рассудка, и признавать несостоятельными все шаги разума в этом направлении. Он может
только сказать: если бы мы усматривали их источник и подлинность, мы могли бы
определить объем и границы нашего разума, а пока это не достигнуто, все утверждения
разума высказаны наугад. Именно таким образом было бы обосновано всеобщее сомнение
во всякой догматической философии, идущей своим путем без критики самого разума; но
этим не полагался бы еще предел такому движению разума вперед, если оно было бы
подготовлено и обеспечено лучшей закладкой основания. В самом деле, во-первых, все
понятия и даже все вопросы, предлагаемые нам чистым разумом, находятся не в опыте, а
только в самом разуме, и потому должна существовать возможность решения и понимания
их, что касается их значимости или несостоятельности. Мы не имеем, во-вторых, права, полагая, будто решение этих задач заложено в природе вещей, отклонять их и отказываться
от их дальнейшего исследования, ссылаясь на нашу неспособность; ведь один лишь разум
породил в своих недрах самые эти идеи, и потому он сам должен дать отчет об их значении
или диалектической видимости.
Всякая скептическая полемика, собственно, обращена только против сторонников
догматизма, которые, не питая недоверия к своим первоначальным объективным
принципам, т. е. не подвергая их критике, с важным видом продолжают свой путь; цель
такой полемики состоит лишь в том, чтобы расстроить планы догматиков и привести их к
самопознанию. Сама по себе в отношении того, что мы знаем и чего не можем знать, она
ровно ничего не значит. Все неудачные догматические попытки разума суть факты, которые
всегда полезно подвергать цензуре. Но отсюда нельзя делать вывод о надеждах разума на
больший успех в будущем и о его притязаниях на такой успех; поэтому одна лишь цензура
никогда не может привести к концу споры о правах человеческого разума.
Так как Юм был, пожалуй, самым проницательным из всех скептиков и так как, без
сомнения, ничто так не повлияло на пробуждение основательного исследования разума, как
его скептический метод, то полезно обрисовать, насколько это соответствует моей задаче, ход умозаключений и заблуждений этого проницательного и достойного философа, которые вначале все же напали на след истины.
Глава 16
Юм, возможно, догадывался, что в определенного роди суждениях мы выходим за пределы
нашего понятия о предмете, хотя никогда полностью не развил этой мысли. Такие суждения
я назвал синтетическими. Нет ничего затруднительного в том, каким образом я могу
посредством опыта выйти из понятия, которое я имел раньше. Опыт сам есть синтез
восприятии, обогащающий мое понятие, которое я имею с помощью такого восприятия, другими прибавляемыми понятиями. Но мы полагаем, что можем также a priori выйти за
пределы нашего понятия и расширить свое знание. Мы пытаемся сделать это или с
помощью чистого рассудка в отношении того, что по крайней мере может быть объектом
опыта, или даже с помощью чистого разума в отношении таких свойств вещей, а также в
отношении существования таких предметов, которых никогда не бывает в опыте. Скептик
Юм не различал этих двух видов суждений, хотя и должен был сделать это, и считал такое
самообогащение понятий и, так сказать, самопорождение нашего рассудка (вместе с
разумом) без оплодотворения опытом прямо невозможным; поэтому он считал все
предполагаемые -априорные принципы их воображаемыми и находил, что они не более как
возникающая из опыта и его законов привычки следовательно, эмпирические, т. е. сами по
себе случат правила, которым мы приписываем мнимую необходимость и всеобщность. В
обоснование этого странного положения он ссылался на всеми признаваемое
основоположение причины к действию. Так как никакая способность рассудка не может
вести нас от понятия чего-то одного к существованию чего-то другого, что было бы дано
этим понятиям всеобщим и необходимым образом, то отсюда он считал возможным делать
вывод, что, кроме опыта, у нас нет ничего, что могло бы обогащать наши понятия и что
давало бы право на таки! a priori саморасширяющиеся суждения. Что лучи солнца, освещающие воск, растопляют его, а глину делают более твердой, никакой рассудок не
может угадать исходя из понятий, которые мы имели раньше об этих вещах, и тем более
заключить об этом на основании законов, и только опыт может преподать нам такой закон.