всякая смена обладает полным единством. Тем не менее эта постоянность есть не более как
только способ, каким мы представляем себе существование вещей (в явлении).
Определения субстанции, которые суть не что иное, как особые способы ее существования, называются акциденциями. Они всегда реальны, потому что касаются существования
субстанции (отрицания суть лишь определения, выражающие небытие чего-нибудь в
субстанции). Если этому реальному в субстанции приписывают особое существование
(например, движению как акциденции материи), то такое существование называют
присущностью (Inharenz) в отличие от существования субстанции, которое называют
субсистенцией. Однако отсюда возникает много недоразумений; более правильно говорит
и более точен тот, кто называет акциденциями только способы, какими положительно
определяют существование субстанции. Впрочем, условия логического применения нашего
рассудка заставляют нас как бы обособлять то, что может сменяться в существовании
субстанции, между тем как субстанция сохраняется, и рассматривать это сменяющееся в
его отношении к истинно постоянному и коренному. Поэтому, хотя категорию субстанции
мы поставили под рубрику отношений, она содержит скорее условие отношений, чем само
отношение.
На этом [понятии] постоянности основывается также и правильное толкование понятия
изменения. Возникновение и исчезновение-это не изменения того, что возникает или
исчезает. Изменение есть один способ существования, следующий за другим способом
существования того же самого предмета. Поэтому то, что изменяется, есть сохраняющееся, и сменяются только его состояния. Так как эта смена касается только определений, которые
могут исчезать или возникать, то мы можем высказать следующее положение, кажущееся
несколько парадоксальным: только постоянное (субстанция) изменяется; изменчивое
подвергается не изменению, а только смене, состоящей в том, что некоторые определения
исчезают, а другие возникают.
Поэтому изменения можно наблюдать только у субстанций, и безусловное возникновение
и исчезновение, не составляющее определения постоянного, не может быть возможным
восприятием, так как именно это постоянное делает возможным представление о переходе
из одного состояния в другое и от небытия к бытию, которые, следовательно, эмпирически
могут быть познаны только как сменяющиеся определения того, что сохраняется.
Допустите, что нечто начало существовать безусловно; в таком случае вы должны иметь
какой-то момент, когда этого нечто не было. Но к чему можете вы присоединить этот
момент, если не к тому, что уже существует? В самом деле, пустое предшествующее время
не есть предмет восприятия; но если вы присоедините это возникновение к вещам, которые
уже существовали прежде и продолжают существовать до возникновения чего-то, то
последнее окажется лишь определением предшествующей вещи как постоянного. То же
самое относится и к исчезновению, так как оно предполагает эмпирическое представление
о времени, в котором явления уже нет.
Субстанции (в явлении) суть субстраты всех определений времени. Возникновение и
исчезновение некоторых из них устранило бы единственное условие эмпирического
единства времени, и явления относились бы тогда к двум различным временам, в которых
существование протекало бы одновременно, что нелепо. В действительности существует
только одно время, в котором все различные времена должны полагаться не вместе, а одно
после другого.
Таким образом, постоянность есть необходимое условие, при котором только и можно
определить явления как вещи или предметы в возможном опыте. Что же касается
эмпирического критерия этой необходимой постоянности и вместе с ней
субстанциальности явлений, то высказывать о нем необходимые соображения нам
представится случай впоследствии.
В. Вторая аналогия
Основоположение о временной последовательности по закону причинности