Спросите моего соседа, чем он зарабатывает на жизнь, и в ответ услышите, что он «профессиональный игрок, вовлеченный в организованную преступность». На самом деле он — страховой агент. К работе своей питает вполне понятное пренебрежение, и этот скепсис охватывает его взгляды на жизнь вообще. «Все мы — игроки. Все до одного! А жить — это без конца играть: в покер, в кости или на скачках, — говорит он и добавляет: — Лично я обожаю играть!»
Однако сосед неизменно предпочитает беспроигрышные двойные сделки: если шансы почти равны, то он для подстраховки ставит на обе стороны. Свои принципы он изложил в виде правил и этот список повесил на стену у себя в кабинете.
Вот эти правила:
Всегда и всем доверяй. Но не забывай подснять карты.
Всегда надейся на Бога. Но дом строй где повыше.
Всегда люби соседа своего. Но хорошее соседство подбирай сам.
В скачках не всегда побеждает быстрейший, а в поединке — сильнейший.
Но ставить лучше на него.
Делай ставку на среднее между «подставь другую щеку» и «хорошего понемножку».
Делай ставку на среднее между «тише едешь — дальше будешь» и «промедление смерти подобно».
О выигрыше: не это главное. Главное — как играешь.
О проигрыше: не это главное. Главное — как играешь.
О том, как играть: стремись выиграть!
Всерьез ли сосед относится к этим правилам? Следует ли им? Как знать… Но в покер я с ним играю. И застраховался у него же. Меня его правила устраивают.
Волосы вырастают за месяц на сантиметр с лишним. Уж не знаю, откуда мистер Вашингтон черпает свои познания, но про волосы он мне рассказал, когда мы обсуждали парикмахеров. Выходит, за последние шестнадцать лет с моей головы и лица было сбрито почти два с половиной метра волос.
Я над этим особо не задумывался, пока однажды не зашел, как обычно, постричься к своему парикмахеру и вдруг узнал, что он уволился: устроился здания какие-то ремонтировать. Не может быть! Как же он мог?! Мой парикмахер! Да это все равно что получить весть о смерти кого-то из родных. Ведь нас связывало нечто большее, чем просто стрижка и бритье.
Вначале мы друг для друга были безликими: он — «мастер», я — «клиент». Потом появились и прочие определения: он — «невежа», «грубиян», «цирюльник», а я — «умник», «либерал», «церковник». Раз в месяц мы делали обзор мировых событий и собственной жизни, при этом каждый выяснял точку зрения другого. Мы спорили о гражданских правах, о войне во Вьетнаме и о всевозможных предвыборных кампаниях. Мы превратились в своеобразные зеркала, в наперсников, исповедников, психотерапевтов и приятелей. Вместе разменяли четвертый, а потом и пятый десяток. Мы беседовали, спорили, шутили, но никогда не переступали известных границ. Он всегда помнил, что я не кто-нибудь, а клиент. А я всегда помнил, что у него в руках не что-нибудь, а бритва.
Из этих разговоров я узнал, что он сын сельского полицейского, рос в бедности, в глухой провинции и в детстве не слишком жаловал индейцев. Он в свою очередь узнал, что и я родом из маленького городка и раньше не слишком жаловал негров. Дети наши были одногодки, так что трудные этапы отцовства мы с ним выстрадали вместе. Мы обменивались новостями о женах и детях, сетовали на неисправные автомобили и неухоженные газоны. Оказалось, что по выходным он бесплатно обслуживает престарелых из интернатов. А он, я так думаю, и обо мне узнал кое-что хорошее.
Кроме парикмахерской я ни разу с ним нигде не встречался, не познакомился ни с женой его, ни с детьми, ни разу не был у него в гостях и ни разу не разделил с ним трапезу. И все-таки он прочно вошел в мою жизнь, чего могло и не произойти, будь он хоть самым близким соседом. А ведь хорошие отношения у нас сложились, пожалуй, еще и оттого, что знакомство наше так и осталось шапочным, И вот теперь нет моего парикмахера, и я будто что потерял — безвозвратно. Мне даже кажется, что я больше никогда не пойду ни к какому другому парикмахеру, хотя с трудом представляю себе, как жить с двухметровыми волосами.
Мы многое значим друг для друга, сами того не подозревая. Подумайте, каково будет священнику без паствы? Каково будет нам без бакалейщика из магазина на углу, без механика из местного гаража, без семейного врача, без учителя, соседей, сотрудников… Добрые люди, которые всегда готовы помочь, на которых можно положиться в нужных, важных мелочах. Они учат, благословляют, ободряют, поддерживают нас, скрашивают наши серые будни. Но мы им в этом никогда не признаемся, а почему — не знаю.
Конечно, мы и сами всегда кому-то нужны. От нас зависят, к нам присматриваются, у нас учатся, с нас берут пример. Только мы о том даже не подозреваем. Поэтому не надо недооценивать себя. Возможно, вам никто напрямую не скажет, как вы важны для него, но помните: людям вы гораздо нужнее, чем вам кажется.
Есть у суфиев — членов арабской секты — древняя-древняя легенда о том, как одному хорошему человеку Всевышний обещал исполнить любое желание. И человек тот сказал: «Я хочу делать добро незаметно для себя». Всевышний исполнил его просьбу. А потом понял, насколько прекрасно это желание, и решил одарить им всех людей. И с тех пор оно — в каждом из нас.
Мы играли в «великанов»; «волшебников» и «карликов».
Мы — это я и почти восемьдесят детей от семи до десяти лет, оставленных на мое попечение, пока их родители занимаются своими взрослыми делами. Я собрал мое войско в большом зале при церкви и объяснил правила игры. Она похожа на широкомасштабный вариант игры «камень, ножницы, бумага» и подразумевает некоторое интеллектуальное усилие — надо ведь выбирать. Ну а вообще-то самое главное — вволю пошуметь и набегаться в догонялки так, чтобы все перепуталось и уже не понять, кто за кого и кто победил.
Разделить ватагу неуемных младших школьников на команды, растолковать им правила, договориться с командами о составах — задача не из легких. Но мы постарались, успешно с ней справились — и можно было начинать.
Когда возбуждение носившихся по залу детей достигло критической массы, я крикнул:
— А теперь каждый выбирает, кто́ он: ВЕЛИКАН, ВОЛШЕБНИК или КАРЛИК!
Ребята, разбившись на кучки, оживленно зашептались на своем совещании — и тут кто-то вдруг дернул меня за брючину. Малышка — стоит и смотрит на меня снизу вверх.
— А где место для Русалок? — слышу я озабоченный детский голосок.
— Место для Русалок?
Наступила долгая пауза. Очень долгая.
— Место для Русалок? — переспрашиваю я.
— Да, где? Потому что я — Русалка.
— Но у нас же нет Русалок!
— Есть! Это я!
Девчушка не могла стать ни Великаном, ни Волшебником, ни Карликом, ибо твердо знала: она — Русалка. И не хотела выходить из игры, не хотела отойти к стенке, где собирались проигравшие. Есть по правилам Русалки или нет — не важно: участвовать она все равно будет. Именно в своей роли и на равных с остальными. Она была уверена: место для Русалок, конечно, есть, а где оно, я, конечно, знаю и скажу.
Так где же все-таки место для Русалок? Для всяких «русалок» — для тех, кто не похож на других, кто не хочет стандартных ролей, кто отказывается занять уготованные ячейки в коробках и ящиках. Найти ответ — значит, найти основу, на которой можно создать теорию, общество или даже целый мир.
Что же я тогда ответил? Признаюсь, время от времени я способен и на умную мысль:
— Место для Русалок как раз здесь, рядом с Царем Морским!
(Точно — как раз здесь, рядом с Дураком и Шутом придворным, подумал я.)
И мы стояли, взявшись за руки и обозревая полчища Волшебников, Великанов и Карликов, а те бесились в диком восторге. Кстати, неправда, что русалок в жизни не бывает. С одной по крайней мере я знаком лично. И даже за руку ее держал.
Однажды на Рождество мне почти никто не прислал открыток. И как-то отвратительным февральским вечером я по-настоящему понял всю гнусность этого факта, воспоминание о котором вдруг выплыло из тех уголков моего сознания, что забиты всяким хламом. Наверное, мне просто понадобился повод, чтобы оправдать поганое настроение, — вот и вспомнились открытки. Но я смолчал. Я стерпел. Я сильный. Подумаешь, горе! Так называемые друзья не удосужились какую-то несчастную рождественскую открытку прислать! Ну и пусть! Обойдусь и без их внимания!
Как-то в августе я возился на чердаке, пытаясь навести порядок в этом бедламе, и среди мишуры, гирлянд и прочих украшений откопал целую коробку нераспечатанных поздравлений к прошлогоднему Рождеству. Должно быть, я покидал их в коробку — думал, прочту на досуге, а потом так закрутился в предпраздничной суете — какой уж там досуг! И открытки пали жертвой синдрома «сейчас-не-до-них-положу-на — чердак-в-новом-году-разберем».
Я спустился с коробкой, а дальше — представьте себе такую картину: середина августа, жаркий летний день, я в плавках и темных очках сижу в шезлонге на веранде; рядом на столике — шоколадное масло и литровая кружка с охлажденным чаем; в душе у меня — полная сумятица. Распечатываю один за другим конверты, а чтобы создать подходящее настроение, включаю на всю катушку переносной магнитофон с записями рождественских гимнов.
Вот они — ангелы, сугробы, волхвы, свечи, еловые ветви, лошади и сани, Святое семейство, эльфы и Санта-Клаус. И множество пожеланий счастья, радости, мира и благополучия. А в придачу, словно этого мало, от руки написаны добрые, нежные слова от моих «так называемых» друзей, которые, как оказалось, сделали все, что могли, чтобы порадовать меня на Рождество.
Я заплакал. Мне стало и приятно, и тошно, а такое случается нечасто. Раскаяние смешалось с признательностью, печаль была тонкой и светлой, и что-то вспомнилось, и о чем-то взгрустнулось… Одним словом — сентиментальность завладела мною.
Как обычно бывает по закону подлости, в самый неподходящий момент появилась соседка: ее привлекли громкие рождественские песнопения. Увидев меня в таком состоянии, она засмеялась. Я показал ей открытки — и она заплакала. И мы вдвоем устроили нежданный рождественский праздник прямо там, на веранде, в середине августа, распевая вместе с церковным хором мормонов гимн «О, Священная Ночь!» вплоть до мощного апофеоза: «Ста-а-нь-те на ко-ле-е-ни, слу-у-шай-те а-а-н-ге-лов го-о-ло-са-а-а!»
Ну что тут сказать? Наверное, у каждого где-то в дальних уголках сознания таится и благоговение, и трепет, и радость; пробудить их вовсе не трудно. А Рождество, по-моему, все-таки всегда какое-то нежданное — хоть в декабре, хоть в августе.
Случилось это воскресным днем, незадолго до Рождества. Было дождливо, ветрено, холодно. Зимняя непогода. Список дел получилея длинным и рос, как плесень в укромном уголке. Настроение — хуже некуда. Жизненная активность — нулевая. Заглянул в гороскоп — там только совет «помнить об осторожности». Заглянул в воскресную газету — там только нудный перечень биржевых отчетов, смертей и разрушений. Где же вы, дни утешенья и радости?