ложны, а только в том, что никто не может с аподиктической достоверностью (или хотя бы
только с большей вероятностью) утверждать противоположное. Ведь мы владеем чем-то не
по’ чьей-либо милости, если, имея, правда, недостаточно прав на это, мы все же совершенно
уверены, что никто не может доказать незаконность нашего владения.
Есть нечто печальное и удручающее в том, что вообще существует антитетика чистого
разума и что разум, высшее судилище для [решения] всех споров, вынужден вступать в
спор с самим собой. Выше мы имели, правда, перед собой такую мнимую антитетику, но
оказалось, что она основывается на недоразумении, возникшем оттого, что, согласно
распространенному предрассудку, явления принимались за вещи сами по себе и затем
выставлялось требование абсолютной полноты их синтеза в той или другой форме (которая, однако, и в той и в другой форме одинаково была невозможна), чего, однако, вовсе нельзя
ожидать от явлений. Следовательно, в этом случае не было никакого действительного
противоречия разума с самим собой в утверждениях ряд явлений, которые даны сами по
себе, имеет абсолютно первое начало и этот ряд существует абсолютно и сам по себе, без
всякого начала; действительно, оба положения совместимы, так как явления по своему
существованию (как явления) сами по себе суть ничто, т. е. суть нечто противоречивое, и
потому допущение их, естественно, влечет за собой противоречивые выводы.
Но мы не можем ссылаться на подобное недоразумение и таким образом улаживать спор
разума, когда, например, теист утверждает, что высшая сущность есть, а атеист -что высшей
сущности нет, или если в психологии одни утверждают, что все мыслящее обладает
абсолютным постоянным единством, следовательно, отличается от всякого преходящего
материального единства, а другие утверждают, наоборот, что душа не есть нематериальное
единство и не может быть изъята из сферы бренного. Действительно, в этих случаях
предмет обсуждения свободен от всего постороннего, противоречащего его природе, и
рассудок имеет здесь дело только с вещами самими по себе, а не с явлениями.
Следовательно, здесь должно было бы быть настоящее противоречие, если бы только
чистый разум мог найти в пользу отрицания нечто близкое основанию утверждения; в
самом деле, что касается критики доводов догматического утверждения, то она может быть
допущена без отказа от этих положений, так как все же в их пользу говорят интересы
разума, между тем как противник не может сослаться на эти интересы.
Выдающиеся и вдумчивые люди (например, Зульцер), чувствуя слабость прежних
доказательств, часто выражали надежду, что со временем будут еще изобретены очевидные
демонстрации двух кардинальных положений нашего чистого разума: есть Бог, есть
загробная жизнь. Я с этим не согласен, скорее я уверен, что этого никогда не случится.
Действительно, откуда бы взял разум основания для таких синтетических утверждений, которые не касаются предметов опыта и его внутренней возможности? Но с другой
стороны, аподиктически достоверно, что нет и не будет человека, который мог бы
высказать противоположные утверждения с какой-либо вероятностью, а тем более
догматически. Действительно, так как он мог бы доказать это только с помощью чистого
разума, то он должен был бы взять на себя задачу доказать, что высшая сущность и
мыслящий в нас субъект как чистая мысль (Intelligenz) невозможны. Но откуда же он брал
бы знания, которые дали бы ему право судить таким образом, синтетически, о вещах за
пределами всякого возможного опыта? Поэтому мы можем не беспокоиться, что кто-то
когда-то докажет нам противоположное; следовательно, нам вовсе не нужно придумывать
искусные доказательства, и мы всегда можем принять те положения, которые вполне
согласуются со спекулятивным интересом нашего разума в эмпирическом применении и, сверх того, служат единственным средством для соединения его с практическим интересом.
Для противника (которого следует рассматривать здесь не только как критика) у нас всегда
в запасе поп liquet, которое неизбежно должно сбить его с юлку, тогда как мы не мешаем
ему обратить это замечание против нас, так как у нас в резерве всегда есть субъективная
максима разума, которой недостает противнику, и под ее защитой мы можем спокойно и
равнодушно смотреть на все его холостые выстрелы.