относиться пассивно к самим себе; поэтому системы психологии обычно отождествляют
внутреннее чувство со способностью апперцепции (между тем как мы старательно
отличаем их друг от друга).
Внутреннее чувство определяется рассудком и его первоначальной способностью
связывать многообразное [содержание] созерцания, т. е. подводить его под апперцепцию
(на которой основывается сама возможность рассудка). Однако у нас, людей, сам рассудок
не есть способность созерцания и, даже если созерцания были бы даны в чувственности, рассудок не способен принимать их в себя, чтобы, так сказать, связать многообразное
[содержание] его собственного созерцания; поэтому синтез рассудка, рассматриваемый сам
по себе, есть не что иное, как единство действия, сознаваемое рассудком, как таковое, также
и без чувственности, но способное внутренне определять чувственность в отношении
многообразного, которое может быть дано ему сообразно форме ее созерцания.
Следовательно, рассудок, под названием трансцендентального синтеза воображения, производит на пассивный субъект, способностью которого он является, такое действие, о
котором мы имеем полное основание утверждать, что оно влияет на внутреннее чувство.
Апперцепция и ее синтетическое единство вовсе не тождественны с внутренним чувством: как источник всякой связи, апперцепция относится, под названием категорий, к
многообразному [содержанию] созерцаний вообще, [т. е.] к объектам вообще, до всякого
чувственного созерцания, между тем как внутреннее чувство содержит в себе лишь форму
созерцания, хотя и без связи многообразного в нем, стало быть, еще не содержит в себе
никакого определенного созерцания, которое становится возможным только через
осознание определения внутреннего чувства при помощи трансцендентального действия
воображения (синтетическое влияние рассудка на внутреннее чувство), называемого мной
фигурным синтезом.
Это мы и наблюдаем всегда в себе. Мы не можем мыслить линию, не проводя ее мысленно, не можем мыслить окружность, не описывая ее, не можем представить себе три измерения
пространства, не проводя из одной точки трех перпендикулярных друг другу линий, и даже
время мы можем мыслить не иначе, как обращая внимание при проведении прямой линии
(которая должна быть внешне фигурным представлением о времени) исключительно на
действие синтеза многообразного, при помощи которого мы последовательно определяем
внутреннее чувство, и тем самым имея в виду последовательность этого определения. Даже
само понятие последовательности порождается прежде всего движением как действием
субъекта (но не как определением объекта), стало быть, синтезом многообразного в
пространстве, когда мы отвлекаемся от пространства и обращаем внимание только на то
действие, которым определяем внутреннее чувство сообразно его форме. Следовательно, рассудок не находит во внутреннем чувстве подобную связь многообразного, а создает ее, воздействуя на внутреннее чувство. Но каким образом Я, которое мыслит, отличается от Я, которое само себя созерцает (причем я могу представить себе еще и другие способы
созерцания, по крайней мере как возможные) и тем не менее совпадает с ним, будучи одним
и тем же субъектом? Каким образом, следовательно, я могу сказать, что я как
умопостигающий (Intelligenz) и мыслящий субъект познаю самого себя как мыслимый
объект, поскольку я, кроме того, дан себе в созерцании, только познаю себя одинаковым
образом с другими явлениями, не так, как я существую для рассудка, а так, как я себе
являюсь? Этот вопрос столь же труден, как вопрос, каким образом я вообще могу быть для
себя самого объектом, а именно объектом созерцания и внутренних восприятии. Наше
познание себя действительно должно быть таким, если признать, что пространство есть
лишь чистая форма явлений внешних чувств. Это с очевидностью доказывается тем, что мы
можем представить себе время, которое вовсе не есть предмет внешнего созерцания, не
иначе, как имея образ линии, поскольку мы ее проводим, так как без этого способа
изображения [времени] мы не могли бы познать единицу его измерения; это можно доказать
также ссылкой на то, что определение продолжительности времени, а также место во
времени для всех внутренних восприятии всегда должны заимствоваться нами от того
изменчивого, что представляют нам внешние вещи; отсюда следует, что мы должны
располагать во времени определения внутреннего чувства как явления точно таким же
образом, как мы располагаем определения внешних чувств в пространстве, и потому, если
мы признаем относительно внешних чувств, что объекты познаются посредством них лишь