субстанция должна иметь внутренние определения и силы, направленные на внутреннюю
реальность. Но какие же иные внутренние акциденции могу я мыслить, кроме тех, которые
доставляет мне мое внутреннее чувство, а именно кроме самого мышления или чего-то
аналогичного ему? Поэтому-то Лейбниц считал все субстанции простыми, наделенными
способностью представления субъектами, одним словом, монадами, так как он принимал
их за ноумены, не исключая и составных частей материи, у которых он мысленно отнял все, что может означать внешние отношения, стало быть, также и сложение.
4. Материя и форма. Эти два понятия лежат в основе всякой другой рефлексии, до такой
степени они неразрывно связаны со всяким применением рассудка. Первое из них означает
определяемое вообще, а второе-его определение (и то и другое в трансцендентальном
смысле, так как мы отвлекаемся от всяких различий в том, что дано, и в том способе, каким
оно определяется). Прежде логики называли общее материей, а видовое различие-формой.
Во всяком суждении можно назвать данные понятия логической материей (для суждения), а отношение между ними (посредством связки)-формой суждения. Во всякой сущности
составные части ее (essentialia) образуют материю, а способ, каким они соединены в вещи, - сущностную форму. Точно так же безграничная реальность вещей вообще
рассматривалась как материя всякой возможности, а ее ограничение (отрицание)-как
форма, которой одна вещь отличается от других согласно трансцендентальный понятиям.
Рассудок прежде всего требует, чтобы нечто было дано (по крайней мере в понятии), дабы
иметь возможность каким-нибудь образом определить его. Поэтому в понятии чистого
рассудка материя предшествует форме, и ввиду этого Лейбниц признавал сначала вещи
(монады) и внутри их способность представления, чтобы затем на этом основать внешнее
отношение между вещами и взаимодействие (Gemeinschaft) между их состояниями (а
именно представлениями). Поэтому [в его учении] пространство и время были возможны
как основания и следствия: пространство - благодаря взаимоотношению между
субстанциями, время-благодаря взаимосвязи определений этих субстанций. Так и должно
было бы быть на самом деле, если бы чистый рассудок мог непосредственно быть соотнесен
с предметами и если бы пространство и время были определениями вещей самих по себе.
Но если пространство и время суть только чувственные созерцания, в которых мы
определяем все предметы исключительно лишь как явления, то форма созерцания (как
субъективное свойство чувственности) предшествует всякой материи (ощущениям), стало
быть, пространство и время предшествуют всем явлениям и всем данным опыта, вернее, только они и делают их возможными. Философ-интеллектуалист не мог допустить, чтобы
форма предшествовала самим вещам и определяла их возможность, и со своей точки зрения
он был прав, поскольку он считал, что мы созерцаем вещи так, как они существуют (хотя и
посредством неясного представления). Но так как чувственное созерцание есть совершенно
особое субъективное условие, которое a priori лежит в основе всякого восприятия, а форма
его первоначальна, то эта форма дана сама по себе, и материя (или сами являющиеся вещи) не только не должна была бы лежать в основе (как мы должны были бы утверждать, если
бы судили согласно одним лишь понятиям), но даже, наоборот, возможность ее
предполагает данным формальное созерцание (пространство и время).
Примечание к амфиболии рефлективных понятий
Да будет позволено мне называть место, уделяемое нами понятию или в чувственности, или
в чистом рассудке, трансцендентальным. Соответственно этому определение места, присущего всякому понятию в зависимости от его применения, и указания, как по правилам
определить место всякого понятия, следовало бы называть трансцендентальной топикой; это учение надежно предохраняло бы от всяких уловок чистого рассудка и возникающих
отсюда заблуждений, так как оно всегда различало бы, к какой познавательной способности
принадлежат, собственно, понятия. Всякое понятие и всякую рубрику, под которую
подходит много знаний, можно называть логическим местом. На этом основывается
логическая топика Аристотеля, которой могли пользоваться школьные учителя и ораторы, чтобы в той или иной части мышления найти все наиболее подходящее для обсуждаемого
ими предмета и умствовать по поводу его с некоторой видимостью основательности или
многословно болтать.
Трансцендентальная же топика содержит не более чем четыре приведенные рубрики
всякого сравнения и различения, отличающиеся от категорий тем, что они показывают не
предмет согласно тому, что составляет его понятие (величина, реальность), а только