восприятия, и потому они называются чистым созерцанием; ощущения же суть то в нашем
познании, благодаря чему оно называется апостериорным познанием, т. е. эмпирическим
созерцанием. Пространство и время безусловно необходимо принадлежат нашей
чувственности, каковы бы ни были наши ощущения; ощущения же могут быть весьма
различными. До какой бы высокой степени отчетливости мы ни довели наши созерцания, все равно этим мы не подошли бы ближе к [познанию] свойств предметов самих по себе.
Во всяком случае мы бы тогда полностью познали только способ нашего созерцания, т. е.
нашу чувственность, да и то всегда лишь при условии [существования] пространства и
времени, первоначально присущем субъекту; каковы предметы сами по себе -этого мы
никогда не узнали бы и при помощи самого ясного знания явлений их, которое единственно
дано нам.
Поэтому думать, что вся наша чувственность есть не что иное, как беспорядочное
представление о вещах, содержащее лишь то, что присуще им самим по себе, но только в
виде нагромождения признаков и подчиненных представлений, которые мы не можем
отчетливо различить, - значит искажать понятие о чувственности и явлении так, что все
учение о них становится бесполезным и пустым. Различие между неотчетливыми и
отчетливыми представлениями имеет только логический характер и не касается
содержания. Так, например, нет сомнения, что понятие права, которым пользуется здравый
рассудок, вполне совпадает с тем, что может развить из него самая утонченная спекуляция, с той лишь разницей, что в обыденном и практическом применении мы не осознаем таких
разнообразных представлений, содержащихся в этой мысли. Но на этом основании нельзя
утверждать, будто обыденное понятие имеет чувственный характер и содержит только
явление: право вовсе не может являться, его понятие содержится в рассудке и представляет
(моральное) свойство поступков, присущее им самим по себе. Наоборот, представление о
теле в созерцании не содержит ничего, что могло бы быть присуще предметам самим по
себе; оно выражает лишь явление чего-то и способ, каким это нечто воздействует на нас; такая восприимчивость нашей познавательной способности называется чувственностью и
отличается как небо от земли от знания предметов самих по себе, хотя бы мы и проникли в
самую глубь явлений.
Вот почему философия Лейбница и Вольфа указала всем исследованиям о природе и
происхождении наших знаний совершенно неправильную точку зрения, признавая
различие между чувственностью и интеллектуальным только логическим различием. На
самом деле это различие трансцендентально и касается не просто формы отчетливости или
неотчетливости, а происхождения и содержания знаний, так что с помощью чувственности
мы не то что неясно познаем свойства вещей самих по себе, а вообще не познаем их, и, как
только мы устраним наши субъективные свойства, окажется, что представляемый объект с
качествами, приписываемыми ему чувственным созерцанием, нигде не встречается, да и не
может встретиться, так как именно наши субъективные свойства определяют форму его как
явления.
Обычно мы отличаем в явлениях то, что по существу принадлежит созерцанию их и имеет
силу для всякого человеческого чувства вообще, от того, что им принадлежит лишь
случайно, так как имеет силу не для отношения к чувственности вообще, а только для
особого положения или устройства того или другого чувства. О первом виде познания
говорят, что оно представляет предмет сам по себе, а о втором-что оно представляет только
явление этого предмета. Однако это лишь эмпирическое различение. Если остановиться на
этом (как это обыкновенно делают) и не признать (как это следовало бы сделать) эмпирическое созерцание опять-таки только явлением, так что в нем нет ничего
относящегося к вещи самой по себе, то наше трансцендентальное различение утрачивается
и мы начинаем воображать, будто познаем вещи сами по себе, хотя в чувственно
воспринимаемом мире мы везде, даже при глубочайшем исследовании его предметов, имеем дело только с явлениями. Так, например, радугу мы готовы назвать только явлением, которое возникает при дожде, освещенном солнцем, а этот дождь-вещью самой по себе. И
это совершенно правильно, если только мы понимаем понятие вещи самой по себе лишь
физически, как то, что в обычном для всех опыте определяется при всех различных
положениях по отношению к чувствам, но в созерцании только так, а не иначе. Но если мы