт. Напуганный мыслью о заговоре Арабеллы, Иаков немедленно распорядился об арестовании главнейших ее приверженцев, и в их числе — Вальтера Рэли (15 декабря 1603 года), обвиненного в государственной измене. Все приверженцы Арабеллы были заточены в Башню, сюда, кроме Рэли, отправлены были лорды: Кобгэм, Грей, Грифин-Меркгем, Копли и два патера: Уатсон и Клэрк. Малодушный Кобгэм в надежде спасти свою голову без зазрения совести плел на сообщников всякие небылицы, в особенности же на Рэли — всех менее виноватого. Автор Лондонской Башни Диксон[56] очень подробно описывает этот срамной процесс и прямо говорит, что соучастие Вальтера Рэли в заговоре Арабеллы было вымышлено его врагами и самим Иаковом, единственно как предлог для его заточения в угоду испанскому двору. Однако же Сюлли говорит в своих записках, что Рэли сам выражал ему желание всеми мерами содействовать свержению Иакова и даже намекал, не примет ли и Франция участия в этом деле. Как бы то ни было — правый или виноватый, — но сэр Вальтер Рэли, как орел в клетке, просидел в Башне четырнадцать лет (с 15 декабря 1603 до 17 марта 1617 года), невзирая на ходатайство королевы Анны, Арабеллы и многих вельмож, в которых еще не совсем угасли чувства человеческие… Иаков был неумолим! По мере всеобщего сочувствия к славному узнику возрастала ненависть к его презренному гонителю.
Следствие по делу о заговоре Арабеллы окончилось ничем, оно показало, что король Иаков принял мыльный пузырь за чиненую бомбу. Арабелла Стюарт — это перезрелая дева, одержимая нимфоманией; большая часть ее приверженцев была освобождена, кроме Вальтера Рэли. Не распространяемся о подробностях его долговременного заточения: читатель найдет их в книге Диксона; мы не имеем ни малейшего желания передавать своими словами изящного рассказа этого даровитого и плодовитого автора.
В последующие затем два года (1603–1605) Англия представляла жалкую картину неурядиц, возникших вследствие распрей иезуитов, католиков, пуритан, пресвитериан и вольнодумцев (freethinkers). Желая примирить партии и утишить волнения, Иаков созвал синод в Гэмптон-Корте, на котором явился в роли умиротворителя. Не давая рта разинуть представителям партий, он вздумал урезонить их речью собственного сочинения, имевшею на распри то же действие, которое имеет масло, пролитое на огонь. Диссиденты, отстаивая друг перед другом преимущества своих исповеданий, были все люди более или менее верующие, хотя и каждый по-своему; его величество в своей великолепной речи высказался решительным отступником, которому тексты и цитаты заменяли догматы. В своей велеречивой ерунде король делал ссылки на мифологию и на послания апостолов; несколько раз упоминал имя Христа и вслед за ним Юпитера, Минервы и других олимпийских богов. Вместо примирения враждовавшие стороны озлобились пуще прежнего, и обе в одинаковой степени возненавидели идиота-оратора, обладавшего единственным даром говорить много, не высказывая ничего, являя в своих речах «поток слов в пустыне мысли».
Видя, что приведение государственных дел в порядок не под силу его слабой голове, Иаков решился созвать парламент. Собрание это было замедлено моровою язвою 1605 года, поглотившею в числе 30 000 жертв пятую долю лондонского населения. По миновании бедствия парламент был созван, и в своей речи, пересыпанной текстами, цитатами, метафорами, Иаков выразил мысль о соединении Шотландии и Англии в одну державу. Пословица говорит: «один дурак кинет камень в воду, десятеро умных не вытащат». Этим камнем был именно вопрос о соединении королевств. В этом вопросе за и против были так многочисленны, что парламент решился уклониться от категорического ответа. В ноябре 1605 года был открыт знаменитый пороховой заговор. Католики Кэтсби, Перси, Фоукс и иезуитские патеры Гарнет и Ольдкорн с 80 сообщниками провели подкоп под своды залы парламента и, зарядив мину 36 бочонками пороха, намеревались поджечь ее в день заседания, 5 ноября 1605 года. Член парламента лорд Монтигл, заблаговременно уведомленный безымянным письмом, предупредил государственного канцлера Сесиля, и злодейский умысел не удался. Гарнет, Ольдкорн, Дигби, Фоукс, Райт, Грант, Руквуд и Уинтер были повешены; Кэтсби и Перси были убиты при схватке с сыщиками. Об этом заговоре написано множество книг; английские и иностранные историки доныне не могли разрешить простого вопроса: действительно ли пороховой заговор был делом иезуитов, или же он был выдуман Сесилем и самим Иаковом для того, чтобы отделаться от католической партии. Диксон в своей книге по этому поводу написал целую диссертацию,[57] из которой все-таки мудрено добиться прямого ответа. После заговора Иаков хвалился, что пороховой заговор — его выдумка, но полагаться на слова этого самохвала едва ли можно. На лорда Сесиля падает подозрение в подстрекательстве, но если бы это действительно так было, едва ли заговорщики умолчали бы, особенно под пытками, об этом важном обстоятельстве. Фоукс был схвачен в подвале парламента, с зажженным фонарем и фитилем в руках, стало быть, катастрофа могла разыграться не на шутку… Нет! всего вернее, что пороховой заговор был действительно задуман иезуитами в угоду испанскому и папскому дворам; наконец, и католической партии Иаков был настолько ненавистен, что она рада была каким бы то ни было способом свернуть ему шею…
В память чудесного своего спасения король установил ежегодное молебствие 5 ноября, увековечил этот день надписью на стене Башни. Парламент поднес королю поздравительный адрес с подтверждением данной ему присяги в вере и верности. Это, однако же, не помешало парламенту отказать королю в желанном объединении королевств. Вследствие отказа его величество изволили прогневаться и выразили парламенту свое неудовольствие…
Пора, однако, поговорить и об удовольствиях этого тупоумного содомитянина.
Мы уже говорили, что он страстно любил хорошеньких мальчиков. Привилегированной поставщицей этих миньонов и свахою короля бывала обыкновенно леди Суфольк — развратнейшее создание всех трех соединенных королевств. Она же была и шпионкою короля испанского Филиппа III при дворе короля Иакова. Страстный, но непостоянный Стюарт недолго был привязан к Карлейлю, Монгомери, Гаю, Герберту и Гьюму и, щедро одарив их графскими титулами и поместьями, изъявил желание осчастливить нового Ганимеда. Выбор леди Суфольк пал на хорошенького конюха Роберта Карра, румяного, женоподобного, с томными глазками, нежной улыбкой и… одним словом, со всеми достоинствами, которые так умел ценить король английский. По окончании в Париже курса всех искусств, потребных при том непотребном ремесле, к которому его подготовляла леди Суфольк, Роберт Карр прибыл в Лондон и в великолепном наряде явился на Тильтскую площадь, на которой происходил турнир в присутствии короля. Приняв участие в этой потехе, прелестный конюх умышленно свалился с лошади. Это падение, буквально говоря, было причиною его возвышения. По приказанию Иакова мнимый раненый был перенесен во дворец, уложен в постель и до совершенного выздоровления пользовался нежнейшими попечениями его величества. Как при этом не вспомнить слова нашего бессмертного Грибоедова, применимые вообще и ко всем временщикам и фавориткам:
«Упал он низко, встал здорово!»
Милости и награды дождем посыпались на любимца королевского. Иаков беспрекословно повиновался ему, как повинуется нежный супруг своей страстно любимой супруге. Сам по себе Карр был слишком глуп, чтобы руководить Иаковом в делах государственных, но у него был друг — Томас Овербьюри, человек умный, талантливый, которого Карр решился вывести в люди, и это был временщик временщика. В пять лет времени Карр достиг звания виконта Рочестер, а Овербьюри — государственного советника. Он прибрал к рукам всю государственную администрацию, и в народе сложилась поговорка: Карр управляет королем, а Овербьюри управляет Карром. Жаль, народ не говорил, приятно ли было ему быть управляемым этим триумвиратом?
Из виконтов Иаков пожаловал Карра в маркизы Оркни; 21 мая 1612 года скончался канцлер Сесиль, и Карр занял его должность. В этом же году король лишился своего наследника Генриха, принца Уэльского, отравленного кистью, винограда, и имел намерение усыновить Карра. Этот миньон, руководимый Томасом Овербьюри, совершенно изменил положение дел внешней политики и, восстановив Иакова против Испании, приобрел народную любовь и всеобщее уважение. Диксон говорит,[58] что он даже «выказал многие добродетели», хотя вслед за тем прибавляет: «он был способен увлечься на зло и слишком слаб, чтоб удержаться от зла»… Это напоминает ложку меду в бочке дегтю: человек, имеющий многие добродетели, едва ли способен увлекаться злом, а если способен, то какой прок в его добродетелях?
Завистниками Карра и Овербьюри были: Норфсгемптон, Ноллис и Суфольк (супруг знаменитой свахи, или руффианы). Они воспротивились утверждению Карра в должности канцлера, и король не смел согрубить им, а еще того более не смел обидеть свою возлюбленную… (т. е. фаворита, хотели мы сказать!), а потому вовсе упразднил должность канцлера. Вышеупомянутые пройдохи шпионы на жалованье у мадридского кабинета, видя, что между Испаниею и Англиею готовится явный разрыв, и потому страшась лишиться щедрой благостыни, решили расстроить Карра с Овербьюри — так как последний был главным виновником враждебных отношений обеих держав. На первый случай леди Суфольк намеревалась обольстить Карра своими дебелыми прелестями, но Овербьюри — чрезвычайно строгий в нравственном отношении[59] — отвлек его от этой западни. Тогда Норфсгемптон при содействии ворожеи Анны Тюрнер (прозванной белою ведьмою) и чернокнижника Симона Формана свел с Карром свою племянницу графиню Эссекс. Само собою разумеется, что связь эта вовсе не была следствием чар, а просто-напросто королевский любимец, опоенный афродизиатическим снадобьем, волей-неволей пал в объятия развратницы. Она в короткое время сумела подчинить себе этого слабоумного красавчика, а однажды, взяв власть над ним, решилась уже не выпускать его из своих рук. Зная очень хорошо, что власть любовницы над любовником непрочна и ненадежна, графиня Эссекс вознамерилась выйти замуж за Карра, чего он и сам желал всей душой. Для достижения этой цели графине было необходимо избавиться от мужа, а ее возлюбленному избавиться от опеки его друга Овербьюри… Мог ли бездушный негодяй призадуматься над принесением этой жертвы своей возлюбленной, если люди, истинно добрые и благородные, но увлекаемые страстями, приносят в жертву любимым женщинам не только друзей, но и единокровных родных. К тому же падение Овербьюри было главным предметом задушевных желаний графини Эссекс, и не потому она желала его падения, что была в связи с Карром, а затем и вошла связь с последним, чтобы погубить Овербьюри.
Избавиться от мужа графиня Эссекс могла двумя путями: его убийством или разводом с ним. Сначала она ухватилась за первое и уговорила брата своего, Генриха, вызвать ее мужа на дуэль. Поединок, вследствие запрещения королевского, не состоялся. После этого графиня подкупила какого-то чернокнижника, чтобы он навел порчу на графа; чары оказались недействительными. Злодейка подарила бриллиантовый перстень и обещала тысячу фунтов стерлингов колдунье Мэри Вуд, если та отравит графа Эссекса, но колдунья вместо яду дала ему какой-то безвредный порошок, даже и нимало не повлиявший на его здоровье. После всех этих неудач возлюбленная королевского фаворита стала хлопотать о разводе с мужем, в чем обещал ей свое содействие ее достойный дядюшка Норфсгемптон.
Овербьюри тщетно старался исторгнуть Карра из омута, в который его вовлекла сирена — графиня Эссекс. Он не скупился на нравоучения, к которым Карр оставался глух; он написал в назидание другу целую поэму: Жена (the Wife), на которую одурелый Карр не обратил ни малейшего внимания, дни и ночи проводя у ног своей очаровательницы. Усыпляя любовника своими ядовитыми ласками, притуплявшими в нем рассудок, гасившими в его сердце последние искры человеческих чувств, сама графиня не дремала. Она вызвала из Гринвича некоего Давида Вуда, искателя приключений, и предложила ему за соответствующее вознаграждение зарезать Овербьюри… Но, несмотря на все ее уверения в личной безопасности убийцы от всяких преследований, он наотрез отказался. Отравить Овербьюри у него в доме не было никакой возможности. Пришлось в ожидании удобного случая к лишению жизни предварительно лишить его свободы. Приспешники Норфсгемптона, находившиеся при дворе, стали наговаривать королю Иакову, будто высокомерие Овербьюри превосходит всякие границы; будто он везде и всюду хвастает своими заслугами и могучим влиянием на все государственные дела, приписывая все благодеяния, оказываемые народу королем, своим внушениям и советам. Обиженный Иаков предложил Овербьюри отправиться в качестве посла в чужие края, именно к нам, в Россию. Овербьюри отказался. За это неповиновение король повелел заточить его в Башню. Только этого-то и добивались Норфсгемптон и его прелестная племянница. Не жалея денег, они сменили коменданта (наместника) Башни — Ваада, и должность его передали Джервису Гельвису — за деньги способному на какое угодно преступление. В тюремщики к Овербьюри приставили Вестона, слугу Анны Тюрнер и клеврета графини Эссекс. При этой обстановке отравить Овербьюри было уже нетрудно. Щедрою рукою ему подсыпали яд в кушанье и в питье, но благодаря крепкой комплекции узника отрава не действовала на него с той быстротой, которой желали злодеи. Пришлось прибегнуть к средствам более энергическим. Французский доктор Лобель, пользовавший больного Овербьюри и подкупленный Норфсгемптоном, отравил несчастного, поставив ему промывательное из сулемы. Это было в июле 1613 года, а через месяц Карр, граф Соммерсет, сочетался браком с разведенною графинею Эссекс. Король подарил молодым замок Шерберн, конфискованный у сэра Вальтера Рэли, и, в этом надобно отдать ему справедливость, лучшего подарка двум разбойникам нельзя было и придумать, как отдав им поместье ограбленного, последний кусок отнятый у его несчастных детей и жены!
Нежные аркадские пастушки до брака — супруги Соммерсет оказались после него волками в овечьей коже. Ее сиятельство начала укорять мужа незнатностью его происхождения, а его сиятельство стал колоть глаза своей высокорожденной супруге ее злодействами, и зажили они, по нашему простонародному выражению, как кошка с собакою. Леди Соммерсет воображала, что после смерти Овербьюри она в королевском совете займет его место, но жестоко ошиблась в расчете. Способная на всякую подлость и злодейство, она была слишком тупа, чтобы уметь управлять государством и руководить тупоумным королем. Лорд Норфсгемптон умер в июне 1614 года, напутствуемый проклятьями сограждан, проклятьями, в которых не откажут ему и позднейшие потомки, как и всякому интригану, ставящему личные свои интересы выше интересов народа, имеющего несчастье подчиняться ему, как соучастнику в государственном управлении.
Смерть Норфсгемптона могла огорчить только подобных ему бездельников сатрапов; но о кончине Овербьюри сожалели, кроме друзей его, все честные и благомыслящие люди. Хотя смерть его была приписана воспалению в желудке, но это свидетельство доктора-отравителя не могло зажать ртов большинству, утверждавшему громогласно, что воспаление в желудке было следствием отравы. Поэма покойного Овербьюри «Жена» за несколько месяцев выдержала пять изданий; всеобщие похвалы автору были в то же время данью народного сочувствия к плачевной судьбе страдальца. Поэма была грозным memento mori, вопиявшим о мщении злодеям. Рив, ученик Лобеля, французского отравителя, и его сотрудник в гнусном убиении Овербьюри, терзаемый угрызениями совести, повинился во всем Трумбалю, английскому резиденту во Фландрии. Трумбаль сообщил о признании Рива государственному секретарю Винвуду, преемнику Овербьюри. Последний донес королю о злодействе и указал на Джервиса Гельвиса, выдал лорда и леди Соммерсет и всех их клевретов — убийц Овербьюри. Белая ведьма Анна Тюрнер показала на допросе, что покойный Генрих, принц Уэльский, был отравлен Карром, покушавшимся подвергнуть той же участи курфюрста Палатината Фридриха V и его супругу принцессу Елисавету, дочь короля Иакова. Соммерсет (еще не арестованный), чуть не издыхая от страха, заготовил акт всепрощения себе и своей супруге и без труда уговорил Иакова подписать его; но государственный канцлер лорд Элесмир отказался контрассигнировать этот документ, не желая, по собственным его словам, участвовать в государственной измене. Волей-неволей пришлось королю Иакову назначить особую следственную комиссию по делу об отравлении Овербьюри, и перед нею предстали на первый случай агенты Соммерсетов: Гельвис, Монсон, Уэстон, Франклин и Анна Тюрнер (белая ведьма). Уэстон рассказал о связи графини Эссекс с Карром, о постепенном отравлении несчастного Овербьюри и об умерщвлении его посредством промывательного. Анна Тюрнер и Франклин—т. е. колдунья, сводница, торговка ядами и знахарь-чернокнижник — рассказали о гаданиях и чародействах графини Эссекс и о их услугах, оказанных этой гнусной твари. Одним словом, все улики были налицо, а между тем Соммерсеты пользовались совершенной свободою и имели время уничтожить многие документы, проливавшие яркий свет на это черное дело. Наконец-то по настоянию следственной комиссии муж и жена были арестованы. Король Иаков, прощаясь со своим возлюбленным, нежно поцеловал его и прослезился… Еще бы! Легко ли было расставаться этому Юпитеру со своим прелестным Ганимедом.
По приговору следственной комиссии: Гельвис, Анна Тюрнер, Франклин и Уэстон были перевешены. Эта позорная казнь и доныне во всех благоустроенных государствах не одинакова: в одном государстве пациента притягивают на верхнюю оконечность виселицы по блоку; в другом — под его ногами проваливаются подмостки, в третьем — его книзу притягивает за ноги палач и т. д. Это зависит от вкуса судей и от мнения специалистов по своей части. В Англии, при Иакове Стюарте, вешали таким манером, что и волки были сыты, и овцы целы. Приговоренного к виселице подвозили под нее на высокой телеге и здесь же, надев ему петлю, ударяли по лошади: телега из-под ног преступника выскальзывала, и он оставался между небом и землею… Это было очень ловко, и удобно, и, может быть, даже самому преступнику приятно. Так были повешены агенты графа и графини Соммерсет, и, по здравому смыслу, точно той же участи следовало бы и их подвергнуть… Но разве королевского любимца и его прелестную супругу можно было казнить так, как казнили их лакеев? Если он сам выполз в люди из простых конюхов и из конюшни попал в королевскую спальню, то она, его Цирцея, была чистокровная аристократка, состояла в родстве с первейшими знатными фамилиями Англии и Шотландии. Что было нужды, что этой госпоже пестрый, раззолоченный герб служил ширмою для прикрытия дел, на которые не отваживалась бы и площадная камелия, что она — эта леди Соммерсет, по первому мужу графиня Эссекс — браталась со сводницами, сводниками, колдунами и отравителями. Вешать ее и ее прелестного супруга было нельзя! Noblesse oblige. Гнусен, отвратителен временщик на высоте величия, которой он достигает по черной лестнице или с заднего крыльца путем всяких мерзостей. Напоминает он, облепленный звездами и увешанный крестами, напоминает он сам ворону на вершине креста колокольни, на котором она силится удержаться несколько секунд, хлопая крыльями. Достаточно сильного порыва ветра, и ворона слетает на более ей приличное место, на груды навозу. Гнусен, повторяем, временщик, когда он в милости; но он же, подвергшийся опале — просто гадок! Тогда он гнется перед теми, которых сам гнул в дугу, смиряется, вспоминает о Боге и из шелков да бархатов, попав в рубище, а нравственном смысле сам делается шелковым.
24 мая 1616 года прелестная графиня Соммерсет и не менее ее прелестный супруг были приговорены к смертной казни, к величайшей радости всего Лондона. Его величество король Иаков I смягчил этот приговор, заменив его, во внимание к прежним будуарным заслугам графа Соммерсета, заточением его вместе с женою в Башню. Отсюда через несколько времени они были высланы в отдаленное поместье. Распространяться о дальнейшей участи этих двух зверей (чтобы не сказать — животных) — не стоит. Диксон[60] с умилением говорит о голубоглазой дочери Соммерсетов, леди Анне Карр, матери Уильяма Росселя, казненного за святое народное дело. За это Росселю честь и слава, но подвиг внука не изглаживает позора деда и бабки, а голубые глаза леди Анны Карр, как бы ни были прелестны, не снимут черного пятна с имени ее родителей Соммерсетов, равно и деда ее, Норфсгемптона, клеветника, сводника и отравителя.