следовало бы бояться. Он может выступать только с насмешками и хвастовством, которые
можно осмеять как детскую забаву. Это утешительное наблюдение вновь дает мужество
разуму; иначе на что же он мог бы полагаться, если бы, призванный один устранять все
заблуждения, он сам в себе был раздвоен, не имея надежды на мир и спокойное обладание
[истиной]?
Все устроенное самой природой пригодно для какой-нибудь цели. Даже яды служат для
того, чтобы преодолевать другие яды, зарождающиеся в самих соках нашего тела, и потому
должны находиться в полной коллекции лекарственных средств (в аптеке). Возражения
против уверенности и самомнения нашего чисто спекулятивного разума даны самой
природой этого разума и, следовательно, должны иметь полезное назначение и цель, которой не следует пренебрегать. Почему некоторые предметы, хотя и связанные с нашими
высшими интересами, поставлены провидением столь высоко, что нам дозволено только
находить их в неясном восприятии, вызывающем в нас самих сомнения, отчего
исследующий взор не столько удовлетворяется, сколько раздражается? Полезно ли
отваживаться на дерзкие определения, - при такой перспективе это по меньшей мере
сомнительно, быть может, даже вредно. Но всегда и без всякого сомнения полезно
предоставить пытливому и испытующему разуму полную свободу, дабы он
беспрепятственно мог обеспечивать свои интересы, чему способствует и то, что он
ограничивает свои познания, и то, что он расширяет их, между тем как интересы его всякий
раз страдают, когда вмешивается чужая рука, чтобы свернуть его с естественного для него
пути к навязанным ему целям.
Поэтому предоставьте вашему противнику говорить только разумное и побивайте его
только оружием разума. Что же касается добра (практического интереса), не беспокойтесь
о нем, так как в чисто спекулятивном споре оно вовсе не замешано. Тогда спор обнаружит
лишь некоторую антиномию разума, которая, коренясь в его природе, необходимо должна
быть выслушана и исследована. Спор развивает антиномию, рассматривая ее предмет с
двух сторон и исправляя ее суждение тем, что ограничивает это суждение. Спорным
оказывается здесь не предмет, а тон. Действительно, на вашу долю остается еще
достаточно, чтобы говорить языком твердой веры, оправдываемым перед самым строгим
разумом, хотя вам и приходится покинуть язык знания.
Если бы спросить хладнокровного, как бы созданного для уравновешенных суждений
Давида Юма: что побудило вас подорвать старательно подобранными сомнениями столь
утешительное и полезное для человека убеждение в том, что у его разума достаточно
проницательности для обоснования и определенного понимания высшей сущности? -то он
ответил бы: ничего, кроме намерения продвинуть разум в его самопознании и кроме
некоторого недовольства насилием, производимым над разумом, когда им хвастаются и
вместе с тем мешают ему искренне признать свои слабости, открывающиеся ему при
проверке самого себя. Но задайте вопрос Пристли, преданному одним только принципам
эмпирического
применения
разума
и
питающему
отвращение
ко
всякой
трансцендентальной спекуляции, что его побудило подрывать свободу и бессмертие нашей
души (надежда на загробную жизнь есть у него лишь ожидание чуда воскресения), эти
основы всякой религии, и он, сам будучи благочестивым и ревностным проповедником
религии, сошлется лишь на интерес разума, которому мы наносим ущерб, если хотим