исследование природы тяготеет к форме системы целей и в своем высшем развитии
становится физикотеологией. А физикотеология, так как она начинала с нравственного
порядка как единства, коренящегося в сущности свободы, а не случайно установленного
внешними заповедями, сводит целесообразность природы к основаниям, которые должны
a priori быть неразрывно связаны с внутренней возможностью вещей, и тем самым к
трансцендентальной теологии, которая рассматривает идеал высшего онтологического
совершенства как принцип систематического единства, связывающий все вещи сообразно
общим и необходимым законам природы, так как все они берут свое начало в абсолютной
необходимости единой первосущности.
Какое применение можем мы найти для нашего рассудка даже в отношении опыта, если мы
не ставим себе целей? Но высшие цели суть цели моральности, и познание их может быть
дано нам только чистым разумом. Поставив эти цели и руководствуясь ими, мы не можем
даже познание природы целесообразно применить к знанию там, где сама природа не
установила целесообразного единства. Действительно, без этого единства мы сами не
обладали бы даже разумом, так как у нас не было бы для него школы и культуры, [приобретенной] благодаря предметам, которые давали бы материал для таких понятий. Но
первое указанное нами целесообразное единство есть нечто необходимое и обоснованное в
самой сущности воли, следовательно, второе единство, содержащее в себе условие
применения первого in concrete, должно быть таким же; стало быть, трансцендентальное
расширение наших познаний разумом не может составлять причину, а есть только действие
практической целесообразности, которую возлагает на нас чистый разум.
Поэтому и в истории человеческого разума мы находим, что, пока моральные понятия не
были в достаточной степени очищены и определены и пока не было усмотрено, согласно с
этими понятиями, систематическое единство целей, и притом из необходимых принципов, до тех пор познание природы и даже значительная степень культуры разума во многих
других науках, с одной стороны, вырабатывали лишь грубые и смутные понятия о божестве, с другой - вообще проявляли к этому вопросу удивительное равнодушие. Более
значительная разработка нравственных идей, которая сделалась необходимой благодаря в
высшей степени чистому нравственному закону нашей религии, обратила внимание разума
на этот предмет ввиду интереса, который она вызвала к нему; без всякого содействия со
стороны обогащающихся знаний о природе и со стороны правильных и надежных
трансцендентальных знаний (они были всегда недостаточны) эти нравственные идеи
создали понятие о божественной сущности, которое мы считаем теперь правильным не
потому, что спекулятивный разум убеждает нас в его правильности, а потому, что оно
полностью согласуется с моральными принципами разума. Все же только чистому разуму, однако лишь в его практическом применении, принадлежит та заслуга, что он связал с
нашими высшими интересами знание, о котором чистая спекуляция может лишь мечтать, но которое она не в состоянии обосновать, и тем самым превратил это знание если не в
демонстративно доказанную догму, то все же в безусловно необходимое предположение в
соответствии с существеннейшими целями чистого разума.
Но когда практический разум достиг этого высокого пункта, а именно понятия единой
первосущности как высшего блага, то он не должен воображать, будто он поднялся над
всеми эмпирическими условиями своего применения и вознесся до непосредственного
знания новых предметов настолько, чтобы исходить из этого понятия и выводить из него
даже моральные законы. Действительно, внутренняя практическая необходимость именно
этих законов привела нас к допущению самостоятельной причины или мудрого правителя
мира, чтобы придать моральным законам действенность; поэтому мы не можем
рассматривать их вслед за этим опять как случайные и как производные только от воли, в
особенности от такой воли, о которой мы не имели бы никакого понятия, если бы не
составили себе его соответственно указанным выше законам. До тех пор пока практический
разум имеет право направлять нас, мы будем считать поступки обязательными не потому, что они суть заповеди Бога, а будем считать их Божественными заповедями потому, что мы
внутренне обязаны совершать их. Мы будем изучать свободу при целесообразном единстве
согласно принципам разума и лишь постольку будем считать себя сообразующимися с
Божественной волей, поскольку признаем священным нравственный закон, которому нас