Отсюда возникает вопрос, как возможно подведение созерцаний под чистые рассудочные
понятия, т. е. применение категорий к явлениям; ведь никто не станет утверждать, будто
категории, например причинность, могут быть созерцаемы также посредством чувств и
содержатся в явлении. В этом столь естественном и важном вопросе и заключается
причина, делающая необходимым трансцендентальное учение о способности суждения, которое должно показать, как возможно, чтобы чистые рассудочные понятия могли
применяться к явлениям вообще. Во всех других науках, где понятия, посредством которых
предмет мыслится в общем виде, не столь отличны от понятий, которые представляют его
in concrete, и не столь неоднородны с ними, нет необходимости в особом исследовании
применения первых понятий ко вторым.
Ясно, что должно существовать нечто третье, однородное, с одной стороны, с категориями, а с другой-с явлениями и делающее возможным применение категорий к явлениям. Это
посредствующее представление должно быть чистым (не заключающим в себе ничего
эмпирического) и тем не менее, с одной стороны, интеллектуальным, а с другой-
чувственным. Именно такова трансцендентальная схема.
Рассудочное понятие содержит в себе чистое синтетическое единство многообразного
вообще. Время как формальное условие многообразного [содержания] внутреннего
чувства, стало быть, связывания всех представлений, a priori содержит многообразное в
чистом созерцании. При этом трансцендентальное временное определение однородно с
категорией (которая составляет единство этого определения), поскольку оно имеет общий
характер и опирается на априорное правило. С другой же стороны, трансцендентальное
временное определение однородно с явлением, поскольку время содержится во всяком
эмпирическом представлении о многообразном. Поэтому применение категорий к
явлениям становится возможным при посредстве трансцендентального временного
определения, которое как схема рассудочных понятии опосредствует подведение явлении
под категории.
После того, что было показано в дедукции категорий, мы надеемся, что никто не станет
колебаться при решении вопроса, имеют ли эти чистые рассудочные понятия одно лишь
эмпирическое или также трансцендентальное применение, т. е. относятся ли они a priori как
условия возможного опыта только к явлениям, или же их как условия возможности вещей
вообще можно распространить на предметы сами по себе (не ограничиваясь нашей
чувственностью). В самом деле, в дедукции категорий мы видели, что понятия совершенно
невозможны и не могут иметь никакого значения, если им самим или по крайней мере
элементам, из которых они состоят, не дан предмет, стало быть, они вовсе не могут
относиться к вещам самим по себе (безотносительно к тому, могут ли и как могут быть даны
нам эти вещи); [мы видели], далее, что единственный способ, каким предметы могут быть
нам даны, есть модификация нашей чувственности и, наконец, что чистые априорные
понятия кроме функции рассудка в категории должны a priori содержать еще формальные
условия чувственности (именно внутреннего чувства), заключающие в себе общее условие, при котором единственно и можно применять категорию к какому-нибудь предмету. Это
формальное и чистое условие чувственности, которым рассудочное понятие
ограничивается в своем применении, мы будем называть схемой этого рассудочного
понятия, а способ, каким рассудок обращается с этими схемами, -схематизмом чистого
рассудка.
Схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения, но так как синтез воображения
имеет в виду не единичное созерцание, а только единство в определении чувственности, то
схему все же следует отличать от образа. Так, если я полагаю пять точек одну за другой…
то это образ числа пять. Если же я мыслю только число вообще, безразлично, будет ли это
пять или сто, то такое мышление есть скорее представление о методе (каким представляют
в одном образе множество, например тысячу) сообразно некоторому понятию, чем сам этот
образ, который в последнем случае, когда я мыслю тысячу, вряд ли могу обозреть и
сравнить с понятием. Это представление об общем способе, каким воображение доставляет