– Я тебя больше. И откуда ты взялся такой?
– Какой?
– Такой. – Их губы снова соединяются, нежно, неумело.
Оголенные деревья упираются в жгучие звезды черного неба, одиноко лает псина, и вдруг девушка напевает: «Я всей силой души обожаю тебя, я бы, кажется, жить не смогла без тебя…» Потом раздается девичий смешок – колокольчик, и снова тишина.
Рядом с ними останавливается мужичок. И откуда он только взялся? В засаленной телогрейке и таких же ватных брюках, он долго смотрит на застывшую в поцелуе парочку: на ушанку со звездочкой, на выбившийся локон девушки, на закоченелые руки курсанта, сжимающие полы шинели на спине у девушки. И совершенно непроизвольно сам себе говорит:
– Война – это страшное дело. Буквально всех убивают!..
– Ой! – вскрикивает Яна.
Оборачиваются, смотрят на непрошеного гостя, на его небритые, впалые щеки, на маленькие с хитрецой глаза.
– Пошли бы вы в депо, – говорит мужичок. – Там тепло. Окоченеете ведь.
– Нам не холодно, – говорит Яна. Мужичок долго молчит, потом делает
такое философское умозаключение:
– Да-а, молодость! – и остается на месте.
Они смотрят друг на друга… Смеется девушка, смеется курсант, наконец, рассмеялся и засаленный мужичок-железнодорожник.
Стол ровно засыпан овсом. Эйжбета перебирает овес, мусор кладет себе в ладонь. Напротив нее сидит лейтенант Добров. Они молчат, видно, главный разговор состоялся.
– Ну, я пойду, – говорит лейтенант и остается на месте.
– Она еще маленькая, – говорит Эйжбета. – Рано ей. Хотя-а…
– Яне семнадцать лет, да? Эйжбета согласно кивает.
– А мне аж двадцать первый пошел! -ухмыляется Добров. – Старик! Молчат.
– Сейчас такое положение на фронте, каждую минуту меня могут отправить… Если б Яна согласилась расписаться со
Эйжбета поднимает глаза, смотрит на лейтенанта.
– Володя, вы мне по душе. Я знаю, вы любите Яну, но как она…
– Добрый вечер! – вместе с клубами морозного пара в дверях появляется Яна. Розовощекая, с горящими глазами, хорошенькая-хорошенькая. Лейтенант расплывается в улыбке.
– Сегодня ты, как с картинки, – говорит он. – У тебя такой вид, будто ты нашла миллион.
– Я нашла значительно больше! -она загадочно улыбается, снимает пальтишко. – Умираю, есть хочу.
Эйжбета сдвигает в угол стола овес, снимает с примуса подогретый суп, ставит перед Яной. Она набрасывается на еду, словно проголодавшийся щенок.
– Чего молчите? – говорит с набитым ртом.
– Не спеши, – замечает мать и кладет на стол полбуханки хлеба.
– Откуда?
– Догадайся!
– Вы? – обращается к Доброву.
– Мы три дня были на стрельбище… Ну и… Это осталось от сухого пайка.
– Отрываете от себя?
– Глядя на меня, не скажешь, что я что-то отрываю… – и смеется.
Какое-то мгновение Яна размышляет, брать или не брать, потом отрезает большой шмат хлеба:
– Спасибо! Спасибо! Спасибо-оо! -поет она. – Вкусно-оо!..
Эйжбета присаживается рядом с дочерью, складывает руки на груди.
– Володя это… Ну, просит у меня твоей руки.
У Яны ком застревает в горле. С полным ртом она смотрит на мать, потом на лейтенанта и вдруг хохочет.
– Так старомодно-о?! У тебя моей руки-и! – И уже серьезно: – Хотя – да. Все-таки мать. Но я влюблена в другого. – Она принимается за еду так, словно ничего особенного не произошло.
– Я серьезно… – тихо говорит лейтенант.
– Я тоже, – не поднимая головы, говорит Яна.
И снова молчание.
– Как жить будете? Войне не видно конца, – лейтенант встает, берется за ручку двери. – Мы еще вернемся к этому… – хотел сказать «вопросу», но вовремя спохватился. – Подумайте. -Стоит в дверях.
Эйжбета прикрывает ладонью глаза, смотрит через растопыренные пальцы.
– Ты не спеши отказывать, – говорит мать. – Подумай.
– Я еще маленькая. Мне рано. Я есть хочу. Я устала.
– Володя любит тебя.
– Мама-аа! – взрывается дочь. – Я люб-лю дру-го-го че-ло-ве-ка. И все!!!
В черном небе висят яркие шары-светильники. Их множество. Они освещают всю территорию крекинг-завода: цеха, цистерны, наполненные нефтью, ячейки, вырытые нами в полный рост, -место, где мы живем вторую неделю. Каждую ночь немец прилетает, как по расписанию: ровно в двенадцать раздается гул самолетов, этот звук приближается, приближается, потом «юнкер-