концов должны потерять для него всякую притягательность. Правда, те же удары, которые
разрушают здание противника, должны быть столь же губительными и для его собственных
спекулятивных строений, если только он задумает возвести их; тем не менее он может вовсе
не беспокоиться об этом: ему не нужно жить в них, так как перед ним открывается вид на
практическое поприще, где он с полным основанием может надеяться найти более твердую
почву, дабы на ней воздвигнуть свою разумную и благотворную систему.
Таким образом, в сфере чистого разума не бывает настоящей полемики. Обе стороны толкут
воду в ступе и дерутся со своими тенями, так как они выходят за пределы природы, туда, где для их догматических уловок нет ничего, что можно было бы схватить и удержать. Они
могут бороться сколько угодно; тени, разрубаемые ими, мгновенно срастаются вновь, как
герои в Валгалле, чтобы опять развлекаться бескровными битвами.
Однако чистый разум не имеет также дозволенного скептического применения, которое
можно было бы назвать основоположением о нейтральности при всех его спорах.
Подстрекать разум против самого себя, доставлять оружие обеим его сторонам и затем
спокойно и с насмешкой наблюдать их разгоряченную борьбу-это с догматической точки
зрения есть неблаговидное занятие и проявление злорадства и коварства. Но если мы
замечаем непреодолимое ослепление и высокомерие умствующих людей, не желающее
считаться ни с какой критикой, то у нас действительно нет иного средства, как
противопоставить хвастовству одной стороны другое хвастовство, опирающееся на точно
такие же права, дабы противодействием врага по крайней мере привести разум в
замешательство, вызвать у него некоторое сомнение насчет его притязаний и заставить его
выслушать критику. Но попытка оставить его навсегда при этих сомнениях и намереваться
рекомендовать убеждение и признание в своем незнании не только как целебное средство
против догматического самомнения, но и как способ закончить спор разума с самим собой
была бы безуспешна и никак не вела бы к успокоению разума; она может быть только
средством пробуждения разума от его сладкого догматического сна, дабы подвергнуть его
состояние более тщательному исследованию. Но этот скептический прием избавить себя от
скучного занятия разума кажется как бы кратчайшим путем к достижению постоянного
философского спокойствия; по крайней мере этим торным путем охотно идут те, кто
надеется придать себе философский авторитет насмешливым пренебрежением ко всем
исследованиям этого рода; поэтому я считаю необходимым обрисовать отличительные
свойства этого способа мышления.
О невозможности скептического удовлетворения внутренне раздвоенного чистого
разума
Сознание своего неведения (если оно не познается как необходимое), вместо того чтобы
положить конец нашим исследованиям, скорее побуждает к ним. Всякое неведение есть или
незнание вещей, или незнание назначения и границ нашего познания. Если неведение
случайно, то оно побуждает нас в первом случае к догматическому исследованию вещей
(предметов), а во втором случае -к критическому исследованию границ нашего возможного
познания. Если же наше неведение безусловно необходимо и потому освобождает нас от
всякого дальнейшего исследования, то это можно установить не эмпирически, путем
наблюдения, а только критически, путем отыскания первоисточников нашего познания.
Следовательно, определение границ нашего разума можно произвести только
соответственно априорным основаниям; то ограничение его, которое есть лишь
неопределенное знание о никогда полностью не устранимом неведении, может быть
установлено также и a posteriori, на основании того, что при всяком нашем знании все еще
должно быть познано. Первый вид знания о своем неведении, возможного только
посредством критики самого разума, есть, следовательно, наука, а второй вид знания о
своем неведении есть не более как восприятие, о котором нельзя сказать, какие выводы из
него можно сделать. Если я представляю себе поверхность Земли (согласно чувственной