Это был урок на всю жизнь. Больше всего с тех пор дорожу товариществом, доверием, стараюсь своими поступками оправдать это доверие.
Тот же Петр Иванович Климов, узнав, что я полтора часа добираюсь до работы, вынес безоговорочное решение:
- Вот что, Василий, с сегодняшнего дня ты будешь жить у нас со старухой.
Так я очутился в их домике. Кровать здесь мне заменял большой сундук, какой сейчас увидишь разве что в кино. Приняли меня тепло, обласкали. Я познакомился, а потом и по-братски сдружился с племянником Петра Ивановича - Михаилом Климовым. Всех нас связывали самые искренние отношения.
А время тогда было тревожное. Шла первая мировая. Симоновская слобода по вечерам оглашалась пьяными песнями новобранцев. Эти разудалые голоса перебивались плачем и причитаниями женщин. Потом, когда людское горе малость поутихло, наша слобода затаилась, словно ожидала новых событий. А со страниц газет раздавались ура-патриотические разглагольствования о мощи России, призывы к солдатам геройски погибать за веру, царя и отечество.
Вскоре в Симонове стали появляться раненные и покалеченные на войне солдаты. То, что они рассказывали о положении на фронте, об отношении царских офицеров к простым солдатам, вызывало гнев и боль у рабочих. Было ясно, что дела России на, полях сражений не так уж блестящи, как пишут в газетах.
Фронтовые неурядицы мы ощущали, что называется, на своей шкуре. Работать приходилось по 14-16 часов. Хозяева, не жалевшие слов о русском патриотизме, о любви к отечеству, наживались на людском горе. Получалось как в пословице: "Кому война - а кому мать родна".
Что творилось в цехах?! Бывало только приступим к работе, как от соседей прибегает посланник и взволнованно сообщает, что его товарищи начали забастовку. Солидарность рабочая была тогда наивысшая. Мы все бросали и шли на заводской двор. Тут обычно крутилась конная полиция. В ход пускались нагайки. Не раз и мою спину обжигали их свирепые удары.
Новостей нам с Мишей Климовым хватало. После работы мы устраивались на сундуке и обсуждали пережитое за день. Подсаживался к нам и Петр Иванович.
- Почитайте-ка, мальцы, о чем пишет один мудрый человек, - говорил он, протягивая газету.
Мы читали о тяжком труде рабочих, о невероятных безобразиях, творившихся на заводах, о бесцеремонном отношении к человеческой жизни. Тут же были гордые слова о людях труда, о том, как и что они должны делать, чтобы улучшить свое положение.
Рабочий Климов. Мой старший товарищ. Наставник. Моя совесть. Один случай помог мне подробней узнать об этом немногословном человеке. Бессменной на нем была косоворотка бордового цвета. Казалось, что именно из-за ее высокого воротника Петр Иванович с таким трудом поворачивает голову. Как-то я застал его дома без рубахи. И ахнул. Спина, шея, предплечья старика были в глубоких багровых бороздах и шрамах. Такую память оставило то знаменитое Декабрьское восстание. Потом мне рассказывали, что в котле, клепку которого заканчивал Климов, жандармы нашли кипу листовок. Ни пытками, ни посулами они ни слова не вырвали у этого мужественного человека.
Сегодня, после стольких лет, я с душевной благодарностью думаю о том, что судьба в начале жизни свела меня с такими людьми, как Климовы. Они, возможно, не шибко разбирались в теории революции, знали о ней скорее понаслышке. Но это были преданные революции бойцы, люди, преисполненные святой веры в ее идеалы.
Я старательно учился у них. Чувствовал, что жизненные заповеди рабочего Климова - "Думай больше не о себе, а об артельном деле", "Стремись быть полезным, верным в товариществе" - помогают мне надежней ориентироваться в жизни. Однажды в аварию попал рабочий с соседнего участка. А в доме единственного кормильца было семь голодных душ. Не сговариваясь, мы с Мишей Климовым пошли по бригадам. Люди отдавали, может, последние гроши, но нам говорили: "Это вы правильно решили, по-нашему".
Рабочий понимал беду рабочего. В этом и была сила нашей пролетарской солидарности. Именно этой солидарности так побаивались прихвостни хозяина. Ведь что получалось? Забитые люди вдруг начинали смело разговаривать с администрацией, требовать уважения к себе. У многих проснулась гордость, появилось понятие о достоинстве человека труда.
Конечно, само собой это не приходило. Помогали из рук в руки передаваемые листовки, прокламации. Я вот сейчас рассказываю об этом и вспоминаю, на какие только хитрости мы не шли, чтобы запутать шпиков, полицейских. Прокламации обычно читались на так называемых дружеских вечеринках. В домике Петра Ивановича собиралось человек десять. На столе дымился самовар, время от времени заливисто играла гармоника. А мы с Михаилом дежурили на улице. Вдруг появлялся незнакомый тип и пробовал выспрашивать у нас: по какому, мол, поводу гуляют люди? Что и как говорить, мы были проинструктированы.
Потом уже, став профессиональным военным, я нередко вспоминал те ночные дежурства. Многое они мне дали, а главное - закалили духовно, воспитали нравственно. Ведь старшие друзья доверяли мне свои жизни. Это была суровая школа.
...А между тем наступили февральские дни 1917 года. В воздухе не по-зимнему заблистали молнии гроз, порожденных революцией. На нашем заводе многое стало иным. Люди уже не раскланивались при виде хозяина и его прихлебаев. Необъяснимое чувство овладевало нами, такое, которое обычно бывает от избытка простора, свежего воздуха, яркого света. Помню такую картину. Было это 28 февраля 1917 года. По цеху бежит взволнованный чем-то парень и громко кричит:
- Товарищи, кончайте работу, выходите на митинг!
Разом смолкли станки. Оборвался дробный перестук молотков. Наступившая тишина была настолько неестественной, что в душе зародилась тревога: уволить же могут за такое самочинство... Но это оцепенение длилось недолго. Люди в цехе радостно заговорили, стали проталкиваться к выходу.
Вместе с нами бросили работу и вышли на улицу рабочие заводов "Вестингауз" и "Трубосоединение".
Никогда еще площадь у завода "Динамо" (там сейчас разбит сквер) не была такой шумной и многолюдной. На повозку, которую обычно использовали для вывоза из цеха обрезков металла, вскочил моложавый мужчина. Тут же к повозке плотней придвинулись рабочие заводов из числа активистов. Был среди них и Климов-старший.
Мужчина энергично вскинул правую руку над головой. Поначалу мне показалось, что в ладони он удерживает белого голубя-почтаря. На самом же деле в его руке на ветру трепетал белый лист бумаги.
- Товарищи, - обратился к притихшим людям оратор, - вождь российского пролетариата Владимир Ильич Ленин и Центральный Комитет РСДРП направили вам "Манифест Российской социал-демократической рабочей партии". В нем говорится о том, что "твердыни русского царизма пали. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа. Части революционных войск стали на сторону восставших. Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, который приготовило царское правительство"{1}.
Большевик обращался к нам, рабочим. Как и другие мои товарищи, я внимательно и чутко вслушивался в его речь. Многие слова мне были непонятны. Я их повторял за оратором, всеми силами пытаясь уяснить, что же это за такое Временное революционное правительство, которое, по словам оратора, должно было немедленно наладить отношения с пролетариатом воюющих стран, чтобы объединить усилия для совместной борьбы против своих угнетателей и поработителей.
Обращаясь ко всем находящимся на площади, большевик призывал высоко поднимать Красное знамя восстания, брать в свои руки дело свободы, помогать в создании правительства революционного народа. Все мы были во власти этих слов. И потому вслед за представителем большевиков громко повторяли:
"Вперед! Возврата нет! Беспощадная борьба!
Под Красное знамя революции!
Да здравствует демократическая республика!
Да здравствует революционный рабочий класс!
Да здравствует революционный народ и восставшая армия!"{2}
...Пройдут годы. Я буду серьезно изучать труды классиков марксизма-ленинизма, историю Коммунистической партии, документы, связанные с революционными событиями 1917 года. И конечно же, в мои руки попадет "Манифест Российской социал-демократической рабочей партии" от 27 февраля 1917 года, обращенный ко всем гражданам России. Я еще раз переживу события того бурного февральского дня, события, которым суждено было перевернуть всю мою жизнь.
А тогда, подхваченные единым порывом, мы единодушно приняли предложение выступавшего большевика идти на массовый митинг, который намечалось провести на площади перед зданием городской думы (теперь в нем Музей В. И. Ленина).
Петр Иванович Климов, его верные друзья Воскобойников, Залогин, другие старые рабочие образовали первую шеренгу заводской колонны. За ними встали мы, кто был моложе.
Стройными рядами двинулись в путь. Чей-то высокий голос запел песню, все ее подхватили:
Довольно мук и унижений!
Нет больше рабства и цепей.
Свободны будут поколенья
От тирании палачей.
Мы шли к центру города. Уже за Спасской заставой увидели первых городовых. Те, правда, жались к подъездам, к нам не полезли. Из первой шеренги передали команду смотреть в оба за царевыми слугами, на провокации не поддаваться.
На подходе к Таганской площади, у Глотова переулка, мы увидели плотную цепь околоточных и городовых, которые попытались нас остановить. Раздались выстрелы, один из демонстрантов упал. Мы бросились на царских слуг. Первый же городовой и охнуть не успел, как был обезоружен.
Так же поступили и с остальными. Наша группа поело этой смелой операции сразу же численно увеличилась. Мы двигались чуть кпереди колонны, разведывали обстановку, действовали строго по команде старших.
От Таганки колонна спустилась к мосту через Яузу, Здесь мы узнали, что прошедших раньше нас рабочих завода Гужона (теперь "Серп и молот") также пытались остановить городовые, Один из них выстрелом в упор убил молодого рабочего Астахова. Рабочие обезоружили городовых, а убийцу бросили в реку.
На первом же перекрестке за мостом нашу колонну настиг отряд казаков. Налетев с гиканьем, посвистом, они попытались было пустить в ход нагайки. Но в первого же казака, замахнувшегося на рабочего, полетел камень, а за ним сотни камней, увесистых болтов и гаек полетели в их сторону. Казаки ускакали восвояси.
Но этой стычкой дело не кончилось. Почти перед самой думой по колонне резанула пулеметная очередь. Стреляли с чердака высокого дома. По счастливой случайности никто не был убит, лишь несколько человек получили ранения. На широкой площади перед думой уже было полно народа. Нас встретили ликованьем. Вместе с рабочими других заводов мы приняли участие в грандиозной манифестации. Выразили готовность с оружием в руках поддержать пролетариат Москвы в боях с капиталистами и их приспешниками.
Здесь же на площади каждый завод, каждая фабрика выбрали делегацию для выработки решения о дальнейших совместных действиях. От нашего завода Бари выдвинули большевика С. И. Макарова.
На собрании делегаций было решено, что часть рабочих пойдет освобождать политических заключенных в тюрьмах, а остальные в казармы агитировать солдат. Симоновцев направили в казармы на Сухаревку. У запертых ворот казармы стоял офицер, который отказался их открыть. С. И. Макаров предложил перелезть через высокую каменную стену. Встав на плечи товарищей, человек 8-10 перебрались в казарму, стали агитировать солдат и раздавать им прокламации Московского комитета РСДРП. Когда нам удалось открыть ворота и впустить всех демонстрантов в казарму, дело пошло лучше. Вскоре солдаты присоединились к демонстрантам.
Бурно, с митингами и жаркими спорами проходили для нас февральские дни 1917-го. Мы были свидетелями, непосредственными участниками совершившейся революции. Горячо ее приветствовали. И конечно же верили в существенные перемены, которые должны были облегчить наше бедственное положение. На заводе был избран заводской комитет, который возглавил большевик С. И. Макаров. Когда после долгой забастовки было принято решение начать работу, состоялся митинг. Макаров в своем выступлении прямо сказал, что хотя царизм и свергнут, но Временное правительство мало чем отличается от режима Николая Романова и перед нами стоит задача продолжать борьбу за освобождение рабочего класса.
Сложное то было время. Каждую неделю в Липках около Симоновского монастыря (там, где теперь находится детский парк Дворца культуры ЗИЛ) проходили митинги. Выпадали дни, когда нам приходилось выслушивать двух-трех ораторов. Вроде все они говорили о революции, о ее очищающей и преобразующей роли, о ее главном герое - народе. Но когда мы спрашивали таких ораторов о том, почему же для народа новое правительство ничего доброго не делает, те начинали юлить, обещать молочные реки и кисельные берега.