уверен и т. д. Иными словами, вера в Бога и в загробный мир так сплетена с моими
моральными убеждениями, что, так же как я не подвергаюсь опасности утратить эти
убеждения, точно так же я не беспокоюсь, что эта вера может быть отнята у меня.
Единственный сомнительный пункт, встречающийся здесь, состоит в том, что эта вера
разума основывается на допущении моральных убеждений. Если мы отбросим это
допущение и возьмем человека, который был бы совершенно равнодушен к нравственным
законам, то вопрос, предлагаемый разумом, становится только задачей для спекуляции и
может, правда, быть подкреплен тогда серьезными основаниями по аналогии, однако не
такими основаниями, которым сдалась бы даже самая упорная скептичность . Впрочем, в
этих вопросах ни один человек не свободен от всякого интереса. В самом деле, хотя бы у
человека не было морального интереса из-за отсутствия добрых чувств, однако и в таком
случае имеется достаточно оснований вселить в него страх перед бытием Бога и загробной
жизнью. Действительно, для этого требуется только, чтобы у него не было по крайней мере
уверенности, что такой сущности и загробной жизни нет, а для этой уверенности, поскольку
это должно быть подтверждено одним лишь разумом, стало быть, аподиктически, он
должен доказать невозможность бытия Бога и загробной жизни-задача, которую, конечно, не может решить ни один разумный человек. Это была бы негативная вера, которая, правда, не могла бы порождать моральность и добрые чувства, но могла бы создать им аналог, а
именно могла бы в значительной степени сдерживать порывы к совершению зла.
Неужели, скажут нам, это все, чего может достигнуть чистый разум, открывая новые
горизонты за пределами опыта? Ничего, кроме двух символов веры? Этого мог бы
достигнуть в обыденный рассудок, не призывая на помощь философов!
Я не буду здесь восхвалять услугу, которую философия оказывает человеческому разуму
огромными усилиями своей критики, хотя бы результат ее и был негативным; об этом еще
будет сказано несколько слов в следующем разделе. Но неужели вы требуете, чтобы знание, касающееся всех людей, превосходило силы обыденного рассудка и открывалось вам
только философами? Именно то, что вы порицаете, служит лучшим подтверждением
правильности высказанных выше положений, так как теперь обнаруживается то, чего
нельзя было предвидеть вначале, а именно что в вопросе, касающемся всех людей без
различия, природу нельзя обвинять в пристрастном распределении своих даров, и в
отношении существенных целей человеческой природы высшая философия может вести не
иначе как путем, предначертанным природой также и самому обыденному рассудку.
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО УЧЕНИЯ О МЕТОДЕ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Архитектоника чистого разума
Под архитектоникой я разумею искусство построения системы. Так как обыденное знание
именно лишь благодаря систематическому единству становится наукой, т. е. из простого
агрегата знаний превращается в систему, то архитектоника есть учение о научной стороне
наших знаний вообще, и, следовательно, она необходимо входит в учение о методе. Под
управлением разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему, так
как только в системе они могут поддерживать существенные цели разума и содействовать
им. Под системой же я разумею единство многообразных знаний, объединенных одной
идеей. А идея есть понятие разума о форме некоторого целого, поскольку им a priori определяется объем многообразного и положение частей относительно друг друга.
Следовательно, научное понятие разума содержит в себе цель и соответствующую ей
форму целого. Единством цели, к которому относятся все части [целого] и в идее которого
они соотносятся также друг с другом, объясняется то, что, приобретая знание, нельзя
упустить из виду ни одной части, а также нельзя сделать никакого случайного добавления
или остановиться на неопределенной величине совершенства, не имеющей a priori определенных границ. Следовательно, целое расчленено (articulatio), а не нагромождено
(coacervatio); оно может, правда, расти внутренне (per intussusceptionem), но не внешне (per appositionem) в отличие от тела животного, рост которого состоит не в присоединении
новых членов, а в том, что каждый орган без изменения пропорциональности становится
более сильным и более приспособленным к своим целям.
Идея нуждается для своего осуществления в схеме, т. е. в a priori определенном из принципа